Рассказ.
На чужой территории
Паша Горелик не стал развивать тему «кто кого должен больше опасаться?», а посмотрел в сторону строения, из которого мог выйти Гена Маслюков и вспомнил только один эпизод из прошлого совместного криминального движения.
Перед его взором вспыхнула картина, будто это было только вчера, а не много лет назад, − «прессовали должничка».
Горелик и Маслюков пили водку и заставляли пить терпилу. С ними тогда был Булет, он не пил.
Терпила выпивал по команде, стуча зубами о край стакана, и все нечленораздельно мычал, пуча разбитые губы, и не соглашался отдавать деньги, говорил, что у него ничего нет, тянул время, потом путал свои ответы, то брался звонить одному верному другу, потом другому и везде получал отказ.
Eго били по очереди, то Маслюков врежет по его вспухшему от ударов заплывшему синему с красным лицу, то Горелик «зарядит» туда же ногой, тот падает, шевелится на полу и все не хочет вставать. Опять тянет время и звонит кому-нибудь, а те, друзья его, как он к ним обращался, отказывают, съезжают с темы, денег не дают.
Тогда третий, что был тогда с ними − Булет, который один был с виду как их двое, наносил серию ударов по корпусу и голове и тот мигом терял сознание. Позже все повторялось.
Под утро, когда уже грязным светом забрезжило в окне, вышли покурить, кроме Булета. Пока курили в коридоре этого офиса в центре Севастополя, подошел Булет, сильно раскрасневшийся, казалось опьяневший, и говорит:
− А, пацаны, как хотите, я ему горло перерезал. Идите, смотрите! – и похабно заржал.
Не проверили, отрезвев, ломанулись в комнату, а там терпила хрипит и дергается в луже крови.
Когда Маслюков с Булетом договорились наконец, куда вести труп закапывать и отъехали от дома, Горелик побежал: умелся из офиса! Сами пусть труп закапывают, уговаривал себя Горелик, уносясь с места казни, дрожа и ежась в холоде рассвета.
Он тогда все шептал себе: «ну что, гад, дождался? Ну что, гад, дождался?». Проклинал себя за то, что позарился на легкие деньги и безнаказанность, думая, что к нему всегда будут относиться как к победителю.
А сегодня Паша Горелик принял решение − обходить стороной здание в районе проспекта Острякова. Теперь на первом этаже дома расположился магазин бывшего однокурсника Гены Маслюкова, с которым в университетские времена они, студенты факультета естественных наук кафедры зоологии, занимались смежными проблемами, а позже, в смутные времена, вместе участвовали в группировке известного криминального авторитета.
Ночью был дождь, поутру лучи солнца хлынули сквозь прорванные тучи и упали на мокрые поверхности, которые нестерпимо заблестели, а Пашу это не радовало, наоборот, казалось, что ему еще придется изваляться в грязи и от этой мысли яркие лучи только раздражали.
Он опустил глаза на мокрую лесную подстилку среди полосы старых сосен и, как специалист понял, что увидел битву – жертва судорожно ломилась из западни. Вихрем движений оса - немка, бескрылая оса, так называемая − оса - мутилида, такая редкая в Крыму, выбрасывала себя из воронки.
Это был самый настоящий муравьиный лев – его не было видно, он был под вершиной конусообразной воронки и ждал, когда оса сама скатится по стенкам к нему, и он захватит ее жвалами.
«Да, − подумал заинтересованный Горелик, − если немка-оса выбросит себя из воронки то, считай, ей очень повезло».
Оса выбросила себя из воронки.
Горелик двинулся было дальше но, как следующее по очереди в перечне всего негативного − он увидел, как будто из тумана, вдруг, выплыла фигура его бывшего подельника, встречи с которым он так не желал.
Но знакомого было не обойти, не свернуть и уже не убежать, и приладив улыбку, Паша направился на сближение.
− Давай, на баб посмотрим! – вроде как они расстались пять минут назад, протянул руку Маслюков для приветствия, и тут же развернулся вполоборота к тротуару и стал смотреть как на подиум.
Паша Горелик удивленно разглядывал, как блестят у товарища белки глаз, пестреют щеки и уже рдеет нос.
− Как жизнь?− спросил Горелик, соблюдая правила игры.
Горелик и Маслюков давно не встречались, но понаслышке знали о делах друг друга.
Поглядывая на небо в тугих тучах, из магазина вышла женщина с необъятным колышущимся задом, суетливо впихнула сумку под мышку и торопливо засеменила мимо мужчин.
− О! твой размер пошел? – хмыкнул упитанный Маслюков.
Худенький Горелик, стараясь не суетиться, начал судорожно цепляться за мысли, как бы побыстрее отсюда убраться подальше. Неопределенно пожал плечами и с тоскливым выражением на лице посмотрел на обложные тучи, ожидая, что они вот-вот разразиться холодным дождем.
Потом угловато протащилась, громыхая каблуками на длинных конечностях, блеклая как поганка шпала, с отрешенным взглядом супермодели.
− О, мой размерчик… − Толстый Маслюков судорожно сглотнул слюну и, отдуваясь, стал вслед всматриваться как преследователь, потом ответил, − жизнь как жизнь! Давно не виделись. Где ты сейчас?
− В газету опять взяли, помнишь, «Ребятам о зверятах»?− вроде как, извиняясь, пробормотал Горелик, будто он таскал с собой эту принадлежность, как алкоголик в среде нормальных людей подшитую «торпеду».
− А-а, − неопределенно, даже безразлично, кивнул Гена и скосил глаза в сторону, − а помнишь, как раньше было, корреспондент?
Паша знал, что не избежать именно такого поворота в разговоре, обреченно вздохнул и ответил:
− Забыть не получается.
Будто специально, по сценарию, чтобы жизнь им медом не казалась, мимо прошла в магазин молоденькая девочка, с черными волосами, аккуратно сплетенными в косички, синих потертых джинсах, с яркой помадой на губах.
И между ними как туман повисло напряжение – каждый хотел сказать одно и то же, но не решался.
Наконец, Горелик посмотрел прямо в глаза Маслюкову и тот не отвел взгляда, а ответил:
− Да? Как та! Помнишь?
Тут же возникла напряженная пауза, потом Паша посмотрел в сторону и, вроде, как ни к кому не обращаясь, произнес:
− А кто ее тогда в сауну затащил?
Маслюков скривил лицо:
− Да какая сейчас разница?
Каждый, казалось, думал о своем и не обращал внимания на снующих мимо женщин.
Гена продолжил:
− Сквозанули, и ладно! Кто ей виноват, что приперлась? Малолетка проклятая. Целка. Один головняк от нее, − помолчал немного и продолжил, − сама никакая, − брезгливо поморщился и махнул рукой, − так я еще и намотал от нее, до сих пор не пойму как!
Горелик, внутренне сжался, зная, что из-за него Гена заразился. Но это дело каждого за своим здоровьем следить. Но все равно было не по себе и чтобы увести в сторону разговор, он четко поставил вопрос:
− А зачем ты к ней полез? Все сидят, бухают и не лезут, а тебе больше всех надо! Дал бы ей интервью, и все было бы в норме! А ты – дорвался! А потом с нее и натекло немеряно, она, естественно, на кипишь, вот шум и получился!
Маслюков поморщился, как от зубной боли и не поднимал глаз.
− Ты, что забыл? Всем стало надо, − помолчал минуту и продолжил, вроде как, собравшись с мыслями, − знаешь, может, ты удивишься, но когда все закончилось, она зависала со мной. Так эта Вика оказалась буквально с парочкой рефлексов: все ей по барабану, делай с ней что хочешь, но знала хорошо одно – подавай ей пестрые одежды, дорогую шпаклевку, крупные серьги и много-много рыжья. Хорошо, что любила побухать в пацанячьей компашке. Тогда ей уже ничего не надо было. А присмотришься, ну девочка-девочкой, хоть бантик повяжи.
Паша уставился себе под ноги, и, не зная точно, что именно он хочет сказать, все-таки произнес:
− Время такое было. Все равно не надо было нам лезть, она же девочка! За них дают столько, сколько им лет.
− Да, дают! – вытаращил глаза Маслюков, потом, − Я еле умелся! – выдержал паузу и продолжил, − ну ее на хрен! Столько головняка было. А в коридоре системы сидели на скамейке два жирафа. Им надо было больше, чем другим.
− Что за жирафы!
− Шестерки поганые! Подставные свидетели. А тогда – по такой-то статье залечь в зоне! А? Тебя-то что? Тебя не привлекали!
− Я тогда по другому делу лахнул! – словно оправдываясь, вставил Горелик.
− А мне там стало не страшно, а просто жутко. Посыпались название статей и их трактовки. А я сижу напротив и слышу, как чайки над водой вьются и кричат, когда с борта помои выплескивают: «кранты, кранты».
− Что это значит?
− Что мне кранты? Как меня эти суки прессовали? Ты бы видел. У них накладка – кроме малявы от предков ничего нет: ни мазков, ни анализов. Я в отказе, ну они и давай прессовать. У меня криз гипертонический от побоев. А они к лепиле, на больничку, а тот по их указке пишет, мол, НЦД по гипертоническому типу. Ну, это типа, временно, мне плохо не из-за побоев. А я ни рукой, ни ногой двинуть не могу. Гады. Прикидываешь? У них же план, им нужно звания получать. Пакет из целлофана на морду, ногами в берцах по почкам и речитатив, мол, в сознанку иди, сука, подписывай, иначе живым не выйдешь! И заступиться некому! И самое мерзкое – с одной стороны менты прессуют, а у меня течет, и обратиться к врачу нет никакой возможности.
Горелику показалось, что ему в лицо плеснули кипятком. Но нужно было держать прежний курс, и Паша стоял с мраморным лицом.
Маслюков помолчал недолго, отер свои большие покрасневшие щеки ладонью и, кажется, стал более пристально смотреть на сосны.
− Я рассказал тогда следователю ну, такой попался, совсем без волос, обстоятельства дела и добавил: «так в чем я виноват?» Этот дельфин мне буровит в ответ: «будем разбираться!» Я ему говорю, мол, мне нужно к врачу. А он мне – я вас лечить не буду! Гад! А я тогда чуть импотентом не стал.
Горелик для вида стоял с насупленным видом и покачивал головой, потом поддакнул в тему:
− Подонки, − помолчал немного, − да менты, настоящие, реальные хищники, у них во рту полно микробов! У дельфина твоего тоже были не чищеные зубы − это ясно
− О! Да! – улыбнулся Гена и покачал головой, − я помню, как при мне притащили двух молодых зверей с Кавказа и влупили штраф за просрочку регистрации по 365 гривень. А они были такие потраченные, зачуханные. Хэх!
Не сговариваясь, медленно подошли к детской площадке и стали возле скамеечки, покрытой каплями прошедшего дождя. Потоптались, посмотрели друг на друга, вроде как обоим хотелось уже уйти, но что-то держало вместе, как нудное, затянувшееся прощание.
Маслюков продолжил:
− Одно хорошо, что нужным людям деньги нужны. А то бы сидеть за растление по полной.
Горелик эмоционально подхватил:
− Да, одна радость, что менты своих так же глушат, как наших.
Маслюков удивленно посмотрел на Горелика:
− А ты чего на ментов гонишь? Ты ведь сквозанул.
− Я на лыжах тогда стоял и попался, − соврал Горелик, − по-глупому, и как тебя, в пресс-хату кинули. Ну, а дальше как − сам знаешь.
− А за что?
− Ну, три гуся из УК.
− Чего это ты хранить стволы взялся? Это ж не твое?
− Да, по глупости, попросили.
Гена усмехнулся, и, показалось, расслабился, наверное, не поверил или вспомнил что-то близкое, свое. Посмотрел на Горелика спокойнее, потом опустил голову и тихо начал:
− Ну-ну. Понимаешь, идти за стадом – это рефлекс, он выше тебя. А вот не идти за стадом − это искусство выживания. Когда меня приняли, я был креветкой. Понимаешь? Самой беззащитной креветкой. И я инстинктивно придерживался соседа по камере, который был вообще креветочный урод, у него не было даже хитина для защиты. Но никогда не попадался. Он, как только видел пузыри, в переносном смысле, конечно, так сразу плыл в отличие от стада в них, в этих пузырях. А потом спокойно наблюдал, как стадо креветок гибнет. Хорошо, что я его держался, потому и выбрался оттуда!
Паша с тоской в глазах посмотрел вдаль, куда так стремился, кивнул, потом, перевел взгляд на Маслюкова и спросил:
−Чего лыбишься?
− Вспомнил нашу кафедру зоологии, − потом взял паузу, вздохнул и продолжил, как на исповеди, − я же так хотел стать сотрудником зоологического института СССР в Ленинграде. Помнишь? Да, альма-матер систематики. Экспедиции: Сахара, Бразилия… Сейчас уже не вернуться, поздно. А ты?
Горелик тут же вспомнил, что Маслюков в студенческие времена занимался двустворчатыми моллюсками, они же мидии − природные фильтры моря.
− Двустворчатые − bivalvia, − подумал он.
Сам Горелик разрабатывал другую тему. Осы – складчатокрылые осы Крыма! Вот тема! Шершни, полисты (polystes gallicus). В его памяти промелькнули знакомые понятия.
После откровения Маслюкова Горелик отогнал воспоминания, отстранился, будто его уличили в чем-то. Что толку рассуждать о том, что хочется забыть?
Но также Паша решил не рассказывать бывшему однокурснику о том, что хочет устроить себе ренессанс, праздник − посетить сад птиц.
Съездить в Германию в Вальсроде – деревушку между Гамбургом и Бременом, в которой сад птиц.
А это как Лувр в Париже или Прадо в Мадриде для художника. Это, конечно, будет подарок на всю жизнь. Ведь уже ничего не вернешь, но.… Ведь это как первая любовь – птицы.
Это сейчас Маслюков говорит о зоологическом институте, а в смутные времена он об этом не говорил, тогда исчезал куда-то надолго, внезапно возвращался и всюду за ним ползли слухи о его похождениях, хотя сам Маслюков никому ничего не рассказывал, но все равно, все его сторонились.
Пауза затянулась, что-то нужно было отвечать, и Паша ответил:
− А мне жрать было нечего! И ни о какой Бразилии я не думал!− выдавил из себя Горелик, вместо объяснений и ощутил зло на Гену, на себя.
Маслюков усмехнулся:
− А я уже начал думать, − уже другим тоном, словно готовился куражиться, начал он, − я с партией одной завязался, в депутаты иду, сам понимаешь, это не только Бразилия будет, это сейчас все. Ловить момент надо!
Горелик ничего не ответил, потоптался на месте, стал наливаться злостью на своего однокурсника, приходя к выводу, что Гена не должен выражать интересы народа, не имеет он права в публичные люди лезть с таким-то прошлым.
Потом посмотрел по сторонам, и неожиданно спросил:
− Слышь, а что сейчас с Викой? Ты с ней еще зависаешь?
Может, показалось, но Гена побледнел и стал топтаться на месте, будто оказался на пароходной палубе. Потом обрел устойчивость и ответил.
− А ты не знаешь? Она же умерла.
− Как это? – удивился Паша, − ведь она молодая!
Маслюков уже уверенно подвел итог.
− Да спилась напрочь. Под конец, вообще мычала, как глухонемая. Вот так-то, брат, − тут же Гена выдал переход в теме, − слышал? Булет вернулся!− взорвал пространство Маслюков.
Стало тихо-тихо на всей земле, небо казалось, надвинулось и тучи стали темнее.
Понятно, что любой, кто объявлялся в группировке, должен был авторитет завоевывать.
Но когда появлялся Булет, то все поняли, что ему завоевывать авторитет не нужно − вокруг него сразу распространялось какое-то облако, что ли, входя в которое все испытывали страх.
Вот он еще ничего не сделал, а всех накрыло страхом, как туманом на рассвете.
От него веяло даже не угрозой, а ужасом, будто смерч несущий смерть всем кто попадет под его влияние, неминуемо накроет каждого.
Всем было ясно, что этот способен на поступок.
Хотя с виду ничего особенного в нем не было.
Ну, мощный мужик, с короткой стрижкой и тяжелым, металлическим взглядом, с брюшком как у Брюса Уиллиса, с улыбкой (или это зловещая ухмылка?). Розовыми щечками, и этими бугрящимися, где только можно мышцами; на шее, на руках, плечах, везде, куда взгляд упирался. Ровные зубы, мясистые губы и нос, маленькие уши, как в насмешку, все бы ничего, если бы не исходящий при его появлении ужас. Что за харизма такая?
И еще эти, бросающиеся в глаза обильные масти.
− Да-а? – Паша стоял как скованный, ощущая предательские позывы внизу живота.
Потом, выдержав паузу, и, как оправдание, выдавил из себя:
− Впрочем, я его мало знал. Это ты с ним все по командировкам шастал!
Произнес эти слова, будто перетаскал сотню мешков с камнями – такую ощутил слабость во всем теле.
− Ты только никому не говори, но опять было задержание, – напряженно зашептал Маслюков.
− Кого? – выдохнул Горелик.
− Его, кого еще! Его на стрелке ОМОН брал, ты бы видел, как его менты битами мочили! Ты бы видел: падает, его забивают, он поднимается и снова на них, так битами и забили, – засуетился Гена, − но позже опять выпустили. Я не понимаю, что происходит, ведь он бегает, а его отпускают. А он не ментовской, это точно. Чтоб ты знал, он до сих пор получает и живет с этого не хило, вот так! − и собрал в пучок брови и губы.
Стало слышно, как с листьев падали на влажную землю капли, звонко, ритмично и, как метроном, барабаня по подстилке, и неподалеку шаркали ногами торопливые покупатели.
Паша вспомнил давние разговоры о том, что Маслюков бросил Булета и убежал, когда того ОМОН брал.
Значит, решил Горелик, врет все Гена, не было никакого задержания. Стало спокойнее, как всегда когда осознаешь, что не только у тебя одного, как говорится, рыльце в пушку. Легче стало молчать. Спасительная мысль – пусть сам говорит, успокаивала.
Первым не выдержал Гена:
− Не знаю, как ты, а мне здесь нравится.
− Это чем же?
− А никого не надо убивать. Живи себе, коси под барыгу.
− А ты что, сейчас не барыга?
− Мы. Бандиты. А что выглядим как барыги, так это для дураков. Я оптовиков развожу, беру товар в кредит, ну, на реализацию, а отдавать деньги особо не спешу.
− Не боишься? Сам знаешь, как с должничками поступают.
Маслюков глумливо усмехнулся:
− У меня вся ментура в магазине пасется. Это, конечно, мне стоит, но я никого не боюсь. За бабки менты сейчас любому кинут на карман пару патронов от пээма, тут же примут, и уедет тот дружбан надолго. Не те времена, Паша.
− А Булет?
− А он чокнутый, без шуток. Как последний из могикан.
− То есть?
− Он так всегда жил. Например, едет на машине, а его обогнали. Так он догоняет, выходит из машины, удивленно вытянет губы трубочкой, будто собирается дунуть в пионерский горн, вытаращит глаза как на стартующий в космос ракетоносец, потом глаза Булета суживаются до размера щелей и кожа бледнеет так, что масти высвечиваются еще сильнее, особенно на руке, где у него смерть с косой, и начинает всех убивать в хлам.
Гена опять говорил торопливо, словно пытался от чего-то освободиться.
− И что, сходило? – переспросил Горелик.
− Тут тоже непонятки. Закрыли, вроде. На глушняк, а он выходит через какое-то время. Ну вот, как это? Мы уже его хороним. А он выходит. Может, менты его специально выпускают, чтобы он бандитов гнобил по понятиям, – и стал удивленно смотреть на женщин проходящих мимо.
− Да ты что? − Горелик стал смотреть по сторонам, можно сказать − озираться.
Покупатели медленно проходили мимо них. Они стояли, молча, казалось, слушали, как падают капли с деревьев.
− Не пойму, вроде всех уже убили или повязали. Сейчас ведь бандитов нет! – опять произнес Паша Горелик.
− Да уж, всех! Этот-то все шхерится, а у самого под тридцатку баранов. Первый был тот, помнишь?
Паша напряженно посмотрел в глаза Маслюкову и только слегка кивнул в ответ.
Гена продолжал:
− После того терпилы он за нож и взялся. Он даже теорию выдумал, мол, нож – это наказывать. Чувак лежит готовый, с отбитой головой, так нет, достает нож пописал, как роспись поставил и только тогда отвалил. Всю жопу распанахает, бедра. Да так, что потом лезвие гнулось как жестяное, он при мне на колене правил. Получается, все разваливалось, резал до кости. Прикинь!
− Ну и ну! – Горелику очень хотелось уйти.
− А в кафе или кабак сходить с ним нельзя было. Кто-то взгляд задержит − все конец: он поднимется, улыбнется и выходит из зала, потом входит, и через секунду голова посетителя как копилка. Громко кто слово скажет – по похожей схеме: встанет, опустит голову, вроде как плакать вот-вот начнет, пройдется грустный туда-сюда, возвратится и морду вдребезги. А если напьется, какой неразумный, то спокойно дождется, выпустит его из зала и тому конец – как приговор приведет в исполнение.
Горелик отметил, что раньше слова у Гены не сыпались, как семечки из дырявого кармана, сплошным потоком.
Маслюков продолжал:
− Вот странный он, какой-то, есть в нем что-то такое, что спасает. Я, например, приду в ресторан и ни в жисть не стану с посетителем, за соседним столиком разговаривать. А этот чокнутый уже через пять минут со всеми балагурит и толпа собирается вокруг него. Почему так?
Горелик потоптался и спросил:
− Он что? Всю жизнь будет петлять? Я тут встретил корешка на Графской, может, помнишь, погоняло – Длинный, с Дзюбой работал. Разговорились, я все боялся, что он начнет случай вспоминать, когда я убежал от ментов, а они не смогли, их приняли. Но стал он рассказывать другое, что ищет издательство или редакцию, с которой можно сотрудничать в качестве переводчика с английского языка. Представляешь?
Маслюкова передернуло:
− Он что английский знает? Я его помню, зачуханный такой таскался, вечно бухой. Ты смотри – переводчик.
И стал покачивать головой, потом, поднял глаза, посмотрел в сторону и, вдруг, побледнел и замер как обездвиженный, даже рот так и остался приоткрытым.
Горелик проследил за его взглядом и вздрогнул сам с головы до пят.
Медленно, как наплывающая гигантская белая акула, подходил Булет. Такой же мясистый, бугристый и с улыбкой (или это ухмылка?), с синими разводами татуировок на руках.
− Привет, пацаны! – протянул свою квадратную ладонь бывшим студентам, которые при его появлении превратились в испуганных людей.
− Привет, привет, привет! – запричитал Гена.
Паша тоже протянул руку и расплылся в напряженной улыбке.
− Ну что, поговорим? − тихо произнес Булет и, повернувшись, пошел, не оглядываясь к входу в пиццерию, что находилась неподалеку.
Горелик и Маслюков послушно и молча, засеменили следом.
Булет сел за столик и посмотрел в зал, словно убедился в том, что пиццерия работает: официантки снуют, телевизор блестит квадратом в углу зала.
− Что ты будешь?− спросил у Маслюкова Булет.
− Пиво и эспрессо, − быстро ответил Гена и глотнул слюну.
− А ты?
− То же самое, − машинально отозвался Горелик.
Тишина. Только из угла, где поблескивал экран телевизора, доносилась тихая музыка.
− Ну как себя чувствуешь? – прервал тишину Гена.
−Не веришь – просто все раздражают,− медленно произнес Булет и посмотрел с улыбкой (или это ухмылка?) на Маслюкова.
− А чего улыбаешься?
− Тебя увидел, вот мне и радостно.
Помолчали.
Официантка принесла заказ: пиво, кофе, чай и кусочек тортика.
Тут Булет начал:
− Чего это мужики здесь, в Севастополе, перед бабами стелятся?
−Это как? – быстро ответил Маслюков.
− Ну, перед ними елозят.
−???
− У меня дружок есть, так, не могу с ним ходить. Только и слышно, ой, это платье Ирочке подойдет, или, ой, надо ей позвонить, когда я буду. Или, ой, Ирочка то, ой, Ирочка это… Я его оборвал, говорю, я тебя спрашиваю − сколько ты будешь о ней говорить? Он таращится. Или все время говорит, мы, а не я. Я ему, сколько можно мы да мы. Я тебя, тебя, бля, спрашиваю, а не вас… Как говорится – я, а не мы, понял? Он опять лупает с тупой рожей как умалишенный.
− Подкаблучник? – оживился Маслюков.
− Ну.… А там эта Ирочка, с одного взгляда видно, стерва полностью конченная. Что других баб нет? Поэтому, за кореша обидно. Почему так? А?
− Ну, не знаю, сам-то он кто? Пацан? Или как?
− Пацан и нормальный.
− Ну, видишь, как может так быть.
− А почему так?
− Ну не знаю.
Пауза.
В это время раздался звонок мобильно телефона. Булет ответил в трубку: «да, потом, я тебе перезвоню, пока занят». Посмотрел на Маслюкова и объяснил:
− Подруга очередная повыстаивалась, на две недели хватило. Ха−ха−ха.
Горелик смотрел на Булета и чувствовал себя очень неуютно, лишним.
Булет спросил, обращаясь к Маслюкову:
− Сегодня не спал всю ночь. Вот лежу, спать не могу и думаю. Как представлю, какую боль терпит человек, если ему в глаз финалгоном попасть, вот палец намазать и в глаз − как представлю и спать не могу.
Маслюков посмотрел на Горелика, словно ища спасения, но тот быстро опустил голову.
− Я думаю, ему очень сильно жечь в глазу будет, если он терпила! – и захохотал.
Горелик улыбнулся и посмотрел на Булета, но тот не изменился в лице.
Стало неуютно.
Да и Гена быстро умолк.
Паша понял, что нужно уходить.
Он собрался с духом и поднялся:
− Я пошел, меня ждут.
− А пиво? – спросил Маслюков.
− Это тебе, − быстро пожал руки и вышел.
Когда Горелик отошел в сторону своего гаража не более полусотни метров, Маслюков спросил Булета:
− Ну, ты как?
Тот спокойно ответил:
− Не свечусь нигде.
Маслюков молча кивал и плотно сжимал губы.
В это время Паша шел в тишине, опустив голову, осмысляя, только что произошедшее.
Неспокойное настроение доминировало – в голове роилось от мыслей. Подумал, что бы произошло, узнай Маслюков и Булет, что он, Паша Горелик, написал заявление на редакцию, вернее, на главного редактора, и неважно из-за чего, главное, что написал моляву.
Он, вдруг, представил несущуюся на него лавину изо льда и снега. Горелику стало неуютно, тесно, и он поднял голову, увидел, что вокруг сидит множество котов – этих полудиких обитателей микрорайона.
Не осознавая зачем, он резко подхватил с земли первый попавшийся камень и швырнул в ближайшего из животных.
Конечно, не попал.
Те бросились врассыпную.
Коты не убегали, а отбегали, останавливались и, озираясь, ждали продолжения.
Напряжение после броска схлынуло.
Паша вышел, правильнее сказать, выбрался на грунтовую дорогу и долго очищал подошвы, шаркая на весь район
− Чтоб вы сдохли! – не меняясь в лице, произнес Горелик и пошел к своему боксу.
В это время Булет рассказывал Маслюкову о том, как он у психиатра получил справку об инвалидности и теперь стал просто человеком с вожделенной бумагой, в которой указано, что он псих, то есть, не подсудный.
Потом Булет обратился к Маслюкову:
− Мне нужен психолог. У тебя есть? А то не справляюсь. Что это? Ну, кто-то не так посмотрит или слово не учтивое скажет, я тут же взрываюсь или все должно быть, по-моему, если не так, то мне его хочется убить.
Маслюков вытаращил глаза и промолчал, а Булет продолжил:
− Может попить что, ну, типа чтоб судорожные мысли убрать. Или как это у вас?
Маслюков опять промолчал и даже к пиву не притрагивался, молчал и чего-то ждал.
− Или успокаивающие? А?
Маслюков выдавил тогда в ответ из себя:
− Я не знаю, я даже не ветеринар. Но, может у тебя невроз?
Булет усмехнулся, и Гене стало еще хуже, он отер лоб и, вдруг, сам того не ожидая произнес, как изрыгнул давно накопившееся:
− Ты извергнешь из себя двойника и будешь убит им, наверняка.
Булет даже назад подался как от удара.
− Откуда это?
− Фирдуоси.
− Как точно. Ты ведь меня понимаешь, нужно было авторитет зарабатывать, и я так стал другим, а теперь что делать? Так как ты говоришь, Фирдуоси? Так что мне теперь – молявы писать?
− Не знаю, − тихо произнес запуганный Маслюков, − а, что ты хотел?
Булет пристально уставился на Маслюкова.
− Я учиться хотел, понимаешь, учиться, я хотел стать врачом! Но не было тогда возможности. Так что мне теперь делать?
Как раз в этот момент Горелик подошел к своему боксу, остановился и стал открывать гараж и выгонять старую « копейку».
В пиццерии Булет, вдруг, не дождавшись ответа, срочно засобирался на ему одному известную встречу, рассчитался за заказ, подал руку удивленному Гене Маслюкову и вышел из помещения, сел за руль нового БМВ цвета «мокрый дельфин».
Горелик вывел машину из бокса, потом закрыл ворота и стал выруливать на проспект.
Булет легко катил свой «Бимер» цвета «мокрый дельфин» вниз по проспекту Острякова в состоянии человека, который только что узнал что-то для себя очень важное, когда его размышления прервал яркий красный «Мерседес» − очень нагло его подрезал – ехал так, будто дорога только для него, остальные участники движения ему помеха.
Это «завело» − пришлось прижаться к бордюру, потом прибавить «газу».
Но «Мерседес» не давал себя обойти, занял середину проезжей части, а на светофоре возле 141 дома стартанул как на гонке формулы -1.
Но уже на переходе возле Хрюкинского рынка тому пришлось притормозить – «зебра» была полна пешеходов.
Булет увидел, подъезжая к переходу, что люди слева уже заканчивают переход, а справа, старушка с огромной авоськой, как раз по-старушечьи медленно ступила на белые полосы. И понял, что ему будет путь свободен, пока бабуля не закончит свой маршрут – резко рванул с места и «Мерседес» остался далеко позади.
Уже показался в видимости супермаркет «Океан», когда справа начал сигналить и энергично показывать пальцем водитель «Мерседеса» которого он обошел минуту-другую тому назад.
− Чего надо? – открыв окно, спросил Булет.
Но водитель иномарки энергично показывал рукой, мол, остановись.
«Ну и наглый тип!» – решил Булет и стал выруливать к обочине.
Вышел из машины.
Навстречу появился обрюзгший мужик лет сорока в костюме из дорогой ткани мышиного цвета, который казался на размер меньшим и с места тоном директора школы произнес;
− Что это ты так борзо катаешься? Ты хоть знаешь, кого обошел?
− А что ты хочешь? – резко начал Булет и двинулся с места в его сторону, − что надо?
Мужик побледнел и полез в нагрудный карман пиджака.
− Ну, чего молчишь? Замкнуло?
Наконец, мужик выцарапал из кармана то, что доставал. Это было удостоверение.
Он раскрыл его и подсунул к лицу собеседника.
Кроме фамилии имени и отчества значилось, что обладатель удостоверения является подполковником милиции.
−Что теперь скажешь, герой? – ехидным тоном произнес обрюзгший мужик.
Горелик легко катил свою «копейку» вниз по проспекту, но в видимости супермаркета «Океан» он увидел небольшой затор – две машины почти полностью перекрыли движение, став рядом на проезжей части: «Бимер» цвета «мокрый дельфин» и яркий красный «Мерседес».
Автомобили медленно, как ползком, огибали стоящие иномарки и двух напряженно разговаривающих людей.
Горелик подкатил ближе и узнал в одном из ругающихся Булета. А второго он тоже знал, это был мент, с которым иногда встречался в кафе неподалеку от дома, и случалось выпивал.
Паша рефлекторно отпрянул и втиснулся поглубже в сидение, но Булет не смотрел по сторонам.
Булет посмотрел на удостоверение перед своими глазами, удивленно вытянул губы трубочкой, будто собирался дунуть в пионерский горн, вытаращил глаза как на стартующий в космос ракетоносец и произнес, стараясь в слова вложить максимум сожаления;
− Извините, − опустил голову и стал всем своим видом показывать, что вот-вот собирается заплакать.
− Развелось тут козлов на дороге! – воспрянул духом мужик и вытер вспотевший лоб ладонью.
Булет не поднял головы, но глаза его сузились до размера щелей, и кожа побледнела так, что масти высветились еще сильнее особенно на руке, где у него была изображена смерть с косой.
Горелик протащился мимо, когда Булет опускал голову и вот-вот, казалось, собирался заплакать.
«Ага!»− возрадовался он, – «попался, попался!». И, охваченный ликованием, нажал на акселератор.
Г. Севастополь, 2011г.
