Пятница, суббота, воскресенье (Повесть)

                      Пятница, суббота, воскресенье…
                      ( повесть о ненаписанном романе)
                                                                                             « Нам не дано предугадать
                                                                                                      Как наше слово отзовется»                                                                        
                                                                                                                                    Ф. И. Тютчев.
Глава 1
Андрей
Пятница, 27 февраля 1881г.
     …Над Петербургом, казалось, замерло короткое время изумительных февральских сумерек. По застывшему зеленоватому небу, переходящему в оранжевый закат, плыли сиреневые дымы от печных труб. На крышах величественных зданий светился голубой снег, а ниже все краски меркли,  превращаясь в один контрастный силуэт огромного города.
   Трое молодых людей спешили в тепло квартирки, снимаемой в доходном доме по улице второй Измайловской роты 15. По их пунцовеющим лицам не трудно было понять, что провели они на воздухе довольно значительное время и  на розовых щечках барышни уже проявились бледные пятнышки обморожения.
   -  Соня, сейчас же потри лицо варежками.
   Девушка оторвалась от короткого воротника заячьей шубки, в который она безуспешно пыталась спрятать свой носик и обернулась на склонившегося к ней коренастого парня с заиндевевшей окладистой бородой. Она вытащила из меховой муфточки руки и приняла от него  шерстяные рукавички.
    - Спасибо, Тарас. Уже скоро придем. Дома у нас самоварчик, пирожные. Согреемся. Вы ведь, наверное, проголодались? Надо бы мне догадаться заглянуть в кондитерскую. Ну да надеюсь, что ни будь да, сыщется. А вот и наш подъезд.
     Они свернули к прямоугольной шахте подъезда, пройдя ее, попали во двор, окруженный со всех сторон высокими домами. Лоскуток неба над головами совсем потемнел, и окна в квартирах засветились тусклыми огнями. Их встретил дворник с пошлой усмешкой на лице, мол, знаем мы вас, какие вы брат с сестрой и сестра с братом. Бородач и барышня с фамилиями по паспортам Славитинский и Воинова представлялись родственниками, жили в квартире одни, прислуги не держали, писем никаких не получали и гостей принимали крайне редко. Правда, приходящие к ним люди все больше были из молодых, вроде сегодняшнего очкарика, да и  бывающие изредка дамочки тоже из «стриженных». Но совсем  не хотелось верить, что вся эта публика каким-то образом относится к «мазурикам», больно уж сладенькую легенду придумали дворники про здешних квартирантов.  
     По лестницам и коридорам молодые люди шли быстрым шагом, стараясь не попадаться на глаза  жильцам и скорее миновать многочисленные двери. Вот, в дверном створе, в полосе неясного света, колючим взглядом их провожает полоумная высохшая женщина, а дальше, еще кто-то любопытный шпионит в приоткрытую щелку дверей. Поравнявшись с ним, бородатый с силой захлопнул их, при этом громко произнеся:
-  Не люблю, друг мой, вездесущие носы.
Наконец, они добрались до квартиры, состоящей из двух опрятных комнаток и кухни.
-  Зря ты, Андрей, так поступил…
    -  Шо? Где? Когда?
    -  Только что, в парадной. Надо было пройти мимо молча. Нам сейчас как
никогда нужно быть осторожными.
-  Осторожными – да! Но не трусливыми.
    -  И все же, не надо подвергать лишней опасности наше главное  дело.  «Дворник» бы не одобрил твоего поведения.
    -  Пустое, Соня. Давайте лучше по существу. Скажи-ка нам, друг мой  Аркадий, где ты был, шо видал, шо слыхал? – с нотками малороссийского диалекта расспрашивал он своего товарища.
      Во внешности молодого человека называемого то Тарасом, то Андреем
угадывались черты крестьянина удачно приспособившегося к жизни в столице после реформы шестьдесят первого года. Такие предприимчивые молодые люди  стали во множестве появляться на улицах Петербурга. А вот по внешности Аркадия, безошибочно можно было определить университетского студента и никого более.
-  Рассказывать практически не о чем. За целый день я так его и не увидел.
Хотя почти все время держал под наблюдением входы и выезды. Увы, он так и не появился…
-  Засел в норе.
    -  Вы тут поговорите. Только - потише. А я сейчас быстренько соберу на стол.
   Маленькая девушка в скромном домашнем платье с глухим белым воротничком была похожа на лобастого упрямого мальчугана, но свет карих глазах выдавал ее женственную нежность и девичью влюбленность.
   -  Залез в нору хитрый лис и носа не показывает. Не хай, все равно достанем. – Озвучил, едва слышно, свои потаенные мысли малороссийский богатырь, - Ну так все же, Аркадий, как мыслишь, в это воскресенье он вылезет из своей зимней спячки, или нет?
   -  Кто его знает, но обычно каждое воскресенье царь присутствует на разводе караула в Михайловском манеже.    
  - Царь у тебя в голове, Аркадий, только здесь, - для убедительности он постучал пальцем  по собственному лбу, - и больше его нигде нет! Впредь никогда так не называй при мне этого висельника!
    -  Извини, Андрей, сорвалось.
     -  Вот так и у нас все срывается. Сколько уже, сколько!? Только за последнее
время четырнадцать наших боевых товарищей отдали свои жизни, а сколько сотен преданных делу борьбы за счастье народа гноится в казематах и на каторге?
    -  Андрей, не говори пафосно, - остановила его Соня, принесшая чайные приборы и блюдо с бутербродами, пряниками, сушками и одним сиротливым пирожным, - Не обессудьте, все, что нашлось, а обещанным пирожным мы по-братски поделимся. – Мужчины дружно запротестовали, - А сейчас давайте пить чай. Аркадий честно выполнил поручение и, наверное, ему меньше всего хочется теперь дискутировать.
    -  Аркаша, налегай на бутерброды с сыром. – Сменив риторическое настроение на хлебосольное, Андрей принялся усердно угощать «голодного студента». -  У нашего «Евдокима» торговля худо  идет. Купцы получились из них никудышные, вот в доме сыр и не переводится. Ешь, не стесняйся. Как мой батя, бывший крепостной, говаривал: «Чем добру пропадать пусть лучше пузо лопнет».
    Шутка не возымела действия. Они как на тризне, склонив головы, молча, пили горячий чай, а в памяти длинной вереницей всплывали лица товарищей, потерявших свободу, а то и собственную жизнь.
     -  Надо думать о том, как будем действовать дальше.        
   -  Так, как решил комитет. Только так и никак иначе. Срок определен,  переносить его ни в коем случае нельзя.
-  А у Кобозевых на этот раз все готово?
- «Милорд» меня уверяет, что подкоп практически полностью закончен.
- Они с ним все вечера, а часто и все ночи проводят на Малой Садовой. Андрей возвращается домой измученный, весь пропитавшийся сырой подвальной глиной и откуда у них обоих  силы еще находятся? – нежно посмотрела она на своего названного братца, - Не хватает людей, Аркадий. Из доверенных к подкопу только за последние дни арестовано четверо.        
- Ничего, осталось заложить мину, а это дело пары-тройки часов. Наши техники - умельцы завтра же этим займутся.  Только бы Он не подвел, выбрался бы наконец из своего зимника, и тогда…
-  А если карета проедет раньше или позже?
    -  Аркадий, за кого ты нас принимаешь? Столько жертв, столько  усилий и дать ему в очередной раз ускользнуть – не получится! Ну вот смотри сюда, - Андрей взял карандаш и быстро набросал схему, - Обычно его маршрут проходит по Невскому, далее, чтобы попасть к Михайловскому манежу, ему надо поворачивать на Малую Садовую, а на углу, на самом перекрестке, сырная лавка Кобозевых. Он, так или иначе, должен будет сбавить скорость на повороте и этого хватит, чтобы точно угадать время взрыва. Но если вдруг все же Ему удастся проскочить, то наши молодые бойцы, наши юные герои встретят Его бомбами. На крайний случай есть еще одно – последнее средство.
-  Андрей, не надо об этом,  надеюсь, оно не пригодится.
   Можно было заметить, что слова, про некое последнее средство, причиняют ей боль и девушка, как могла, постаралась перевести разговор на другую тему.
   - Наверно уже можно подвести черту под нашими многодневными наблюдениями. Итак, определились  два места наиболее удобные для совершения теракта. Об одном мы уже подробно все оговорили, а вот второе – Летний сад, как думаете, Аркадий, имеет оно перспективы или нет?
   - Нет, Соня! – встрял Андрей, - Там столько шпиков, жандармов и просто праздно шатающихся Комисаровых, что нам  негде будет развернуться. Да и была там уже одна попытка.
-  Думаю, Андрей прав. Не случилось бы дежа вю...
  Событие, о котором они вспомнили, произошло пятнадцать лет назад,  оно не имело никакого отношения к их организации, да и партии как таковой тогда еще не существовало, но и тогда и теперь их объединяла одна общая цель – жизнь и смерть императора.
     В ту пору, в шестьдесят шестом году, то громкое дело разделило общество на два противоположных лагеря: одни, которых было меньшинство, героем считали Дмитрия Каракозова – одиночку террориста, пытавшегося выстрелом из пистолета оборвать жизнь Александра Второго, другие удачливым героем считали картузника Комиссарова в тот самый момент оказавшегося рядом с злодеем и  одним движением руки, отправившим роковую пулю в «молоко», и прогремевший выстрел не причинил, таким образом, никому ни малейшего вреда. За этот подвиг Комиссаров был щедро награжден и обласкан. Романтическая молодежь того времени завидовала ему, и в глубине души многие желали оказаться на месте Комиссарова и, не задумываясь, поступили бы точно так же как он.
    Каракозов обратился к царю «…как христианин к христианину» с прошением о милостивом прощении и даровании ему жизни, на что Александр ответил: - «Как человек человека он давно простил его, но как самодержец простить не может». Каракозова приговорили и повесили.  
    Это несколько поумерило державный пыл молодежи. Сам собой возник вопрос, а следом посыпались вопросы за вопросами и главные среди них «За что?» и «Зачем?». К тому же прогрессивные писатели тоже старались изо всех сил ловить неокрепшие души на крючки – вопросы: «Что делать?», «Кто виноват?». И постепенно из лагеря героев – патриотов молодые люди стали неуклонно уходить. Кто-то в ряды народных  просветителей зовущих  «к топору», кто-то определился как сторонний наблюдатель, но появились и «юные герои» готовые на самопожертвование ради идеи освобождения России от царя  -«вешателя». Вот о такой молодежи и упоминал Тарас-Андрей.
   -  Я обратила внимание на еще одно очень интересное место. Царь из манежа, возвращаясь в Зимний, проезжает мимо Михайловского театра по Екатерининскому каналу. Точно так же, как и на Малой Садовой, кучер задерживает лошадей и едет почти шагом. Конечно, не может быть и речи о закладке там мины, но забросать царя бомбами – вполне возможно.
   На этот раз Андрей никак не прореагировал на ненавистное ему слово и не упомянул про «царя в голове».    
-  А уверены ли вы в бомбистах? –  обдумывая предложенный девушкой план
спросил Аркадий у Андрея.
     -  На кого-то могу положиться полностью, как на себя. Кто-то может и не дотягивает до уровня героя, но их четверо… Подстрахуют  друг друга в случае чего.
-  А Николай? Он ведь даже несовершеннолетний, и сразу поручить ему
такое дело?
    -  Беломор! Да Беломор понадежней многих будет! Он родом с северных увалов, а там характер закаляется с младых ногтей. Со временем из него вырастет  настоящий герой, в этом я ничуть не сомневаюсь. Сейчас он рвется в бой, но я его немного охолаживаю. Будет среди метальщиков последним, четвертым номером. Не хай, пусть для начала понюхает пороху, - немного погодя, вспомнив что-то веселое, добавил, - Соня, а какой он артист, а?
    -    Да уж, напугал изрядно.  Я подумала, все кончено, пропала наша типография.
   -  Нет, Сонечка, ты не понимаешь, Беломор сыграл на опережение. Он мгновенно все просчитал и нашел самый верный ход – самому заболтать жандарма: вот мол такой я недотепа; везу с Николаевского вокзала зеркальный шкап, тетка у меня на Морской улице, наверно, вся испереживалась, а шкап громоздкий, не приведи господи опрокинется, сам я не местный, дороги не знаю, а извозчику все равно - лишь бы деньги получить… И пошел городить в таком духе, а напоследок жандарма еще и папироской угостил, - Андрей расхохотался.
   - Вот тут я всерьез испугалась, подумала, уж не провокатор ли он с Цепного моста.
   - Молодец Беломор, с честью выдержал проверку. Хоть и рисковый хлопец, а всем бы нам не мешало в такие моменты иметь его хладнокровие и находчивость. Словами иногда можно подменить револьвер. Но окончательную точку, конечно, ставит только пуля.
    Будь Жора Плеханов сейчас с ними, в этой комнате, он непременно оборвал бы Андрея какой – нибудь язвительной фразочкой вроде: «Скорее не точку, а многоточие» тем самым, развязав очередной теоретический спор в котором Андрею, с его выспренной речью, было бы как всегда не по себе. После Липецкого и Воронежского съездов с Жорой они потеряли всякую связь, но его интонация, логика построения фраз, отдельные слова, манера поведения так явственно проявлялись в Андрее, что становилось понятно, какое влияние оказал на него Жора. Зато теперь на собраниях никто не перебивал речь Андрея, слушателям казалось, что этот высокий, красивый революционер воплощает в себе непоколебимую волю и глубокие знания жизни. Особенно искренне верил его словам Николай - недавно вернувшийся из далекой северной провинции студент второго курса горного институт. Андрей сам придумал для него кличку – Беломор, рекомендовал его организации и благодаря своему авторитету сразу ввел Николая   боевую дружину.    
    Аркадий согрелся, перекусил и ждал того момента когда, наконец, выяснится, для чего его позвали к себе Соня и Андрей. Не для того ведь чтобы очередной раз обсудить варианты покушения на жизнь императора, должно быть что-то другое, более важное, чем простое переливание из пустого в порожнее. Все вышесказанное он в той или иной мере знал – и про Малую Садовую, хотя в круг посвященных в это глубоко законспирированное мероприятие его ввели буквально накануне, и про Николая – Беломора да и все остальное уже не раз обсуждалось в кругу единомышленников. Единственно, что действительно заинтриговало Аркадия это новое место, на которое указала Софья Львовна. Как они раньше не обратили на него внимание. Екатерининский канал для совершения теракта и впрямь  наиболее удобен: народа там бывает немного - тем самым можно избежать излишних жертв, и жандармов там – раз, два и обчелся. Аркадий вспомнил, что Софья по - гречески означает  «мудрая», до мудрости пожалуй еще всем им надо прожить не один десяток лет, а вот то, что Софье Львовне ума не занимать все в организации безоговорочно признавали и прислушивались к ее словам. Сами собой его рассуждения вынесли из глубин памяти слышанную однажды восточную мудрость: «умный человек с честью выходит из сложных ситуаций, а мудрый просто в такие ситуации не попадает», но в их случае честь дороже мудрости. «Честь дороже мудрости», повторил он про себя понравившуюся ему мысль.
   Приступ сухого кашля молодой девушки прервал его философские рассуждения. Соня и до того покашливала, но в этот раз, по видимому, сдерживаться ей уже просто не хватило сил, задыхаясь сквозь громкий и частый кашель она извинилась перед ними и, ушла на кухню.
-  Тебе чем-то помочь? – виновато спросил Андрей.
    -  Нет. Сейчас. Ингаляцию. Все пройдет.
   Мужчины напряженно вслушивались в прерывистый кашель девушки. «Пора уж и честь знать» - подумал Аркадий и удивился тому, как часто это слово вспомнилось ему за последние минуты. Андрей, наконец, заговорил о деле:
   -  У нас к тебе еще одно поручение, последнее на сегодня. Надо вынести с этой квартиры весь динамит. Его довольно много и мне одному это не по силам. Да и заметны будут мои частые переходы с торбой, а ты как пришел к нам с портфельчиком так и уйдешь с ним, не вызвав у дворника подозрений. Что у тебя в нем? Выкладывай лишнее. «Отечественные записки» с новым романом Достоевского – как ты можешь читать этого сумасшедшего? Учебники, лекции, все это потом заберешь у Сони. Динамит надо отнести на Тележную улицу к Николаю.
   Портфель постепенно заполнялся привлекательными жестяными банками, заполненными опасной, черной, тягучей жидкостью. В этих банках ранее находилась безобидная карамель «Ландрекен», но Андрей нашел для красочных банок другое применение. Их форма как нельзя лучше подходила для хранения самодельного динамита.
   -  В будущем Альфреду Нобелю наверно поставят памятник, на котором напишут примерно такие слова: «Изобретателю динамита – как самого надежного средства для быстрого продвижения реформ», - и выдержав паузу, Андрей добавил, - «От благодарных потомков», но нас к этому времени уже повесят.
    Аркадий невольно вздрогнул при последних словах Андрея.
-  Боишься? – со спокойным равнодушием в голосе спросил его бородач.
    -  Да нет. Просто не думал об этом. Других забот пока хватало.
    -  А об этом надо думать всегда. Мне ли недоучившемуся студенту тебе напоминать: «Memento mori» - помни о смерти.
    -  Но это ведь так, греческая философия, а не то что бы уж постоянно о смерти помнить. Так недолго и с ума сойти можно.
   -  Как знать, как знать… Я вот о ней помню почти всегда, и по своему готовлюсь к смерти. Тут главное надо иметь достаточный вес: не больше и, что особенно важно не меньше. Вот представь себе, заводят нас на эшафот, ну как полагается барабаны, оглашение указа, причастие… Вот тут я еще не решил буду причащаться или нет. Скорее нет – не верю я попам. Далее, надевают тебе на голову мешок. Сволочи, заботятся, видишь ли, о чувствах благородной публики. Умереть не дадут по человечески. Ну так вот, ставят тебя на табурет, надевают, как я уже говорил, саван, затягивают петлю на шее, и наступает самый важный момент. Если у тебя достаточный вес то, когда выбьют табурет из - под ног, происходит моментальный разрыв шейных позвонков и тогда смерть наступает мгновенно. Умираешь без мучений. А вот если вес недостаточен – то петля просто медленно душит тебя. И еще есть одна пикантная деталька о которой тоже не стоит забывать. Непосредственно перед казнью ни в коем случае нельзя ни есть, ни пить. Ну, ты понимаешь, о чем я. Нельзя допустить, чтобы эта сволочь потешалась над нами и после смерти.
    Андрей умолк. Аркадий тоже боялся нарушить наступившую тишину, он чувствовал, что еще что-то более тягостное довлеет над Андреем и не ошибся.                                      -  Надеюсь, - снова заговорил бородач, - Соню обойдет сия участь. Власти, конечно, ненавидят нас лютой ненавистью, но есть же мнение императорских домов Англии,  Германии да и Европы в целом. Не посмеют. Дворянку, женщину и на эшафот… Не посмеют. Хотя еще неизвестно, что лучше: петля иль кандалы. Ты для себя Аркадий, что выбираешь? – Андрей в очередной раз ввел в замешательство своего товарища, - Не отвечай, не надо. Все равно нам не представится такая возможность. Ну, вот, кажется и упаковались. Не тяжеленько будет? – Андрей приподнял портфель, - Нет, в самый раз.
    - Халтурин, наверно, и потяжелее нашивал. Ящик с инструментами да с динамитным  поясом впридачу.
-  Ну и что? Что с того? Нашивал и нашивал. И что?..
    -  Как, что? Такой взрыв в Зимнем дворце учинил, что, наверное, до сих пор их всех там трясет мелкой дрожью.
   - И что с того? Переколошматил ни в чем не повинных караульных из кордегардии, а царь тем временем целехонек остался. А если бы вот так, - каким – то неожиданным способом в руке Андрея оказался кинжал и он резким движением воткнул его в дверной косяк. Аркадий заметил, что дерево в этом месте испещрено подобными уколами.
-  Тренируюсь иногда,- заметив его взгляд, сказал Андрей, убирая кинжал в потайные ножны за отворот полы пиджака, - Пуля дура - а штык молодец, так то вот, Аркадий.
    «Вот оно, какое последнее средство, - догадался он, - Понятно теперь почему так беспокоится Софья Львовна. Шансов спастись и уйти от жандармов в этом случае, у Андрея практически нет. Хотя, Степняку- Кравчинскому как-то это удалось».
   -  Кравчинскому же таким вот образом удалось убить Мезенцева, - словно прочитав его мысли, почти  шепотом проговорил Андрей, - И наш «висельник» из плоти и крови соткан, и его кинжалом распороть можно. Ну да хватит об этом. Соня не любит, когда я так говорю.
   Аркадию тоже стало не по себе после его слов - как пишут в романах: «легкий морозец прошелся по коже». Он понял, что ничего подобного, лично он, никогда бы не совершил. Ладно бы  револьвер, или бомба - все на некотором расстоянии от себя, а чтобы так, резать человека как домашнюю скотину, нет, он бы на такое никогда не решился.
-  Мне, наверно, надо попрощаться с Софьей Львовной?
    -  Не стоит. Она сейчас занята собой, я передам ей от тебя поклон.  Ну, что пойдем? Немного провожу тебя, выкурю папироску на свежем воздухе.
   Они вышли из квартиры, притворив за собой дверь так, чтобы слышала Соня. Молча миновали обшарпанный коридор, наполненный вечерними запахами и звуками общей жизни доходного дома, и снова столкнулись с полоумной старухой все так же стоящей в дверном проеме. В этот раз на ее деревянном лице при виде их расползлась хищная улыбка.
         -  Милай. Дядя. Иди ко мне, - протянула она обе руки в сторону Андрея.
    -  Молчи, дура.
  Аркадий невольно усмехнулся.  
     -  Пользуешься популярностью у здешних дам? - не сдержался он, отметив, что женщина не такая уж и старая, как показалось поначалу.
      -  Не пользуюсь. Тоже мне дама – страшнее смерти.
   Андрей на ходу нервно манипулировал пачкой папирос и спичками и,   раскурив наконец-то папироску, тогда только успокоился.
      -  Ну что Аркадий, до побаченья, - он протянул широкую ладонь для прощания.
    -  До свидания, - и вдруг Аркадий щелкнул себя по лбу, - Господи, дурья башка. Совсем забыл, что у меня же к тебе посылочка, - он достал из кармана коробку точно таких же папирос, что были уже у Андрея, - Странный случай. Сижу я днем у Казанского на скамеечке. На той конспиративной - где обычно с «Дворником» встречались, без всякой задней мысли, просто отдыхаю и вдруг, подбегает ко мне мальчишка – посыльный. «Вот, - говорит, - для дяди Тараса», еще и уточнил – «Бороды». Не понимаю, как он меня вычислил. На вот, возьми свои папиросы. Слава Богу, хоть напоследок вспомнил, а то ведь я на выходные вынужден уехать из Петербурга. Встретимся теперь только на следующей неделе. Кажется все. Софье Львовне от меня поклон. Береги ее. Ну, до побаченья, как ты говоришь, - и Аркадий дал свою руку для рукопожатия. Вместо этого Андрей неожиданно обнял его за плечо и трижды, по-русски, коснулся щекой  щеки.
   -  До побаченья. Будь осторожен, - Андрей глазами показал на портфель Аркадия и, засим они расстались.
   Андрей тут же догадался, от кого ему передали непонятную коробку папирос. Догадался и не мог поверить. Неужели «Агент» заработал снова. Ответ на этот вопрос мог дать только «Дворник». Именно он нашел этакого «Акакия Акакиевича» – коллежского регистратора крапающего чернилами указы да приказы, положения и приложения. Никто бы не смог догадаться, что в этой склоненной над бумагами голове, в этом мелком чиновничьем винтике произошло восстание против всей государственной машины. «Дворник» внедрил Николая Васильевича в тайное тайных, святое святых российского сыска в Третье отделение, а уж оттуда «Агент» продвинулся в Департамент Государственной полиции где и служил делопроизводителем. Большинство секретнейших полицейских распоряжений с Цепного моста проходило через него. Сколько людей спас тезка Гоголя, сколько шпионов выявил, сколько раз предупреждал об обысках и арестах – не счесть.
   И одним из крайних способов передачи информации была вот такая запечатанная пачка папирос, где в гильзе одной из них вместо табака лежала свернутая записочка.
   « Эх, Дворник, Дворник… Нас всех строжил насчет конспирации, а сам так глупо сгорел. И Клеточникова вычислили, пропал наш ангел-хранитель. И вот на тебе, совсем свеженькая коробка с папиросами, что это? Полицейские игры, или кто-то еще, о ком мы не знали, был «Дворником» завербован? Ну хоть бы меня не держал в заблуждении. Никому всей правды не рассказывал, даже Распорядительной комиссии и Исполнительному комитету». - с горечью подумал Андрей.      
   Вернувшись домой, он, в очередной раз, на долю секунды, уловил инородность своего присутствия в этих съемных, чужих комнатах. Потом это чувство быстро проходит, стоит только, чем ни будь, обозначить себя: переставить стул, зажечь серной спичкой фитилек у керосиновой лампы или, наконец, просто кашлянуть.
   Андрей сразу прошел на кухню. Соня сидела за столом, укрытая пледом и ровно дышала парами лекарственных трав. Вся ее маленькая согнутая фигурка вызвала в нем прилив нежности и жалости. Он подошел к ней со спины и, наклонившись, поцеловал выступившие шейные позвонки девушки. Тотчас его беспокойный орган дал о себе знать, туго напрягшись в тесных штанах. Легким трепетом отозвались плечи девушки, тем самым еще сильнее возбудив Андрея. Она скинула с головы плед, обернулась, и он стал целовать ее разгоряченное лицо, затем поднял на руки и перенес на кровать.
   -  Я тебя люблю. Тарас, я люблю тебя, - как драгоценными камнями в ладони перебирала дорогими словами счастливая девушка, - До тебя я умела только сильно ненавидеть. Ненавидела самодура отца, ненавижу всю эту вельможную  «диктатуру сердца» вместе с их главным лицемером, ненавижу слюнтяев и врагов, шпионов и провокаторов. В наше невозможное время, я думала, других чувств, просто не может существовать. Ты же знаешь, как я отношусь к амурным интрижкам среди товарищей, как я не люблю «бабников». И вот так вдруг, самой потерять голову… Как я тебя люблю. Как я боюсь за тебя. И за себя…
    Соня умолкла и, Андрей догадался, что она тихо плачет.
   -  Что с тобой? Ну что ты, что ты? Опять глаза на мокром месте. Ну, упокойся, я с тобой, у нас все будет хорошо.
   -  Нет, не успокаивай меня, не надо, я просто вспомнила о маме. Это еще один человек на земле которого я очень сильно люблю. Как бы мне хотелось, чтобы она приняла тебя в своем сердце, чтобы простила нас.
-  Соня, за что нас прощать?
    -  Как ты не понимаешь, мы с тобой не венчаны. Живем в грехе. Мама никогда мне не простит этого.
    -  Сонечка, солнечко мое, мы же любим друг друга. Кто нас может осудить. Нас с тобой повенчала  любовь и свобода, а это будет посильней церковных уз.  В том нет греха, поверь мне. А когда дело выйдет, примут в России конституцию, уедем мы с тобою к морю, ко мне на юг, на Украину. Поселимся на хуторе, соорудим хатку белостенную, будем землю пахать, рыбу ловить и каждый вечер провожать солнце на закате. Ты еще не знаешь, как оно красиво уплывает за морской горизонт.
      - А Учредительное собрание? Кому как не тебе надо будет там присутствовать.
     -   Ни в какое Учредительное собрание я не пойду. Хватит с меня политики. Ну, если разве только ради тебя и твоей мамы, ради нас с тобой. Но потом все равно на юг. Да и здоровье тебе Сонечка надо поправить.
   Он по очереди поцеловал все еще влажные от слез глаза Сони и снова не смог совладать с собой. Она слабела от его поцелуев и ласк и отвечала ему полушепотом: «Да, да, да», а он повторял: «В этом нет греха. В этом нет греха». Все в ней, наконец, напряглось, выстроилось, напружинилось а затем рухнуло, и рассыпалось.
   Андрей отдыхал лежа на спине, закинув руки за голову, а Соня мягко путала пальчиками волосы на его груди и касалась ее губами.
     -  Как я тебя люблю. Как я люблю тебя. Я не смогу жить без тебя. Я никому тебя не отдам и никто не сможет отнять тебя у меня. Никто и никогда. Вначале я даже немного ревновала тебя, а теперь нет. Нет на свете другой такой женщины, которая так же сильно как я, смогла бы тебя любить.
  -  Ты, ревновала? К кому же, если не секрет?
      -   Да, было дело, немного ревновала к «Баске».
      -   К Аннушке? Что ты, Соня, бог с тобой.
  -   А как ты на нее смотрел в тот раз? Как глаза горели? Я заметила.
      -   Весело было - поэтому и горели. А самой тебе, разве не смешно тогда было? Ты помнишь, как Аня преобразилась, когда ее переодели. Не узнать. Ну точно охтнорядская торговка, и говорок с пропевом на «о», и глаза такие же как у них, извини, оловянные. Я заметил, базарные тетки и жандармы глядят одинаково тупо. Не хочется этим «Баску» обижать, но, согласись, в свою роль она вошла превосходно. Не зря «Дворник» лавочницу только в ней углядел. Ты ведь тоже примерялась на роль торговки сычужными сырами и, представь себе, стоишь ты за стойкой, говоришь покупателю с чистейшим французским прононсом: «Вам какой сыр взвесить: лимбургский, камамбер или бри?».  На этом все  и кончилось бы, полный провал. А так лавка худо - бедно работает уже второй месяц.
   -  Ну да, может быть, а то, что Аня дымит как паровоз, папироску из рук не выпускает, это для лавочницы конечно обычное дело? Тут подозрений ни у кого возникнуть не может?
   Андрей резко сел, оборвав их беседу.
   -  Погоди, Соня, надо кое-что проверить, - он встал, порылся в карманах брюк, извлек оттуда коробку с папиросами, разворошил ее и, взяв одну из них, разорвал. Добыл из нее маленький листочек, взглянув в него, тут же стал одеваться, - «Милорд» в опасности.
    Он передал Соне клочек бумаги, на котором были написаны эти слова.
-  Откуда у тебя эта записка?
    -  Точно сказать не могу. Да это и не важно. Миша в опасности. Так или иначе, а его надо срочно предупредить, и немедленно  съезжать с квартиры. Если с ним, что - ни будь случится, я себе этого не прощу. Ты же знаешь, что он для меня значит. Мы дружим с детства и в студенческие лета сиживали за одной скамьей. А это, сама понимаешь, сближает даже сильней чем родственные узы. Миша мне дороже брата. Не волнуйся через два - два с половиной часа мы явимся. Приготовь Мише какую ни на есть постель, сегодня он переночует здесь, а завтра мы подыщем ему новую квартирку. И сама укладывайся, не жди нас.
    Андрей оделся, осталось только накинуть пальто и шапку. Они расцеловались на прощанье, и напоследок Соня сунула ему в кулак деньги.
-  Найми извозчика, так будет скорей. Удачи вам.
   Михаил жил под своей фамилией в мебелированных комнатах госпожи Мессюро на углу Невского и Караванной. Андрей ругал его за такое безрассудство, но тот только отмахивался: «Пустое. Бог не выдаст – свинья не съест». И вот теперь, сидя в пролетке, Андрей все больше и больше волновался за друга. Что бы как-то успокоиться и отвлечься он стал смотреть на знакомые улицы ночного Петербурга. Чем ближе они подъезжали к Невскому, тем оживленней становилось на дороге, чаще горели уличные фонари и ярче светились окна в домах. Каждая ночь здесь напоминала праздник. Экипажи, барышни и господа фланировали по проспекту в нескончаемом хороводе.
    «Не хай, - подумал Андрей, - Вот сначала мы вырвем конституцию и Учредительное собрание, а потом уж и до вас доберемся».
   Уничтожение всех классов и сословий было пока еще недостижимым идеалом революции. Не имеет права существовать такое положение, думал он, когда человеку с рождения определено его место. Будь ты хоть семи пядей во лбу, но если подлого происхождения, то выше деревенского кузнеца тебе никогда не подняться и наоборот, любой выродок рода человеческого, но дворянского сословия имеет все основания помыкать людьми.
   Личную  революцию Андрей для себя уже совершил. Он не оправдал надежд тестя сахарозаводчика, оставил в Одессе жену и сына, перечеркнул все виды на тихую и благополучную семейную жизнь. Сейчас Андрей и Соня живут нелегалами. Она, чуть ли не графиня по происхождению и дочь действительного статского советника, также порвала со своим прошлым. В товарищах у них  представители почти всех чинов и сословий: рабочие и крестьяне,  мещане и  дворяне. В их среде решен вопрос с «эгалите, фратерните» - равенства и братства, только вот с «либерте» - со свободой, несколько напряженно, но ради нее они и объединились.
    А так как условности «породы» в обществе еще очень сильны, то и Андрей внимательно относился к происхождению боевиков, отбирая их, для совершения теракта. В этот раз на роль метальщиков, подобралась идеальная группа: «Беломор» из мещан, из крестьян – Иван, из рабочих – Емельян, все они русские и только «Котик» - поляк. Национальность в их борьбе играла не менее значительную роль. Еще с покушения Соловьева они решили, что никого из евреев в таком политически громком деле, как убийство царя, быть не должно.
  Расплатившись с извозчиком, он осмотрелся вокруг и, не заметив ничего подозрительного, вошел в парадное. Там он задержался дольше обычного, примечая возможную опасность для себя. Все было спокойно. Он не спеша, стал подниматься на второй этаж, готовясь в любую минуту оказать сопротивление, если возникнет такая необходимость.
   Своего друга он застал в безмятежном состоянии. Михаил возлежал на диване с газетой в руках, и для полноты картины ему не хватало только турецкого кальяна – портрет барина из захудалого поместья был бы полностью воссоздан. Андрей всегда удивлялся как этот крупный, высокий мужчина с барской наружностью мог размещаться в тесном подкопе и не просто там находиться, но и работать как заправский шахтер.
    -  О, кто меня навестил! Привет, Тарас. Каким ветром тебя занесло в мои чертоги?
   -  Ты, почему дверь не запираешь, фаталист непутевый? – Андрей был рад, что с его другом ничего не случилось и что тот как всегда в добром расположении духа.  
-  В это время ко мне, обычно, приходят печи топить.
   - Миша, ты в последние дни за собой ничего подозрительного не замечал? - спросил Андрей и показал товарищу записку. Затем, чиркнув спичкой, сжег ее над пепельницей.
-  Нет, ничего особенного. Все тихо. Шпионов я за версту чую. Так что пока Бог миловал.
   Он все понял без лишних слов тут же начал собирать вещи.
-  Где у тебя лежит нелегалка?
    -  Там.
   Михаил показал на ящик секретера, тем самым еще раз подтвердив свое легкомысленное отношение к конспирации. Андрей только покачал головой, и принялся за разборку бумаг. На глаза ему попался Нечаевский манифест: за один этот листок можно схлопотать лет десять каторги, а кроме него здесь еще находилось столько литературы, что хватило бы на пожизненное заключение. Вот и статья, написанная Андреем, для «Рабочей газеты». Он не без удовольствия стал ее перечитывать, - «…Всяк остерегается другого, какой-то темный дух, дух злобы и корысти всеми обуял. Брат брата предает; мать дочерью торгует; отец не рад семье…». В дверь постучали.
-  Печи топить. – послышался из коридора сиплый голос.
   Затем топот многих ног, шум борьбы, сдавленный крик Мишы. Не успел Андрей сообразить, как следует, собраться для отпора, а на него уже навалилось несколько жандармов, заломили ему руки за спину, скрутили и бросили на диван к изрядно помятому и также связанному другу.
-  Кто таков? – обратился к Андрею жандармский ротмистр, - Что делали в
комнатах у государственного преступника по кличке «Милорд»?
    -   Зашел спичек попросить, - успокоившись, нагло ответил ему Андрей.
-   Паспорт? – потребовал усатый жандарм.
     -  А вы наверно, когда не по службе паспорт с собой таскаете? Я так нет,
изволю держать его преимущественно у себя дома, чего и вам советую.
     -  Шутить изволишь? А это, что? – он показал на изъятые после обыска кинжал и два револьвера «Смит и Вессон», - Ты я вижу такой же злодей, как и этот самозванный «Милорд». В участок их обоих, там разберемся. Спички  ему, видите ли, потребовались. Кого поджигать - то собрались? Вовремя мы вас «мазуриков»  сцапали.
- А не поздно ли господа «фараоны»? – высокомерно глядя в глаза ротмистру и, даже в чем-то торжествующе, произнес свои последние слова Андрей.

Глава 2.
Писатели
Пятница, август, времена перестройки.

    Семинар закончился к пяти часам после полудня. Открытий и откровений не случилось. Все прошло до банальности предсказуемо.  «Мэтры расчленили текст по сантиметру»,- прочел рифму в блокноте начинающего поэта из глубинки, начинающий писатель Чернилин. «Строчка - не слишком удачная по стилю, но верная по содержанию», - отметил он про себя.
  Конференц-зал бывшего обкома комсомола не видывал, наверно, так много приунывших людей. Казалось, в притихшем зале, не хватает только кумачового транспаранта с словами: «Топи котят пока слепые». Солидные литературные мужи, сменяя друг друга, клеймили с трибуны представленные на их суд произведения. Из деликатности «мэтры» старались обойтись без фамилий «родителей» выносивших в муках своих неудавшихся литературных «детей», но досталось всем без исключения. Чернилину тоже. Он жалел лишь о том, что не сумел к этому семинару подготовить рукопись исторического романа, а о тех нескольких рассказах, что подал на обсуждение, Владимир и сам был невысокого мнения.  Напоследок всем им пожелали дальнейших творческих успехов и на этом, шестой областной семинар молодых прозаиков и поэтов закрылся.
     Владимир Чернилин не спешил уходить, не так уж часто у него получается  встречается с друзьями, недавно принятыми в Союз писателей. С товарищами по литературному цеху непременно хотелось обсудить итоги трехдневной словесной пытки, на которую он, скорее молодой душой, чем летами писатель, попадает уже во второй раз.
   - Вовчик! – из людской толчеи, скопившейся перед выходом, его окликнул писатель Игорь Ипатьев. – Ну, что брат, намылили тебе холку? Ты не бери в голову. Давай-ка лучше свои рассказы, я их постараюсь пристроить редактору московского журнала. Он, да будет тебе известно, председатель нашей комиссии. Может и прокатит. Даст Бог, напечатают тебя в столице. Но гарантий я никаких дать не могу.  
    -  Игорь, зачем? Ты же сам там был, сидел с ними рядом, все слышал и видел. Зачем?
-  Поменьше умничай. Готовь по быстрому рукопись. Ты хоть вычитал ее? –
спросил Ипатьев перебирая машинописные листы, попавшие ему в руки. – А то знаем мы вас начинающих. Давай пиши в конце страницы свой контактный адрес и я побежал. Давай, давай, давай…- торопил он его.
   Под бдительным взглядом друга, Чернилин вписывал свои координаты и, едва успел поставить последнюю точку, как Игорь сразу же выхватил стопку листов, впихнул ее в папку, а набегу успел еще сказать:
  -  Ждите! Никуда не уходите. Надо это дело отметить.
    -  Кто бы сомневался в обратном, - услышал Владимир за спиной знакомый голос.
       -   Виктор, привет, - обернувшись, поздоровался он с писателем Столяровым.
       -   Ну как, едем завтра за клюквой?
       -   Кто про что, а Столяров про ягоды.
       -   Вольному воля. Не хочешь не езди, а таких погожих дней может больше и не быть.
       -   Едем, конечно, как договорились. Все остается в силе.
    -  С нами еще двое. Барышников, ну ты его знаешь, и мой родственник из Москвы. Гостит у нас уже вторую неделю. Говорит: «Никогда не видел как на кустах развесистая клюква растет». Надо уважить, взять человека, пусть познакомится с местной экзотикой.
    -  Ну да, - поддержал шутку Владимир, - а еще у некоторых с ушей лапша свисает.
    Поездку на болото они спланировали давно. Супруги не возражали.  Да и родители тоже просили собрать им ведерочко рассыпанных по болотным кочкам бордовых  бусин.
    -  Ну, что други мои, по коням? – Игорь Ипатьев вернулся к ним в приподнятом настроении. Дело было сделано. Владимиру Чернилину теперь оставалось только ждать и надеяться.
-  Спасибо, Игорь. Если опубликуют – с меня причитается.
     -  Куда направимся? – опустил их на грешную землю Виктор Столяров.
    -  А что, банкета у вас не будет?
   -  Нет. Набанкетничались уже за эти дни. Москвичи сразу уезжают, а старикам жены чаем головы поправлять будут.
   -  Ну, куда? Известно куда! – ни секунды не сомневаясь ответил Игорь, - К Грачеву в домик.
     Конечно, куда же еще. Домик находился совсем рядом, только перейти площадь и улицу, и сразу, за массивной высоткой областного правительственного здания откроется единственный на всю округу деревянный двухэтажный домик. Ну может еще здесь найдется пара другая старых деревяшек, привирать не надо, но такой домик, что там на округу, на весь город был один. Дело в том, что давным-давно в нем отбывал политическую ссылку тогда еще мало кому известный грузин от одного имени которого - позже, да и до сих пор, навевает стальным могильным холодком. В доме сохранилась печь, на которой он прогревал свои ссыльнопоселенческие косточки. Других подлинных артефактов исторического события не сохранилось, но и за печью приезжали горячие головы из далекого кавказского города Гори с предложением: за каждый кирпич этой замечательной печи заплатить по сто рублей, а взамен бесплатно поставить другую, точно такую же. Не на того они напали… Неброская табличка на стене домика гласила, что сейчас в нем находится  «Общество охраны памятников истории». И охранял эту памятную печь не кто иной как Иван Грачев – надежда местной писательской организации.
    -   Кстати, кто нибудь видел его на семинаре? - спросил Виктор Столяров.
-  Что ты, что ты, - замахал на него Игорь руками, - Богам не зачем
толкаться среди людей.
   -  Не понимаю я, что вы все вокруг него пританцовываете? Ну, написал он про тещу, которой желал отправиться на тот свет. А она возьми да и умри, мысли, видите ли, материализуются, и ах муки совести, ах Достоевский! Да если бы все человеческие мысли материализовывались, то такой бы Содом и Гоморра на земле наступил – мало бы никому не показалось. У Федора Михайловича для материализации своих идей Раскольникову за топор пришлось браться.
     -   По - твоему, надо было тоже просто замочить тещу - старушку, и не переживать. - съязвил Виктор.
     -  Помолчи, Чернилин. Не умничай, - остановил Ипатьев вечно спорящих друзей.
  Они подошли к стеклянным дверям  продовольственного магазина, в народе прозванном «Стекляшкой».   За прилавком, на полках были выстроены красивые пирамидки искусно скрываемого дефицита товара. В изобилии присутствовали только ликеро - водочные изделия среди которых невиданными формами и яркими этикетками выделялись заморские вина. Особенно Чернилину показался привлекательным итальянский ликер «Амаретто». Игорь перехватил его вожделенный взгляд на темную бутылку и наставительно сказал:
    -  Никогда не бери его. Все это делается московскими кооператорами в подвалах своих домов. Хочешь сохранить здоровье - купи на крайний случай водочки. А мы сегодня будем пить коньячок-с, и ничего другого. Девушка, - обратился он к полноватой тетке за прилавком, - нам бы коньячку, помягче и без клопов.
-  Берите «Наполеон», - холодно ответила та.
    -  Нет, нам что попроще – армянский, пожалуйста, три звезды.
  Из скудного разнообразия закуски они выбрали четыре узеньких плитки шоколада «Аленка» по самой низкой цене. «Тоже мне аристократы. Лучше бы на эти деньги купили две бутылки водки и банку консервов, - недовольно подумал Чернилин, - Известно ведь – сколько бутылок не покупай, еще за одной все равно бежать придется. Посмотрим на этот раз кто прав, мы или народная мудрость…»
   «Домик» хоть и охранялся государством, но имел весьма печальный вид. Если театр начинается с вешалки, то дом с крыльца. Ступеньки на крыльце «домика» держались на честном слове, тетива под ними не менялась, наверно, со дня основания и местами превратилась в труху. Грачев, чтобы не провалиться вместе со ступеньками и не переломать ноги, подставил под них подпорки из кирпичей и чурбаков. Такие костыли придавали крыльцу еще более ненадежный вид.
   Ипатьев, осторожно ступая, поднялся по шаткой лестнице на крыльцо и торкнулся в дверь. Дверь не подалась.
-  Его нет что ли? – задал он почти риторический вопрос стоящим на твердой
земле друзьям.
-   А ты дерни посильней, - посоветовал Виктор.
    -  Что толку, дергай не дергай - если она закрыта. Ломать ее что ли?
    -  А звонок у него есть?
    -  Да он вечно не работает.
    -  Ну, тогда постучи.
    Ипатьев заколотил кулаком в дверь, а его друзья, задрав головы, стали кричать в окна на втором этаже.
-  Грачев! Грачев! Отзовись,  Грачев.
    -  Сейчас, кажется, нам милиция отзовется, - как всегда размеренным и
спокойным тоном произнес Виктор Столяров.
-  Ну и что будем делать? – снова почти риторический вопрос задал Игорь, на
всякий случай, спустившись к друзьям на земную твердь.
-  По домам к жене и телевизору.
    -  Ну, уж нет, - взял инициативу Чернилин, - Давайте тогда в кафешку, что ли
в какую…
   В это время скрипнула калитка и они увидели писателя Эдуарда Балашова. Поздоровался он с каждым как всегда по особенному, по своему -  приговаривая  к приветствию давно забытое выражение.
-  Здравствуй, душа моя. А, что Грачева нет на месте?
    -  Как видишь, дверь заперта.
    -  Спит, наверно. Дверь-то не на замке.
    -  А и действительно, снаружи она не закрыта. Грачев! – еще пуще прежнего
закричал Игорь. Остальные его поддержали, заорав изо всей мочи.
   Наконец занавеска в окне едва шелохнулась и чуть-чуть отодвинулась. Они заметили глядящий на них глаз Грачева.
-  Давай открывай. Хватит спать.
  Занавеска задвинулась обратно.
-  Сейчас спустится, откроет, - Эдуард закурил сигаретку, Чернилин
прикурил от нее свою, - Сколько раз я говорил Грачеву: «Давай отремонтирую крыльцо», нет, ждет когда кто – ни будь с него навернется.
   Наконец  они услышали, как загремела щеколда и дверь отворилась. Стала понятна и причина их долгого стояния во внутреннем дворике. Причина эта открылась в образе чересчур вытянувшейся секретарши Грачева.
    -  До свидания, Иван Александрович, - процедила она сквозь зубы и зло сверкнув глазами прошла мимо их ошарашенной компании.
  По этому поводу, в узком коридоре первого этажа, походя, между друзьями состоялся короткий разговор.
-  Душа моя,  мы тебе не помешали?
    -  Нет.
    -  Ну, Бог тебе судья.
   Где-то Чернилин слышал или вычитал фразу: «Если бы стены могли говорить…», стены старого дома не собирались выдавать им тайны человеческих страстей, но прелым запахом древесины, скрипучими половицами, стертыми ступеньками и утраченными балясинами на лестнице ведущей на второй этаж дом жаловался на свою беспомощную немощь. И только знаменитая печь хранила гордое молчанье.
-  Как прошел семинар?
    -  Душа моя, во всяком случае, в Союз никого на этот раз не рекомендовали. Ты ведь не пишешь заявление, а других достойных кандидатур на сегодняшний день не наблюдается.
   -  Оскудела земля русская талантами, - добавил Ипатьев.
    -  Это нашим «генералам» рассказывайте. Слышали, что они с трибуны вещали: - «Вам повезло жить и работать в лучшие времена для русской литературы… Пока мы едины - мы непобедимы! » - Столяров, клятвенно сжав кулак, поднял правую руку.
    -   Не ерничай. И без того на душе кошки скребут. Помяните мое слово - пройдет немного быстрых лет и евреи развалят союз.
-  Какой? Писательский или «Союз нерушимый»?
    -  А и тот и другой.  
    -  У нас чуть - что во всем евреи виноваты. Даже «если в кране нет воды, значит - выпили жиды».
    -  Чернилин, ты человек малообразованный, многого не понимаешь, так что лучше молчи и слушай - о чем умные люди говорят. Позже я тебе газетку одну презентую для самообразования; с «Протоколами сионских мудрецов». Прочтешь - никому ее не показывай. Вернешь лично мне в руки. И, старичок, не обижайся, когда ты сам знаешь, что мало знаешь, это даже как–то по-сократовски что ли, хуже когда на это тебе другие укажут, - Иван Грачев дружески похлопал его по плечу, и продолжил уже для всех - Кстати, в этой газете приведены такие цифры, что волосы дыбом. Оказывается в двадцатом году в руководстве страной из трехсот восьмидесяти четырех комиссаров - более трехсот были евреями,  два негра, шестнадцать китайцев, пятнадцать армян и только тринадцать – русских.
   -  Наверно и они тоже не совсем русские, а «подъевреи». Вот оттуда и идет геноцид русского народа.
   «Что за человек? – раздраженно подумал Владимир Чернилин про своего лохматого приятеля с бородкой в узелках (любил Грачев в моменты задумчивости, закусив нижнюю губу, покрутить между большим и указательным пальцами русые волосы на своей бороде, задумывался Иван постоянно – поэтому и борода у него была постоянно в узелках), - Что за человек? Все у него божья роса... Бросается словами без разбору и все с него как с гуся вода». В глубине души Чернилин сам признавал некоторую справедливость в суждениях Грачева выставившего его, как ему казалось, в дураках. Да, конечно,- «мы все учились понемногу», да - в «домике» действительно  можно встретить умных людей, но это вовсе не означает, что Чернилин должен тут «всю дорогу молчать в тряпочку» и ему нечего сказать другим. Но на то и застолье, для того и друзья, что бы самому уметь вести пикировку словами, шуткой отвечать на шутку, а уж если не хватает остроумия — то и не помни зла,  постарайся тут же забыть обидные слова..
    Освобождали  рабочий стол: подальше убрали телефон и пишущую машинку, в стопки сложили официальные бумаги и документы, а Иван собрал раскиданные по столу листы рукописи и вложил их в папку под названием «Идол в Ярокурове».
-  Над чем сейчас работаешь?
    -  Над идолом… В Ярокурове.
    -  А поподробнее?
    -  А поподробнее нельзя. Сие есть тайна великая.
    -  Ну и ладно. А я вот не темню. Работаю сейчас над романом «Мера греха», о народовольце Николае Рысакове, кстати - нашем земляке.
    -  Название хорошее - тема вот только не актуальная. Разве что для краеведения материал подойдет. Да и то очень сомневаюсь, нужен ли сейчас такой роман?
    -  Вов, может все-таки повесть? – вклинился в их разговор Виктор, оседлав своего излюбленного циничного Росинанта, - Что мы все романы да романы печем как пирожки. Житья нет от романов. Может все-таки повесть, Вов, а? Или рассказ, а лучше статейку в районную газету под рубрикой: «Наши знаменитые земляки».
    Чернилин не успел сообразить, какой монетой, отплатить Виктору, как в       разговор вмешался Эдик Балашов.
-  О ком, я не расслышал, ты собираешься писать?
    -  О Рысакове – народовольце.
    -  О цареубийце?! Об убийце Александра Освободителя? Бог с тобой, Володя, что ты, что ты, - он замахал рукой, - Какой еще роман, какая статья?!
   -  Не он убил царя, - Владимир успел вклинить фразу в короткую паузу из речи Эдика.
    -  Все равно. Из-за них мы семьдесят лет кровавую кашу хлебали, а ты снова про «пламенных революционеров». Забыть их всех как дурной сон. Пусть их там черти на сковородке жарят, а нам отбеливать их кровавые руки незачем. Слава Богу кончилось их время.
-  Как знать, как знать… «Мы все живем в эпоху гласности
                                                   Товарищ верь! Пройдет она
                                                   И Комитет Госбезопасности
                                               Запишет наши имена».
Процитировал Игорь Ипатьев  популярные стихи неизвестного автора.
   -  Вот еще одно слово из эпохи Александра Второго - «гласность». Горбачев только до корявой «пе- ре- строй- ки» додуматься мог. А какое слово красивое украл – «Гласность»! Как звучит? Эфир! Свежий воздух, свобода! И корень какой глубокий «глас».
-  Глас вопиющего в пустыне. Ну и, что твой Александр добился? Грохнули
его террористы – революционеры, а там и три источника, три составных части подоспели.
-  Царя убил не Рысаков, - твердо повторил Владимир, - Может я мудрецов
Сионских не читал, но про этого парня знаю много. Конечно он не без греха. От его бомбы погиб случайный прохожий: мальчик – посыльный Коля Захаров и еще, казак из охраны. Но, вот что Рысаков пишет в своем прошении к царю о помиловании, - Владимир извлек из кармана блокнот и, найдя нужную страницу, зачитал -  «… Вполне сознавая весь ужас злодеяния, совершенного мною под влиянием злой чужой воли,  я прошу даровать мне жизнь единственно для того, чтобы иметь возможность тягчайшими муками хотя бы в некоторой степени искупить великий грех мой. …Умоляя о пощаде, ссылаюсь на Бога, в которого я всегда веровал и ныне верую, что я вовсе не помышляю о мимолетном страдании, сопряженном со смертной казнью, с мыслью о которой я свыкся почти в течение месяца моего заключения, но боюсь лишь немедленно предстать на Страшный суд Божий, не очистив моей души долгим покаянием. Поэтому и прошу не о даровании мне жизни, но об отсрочке моей смерти». Не дали.
   -  Мало. – неожиданно жестко, без тени привычной для него иронии и шутовства прозвучали слова Виктора, - Надо было вырвать эту заразу с корнем, до третьего колена, так, чтобы на сто лет вперед и мысли о покушении ни у кого больше не возникало.
    Будь Владимир «не в теме» он стушевался бы от такого напора, промямлил бы что нибудь вроде: «Виктор, ты не прав», и надолго умолк. Но в этом случае получилось так, что его нестерпимую боль, а писательство Чернилин понимал как болезнь, будто бы пытается лечить студент практикант, от неумелых действий которого, боль только усиливается.
-   Мы это уже проходили. Результат тебе тоже известен, - ответил он Виктору.  
    Тем временем на столе образовался привлекательный натюрморт. В тарелках
лежали порезанные вдоль огурцы домашней засолки, алели кругляши маринованных помидорчиков, зеленела лужайка из петрушки и луковых перьев, высилась горушка из тончайших ломтиков полукопченой колбасы, источала аромат вскрытая баночка балтийских шпрот и венчала все это великолепие бутылка русской водки. Купленных ими: коньяка и шоколадных плиток на столе пока не было.
-  Вот это да!
    -  Ну, Грачев. Ну, куркуль. – только что междометиями и могли они выразить
свое восхищение, а Иван, загадочно улыбался, закручивая очередной узелок на своей бороде.    
    -   Прошу к столу, - широким жестом пригласил он друзей.
   Водку разливали по слуху и на глазок в стаканы, в чашки и в единственную рюмку. Грачев упивался произведенным им впечатлением и в завершение не мог не удержаться от известного рецепта.
    -  На хлеб советую положить шпротинку, огурчик и покрыть все это зеленушкой. Ну, за прошедший семинар.
   -   Хорошо! – закусывая бутербродом, выразил общее мнение Эдуард после первой «зазнакомительной».
-  Хорошо сидим, – процитировал классика Игорь.
    -  И все-таки убил царя не Рысаков, - доедая бутерброд и ни к кому конкретно не обращаясь, негромко проговорил Чернилин, -  а вот его подставили и убили старшие товарищи революционеры вместе с царедворцами — заговорщиками. Потом еще многократно его добивали писатели и историки: и дореволюционные, и советские. Всем Рысаков был как бельмо в глазу.
-  Эх, испортил песню! – процитировал Игорь другого классика.
    -  Душа моя, пусть Владимир наконец выскажется. Это даже любопытно.  
    -  Расскажи нам, расскажи. Потешь свою душу.
   -  Но прежде чем Вовка Чернилин нам лекцию по истории России будет читать, давайте хотя бы повторим? Между первой и второй перерывчик не большой. - Предложил Иван, разливая водку в освободившуюся тару.
  Чернилин не стал дожидаться, да и не хотел он пить в этот момент, когда ему представилась возможность реабилитироваться, завладеть вниманием друзей.
    -   Ну, во-первых, надо отметить, что Рысаков был самым молодым среди народовольцев. В девятнадцать лет человек тогда считался несовершеннолетним.      
Это был честный, наивный деятель, искренне любящий Россию. Болтунов у нас всегда хватало, а вот деятелей – единицы. И отношение к ним, поэтому было соответствующее, чаще насмешливое. Это ж – деятель! И страшно, и смешно. Коля сердцем чуял – выпячиваться не надо, делал свое дело молча. И если б не первомартовская слава, так бы, наверно, и жизнь свою прожил в уважении и зависти соседей. Но когда  он попал в историю, то стали выяснять всю его подноготную, а что он к этому времени успел сделать? Реальное училище в Череповце, да полтора курса горного института в Питере. Всплыли еще некоторые дела. Вот, например, такое - в летние каникулы, не помню сейчас какого года, но Коле тогда было лет пятнадцать, в наших краях, свирепствовала холера и, этот мальчик напросился на посильную помощь. Ему предложили выявить больных в отдаленных деревнях своего уезда и, каково же было удивление, когда через некоторое время Коля привез в Череповец нужный список больных. А вот какие показания на него, уже известного «цареубийцу», дала хозяйка квартиры, в которой он снимал комнату, когда учился в реальном училище, - Чернилин снова полез в карман за заветным блокнотом и зачитал, - Показания вдовы поручика Енько-Даровской: "Когда Рысаков учился в городе Череповце, то жил в числе других мальчиков у меня. Когда он у нас жил, то был мальчик хороший; потом я слышала, что пред Рождеством он был под присмотром полиции, и думала, что это простой слух, как вообще разносятся сплетни.   Год и восемь месяцев, как он ушел от меня, окончив курс в реальном училище, и уехал, чтобы поступить в горный институт. ...Другие мальчики, бывало, поспорят между собою, а он был хороший ...Он всегда был поведения хорошего. Лаской с ним можно было сделать все, и он послушается. Набожнее других и с охотой ходил в церковь. Я раз как-то сказала ему, что вот когда поступишь в горный институт, в Петербурге, то, пожалуй, переменишь свои мысли. Но он мне сказал, что не пойдет на такие вещи, потому что много читал."
   -   Ну, давай, Вовка, за читателей.
   -   Пропускаю.
  Сейчас он пьянел от своих собственных слов, от образов ушедшего времени, которое ему представлялось понятней и ярче дня настоящего.
   -   Раскольников, по сравнению с Рысаковым, жил, как кум королю, у него, если вы помните, была своя отдельная комната, пусть и похожая на гроб. А Коля жил как сверчок, снимал угол за печкой и стеной, и кормился куском черного хлеба с солью запивая его  горячим чаем. От такой жизни впору застрекотать. Но он, тем не менее, теорий своих не вырабатывал – поверил в чужие. Поэтому и старуху - процентщицу не убивал, хотя тяжкий грех смертоубийства на нем тоже лежит. Вот только мера греха разная. Топором двух людей зарубить - и не раскаяться (театральная сцена на площади, которую устроил Раскольников - не в счет), или банку железную под колеса бросить, не представляя к каким, это приведет последствиям.
   -   Он у тебя прям таки белый и пушистый – ничего не знал, ничего не понимал.
   -   Не надо. Все знал, все понимал. За это и наказан. Только вот один жизнь себе сохранил, да еще за собой в сибирскую каторгу Соню Мармеладову утянул. Интересно, попади он в ГУЛаг, где бы была его Соня?
    -   Где, где? В Караганде.
   -   Вот именно. А Рысаков искренне покаялся и не о даровании жизни для себя просил, а об отсрочке смерти, чтобы долгим покаянием очистить свою душу перед Страшным судом, но его повесили.
    -   И правильно сделали, чтоб другим не повадно было.
   -   Ну, ну. Не было потом у нас Александра Ульянова со товарищами, а затем и младшего братца, с его «другим путем». Да и не в Рысакове, по большому счету, дело, а в обычном дворцовом перевороте, выполненном руками террористов. Все «правоверные народовольцы», сами того не зная, были жалкими марионетками, исполнителями тайного плана, разработанного на самых верхах. А про Рысакова потом сотворили миф удобный для всех, и для его бывших товарищей объявивших Колю, чуть ли не главным предателем и злодеем, и для придворных заговорщиков   он тоже оказался бесценной находкой — нашелся мальчик для битья, которым можно было прикрыть настоящих провокаторов и завербованных агентов...
   -  То есть, душа моя, не хочешь ли ты сказать, что цесаревич Александр –будущий император, тайно руководил революционерами и желал  смерти своему отцу? Ну, это уж ты братец загнул…
   -  А, что, его прадед не знал о готовящемся заговоре на императора Павла первого? И ничего, пережил, даже заслужил титул – Благословенный! Но тут, Эд, другой случай. Александр Третий мог и не знать…      
-   Тихо! – прервал их Грачев, приложив указательный палец к губам.
  Все замолчали и в наступившей тишине явственно услышали шаги на лестнице. Вот кто-то уже поднялся на этаж, вот он уже идет по коридору. Грачев побледнел как Дон Гуан при неизбежной встрече с командором. Шаги приближались… Первым взял себя в руки Эдуард Балашов.
-   Кто там? – уверенным командным голосом громко спросил он.
   Из темной анфилады послышался женский тенор: - «Это я, Ираида», - и распахнув двери, перед ними предстала высокая блондинка неопределенных лет и неуловимой привлекательности.
-  Фу, Ирка, как ты напугала. – выдохнул Грачев.
     -  Вот заскочила на огонек, Не прогоните?
   Чернилин впервые увидел Ираиду Громову – то ли поэтессу, то ли писательницу, которую Игорь Ипатьев почему-то называл «девушка с роялем».
-  Как ты вообще сюда попала?
  -  Двери за собой надо закрывать, Грачев, – будто на пишущей машинке пропечатала она свой ответ, - Вообще-то с дамой надо хотя бы   поздороваться для начала.
-  Привет. – сказал он и сорвался с места запирать двери.
  Игорь, как истинный джентльмен, придвинул стул, расчистил место на столе, раздобыл чистый стакан, а Виктор за это время приготовил бутерброд.
-   Садись, Ира, будешь украшением нашей компании.
    -   Вот ты, Ипатьев, настоящий мужчина. Знаешь, как уважить женщину.
    -  А я? – притворно обиделся Виктор.
  -  И ты, и ты, - Игорь, подыгрывая Виктору, успокоил его, поглаживая как маленького по голове.  
   -  Присаживайся, душа моя, мы все здесь тебя любим. – все еще оставаясь в роли старшего товарища – командира пригласил ее к столу Эдуард.
   -  Балашов, мне  всех не надо, слишком много. – скокетничала Ираида, присев вполоборота на край стула.
    Вернулся Грачев. Опорожнили бутылку водки разлив ее по стаканам и чашкам, но перед тем как выпить Эдик представил Ире - Володю.
-  Вот, познакомься, Володя - писатель-историк.
    -  Как зовут? –  будто не поняла она.
   Владимир заметил, что для Ираиды Громовой имен не существовало, и поэтому представился сам.
-  Чернилин, - и все - таки добавил, - Владимир.
  Узнав фамилию, она тут же потеряла к нему всякий интерес. Ипатьев предложил  тост за прекрасный женский пол, после чего их разговор пошел по известному руслу светской беседы – слышала ли ты, видели ли вы, а где тот, а что написал этот, а вот знаешь, а вот помнишь?… Чернилин в этой интеллектуальной беседе участия не принимал потому, что, такой, совместной с Ираидой Громовой  памятью, он не обладал. Из сумочки, как - бы между прочим, она извлекла флакончик со спиртом, сразу предупредив Ипатьева, собравшегося «химичить»: - «Мне четыре к одному». Игорь понимающе кивнул головой и нацедил из графина с водой необходимую дозу.
   Молча, подперев кулаком голову, наблюдал за всем происходящим Эдик Балашов, заметно было, что мысли его, витают где-то совсем в другом месте. Наконец он не выдержал и, извинившись перед дамой, сказал.
   -  Мы с Чернилиным не договорили один важный вопрос, так вы уж на нас не обижайтесь, мы в сторонке покалякаем немножко.
    -  Да, ради Бога – милостиво позволила она, выказав уголками губ свое полное пренебрежение к ним.
   К Балашову присоединился Столяров и вот так – разбившись на тройки, они продолжили свое клубное общение.
    - Душа моя, как тебе небезызвестно, в угоду политикам в истории столько всего понапридумывано и понапутано, что разобраться кто прав, кто виноват - бывает просто невозможно. Писатели, конечно, творят мифы, сочиняют легенды. Но, как заметил, Павел Флоренский легенда - это очищенная временем, от всего случайного,  возведенная художественно до идеи - сама действительность! Не навреди. Не допусти голословных обвинений.
    - Эд, я ведь не сказал, что Александр Третий был участником заговора, - поняв, что более всего волнует Балашова ответил ему Чернилин, - но то, что его именем заговорщики прикрывались в этом я почти полностью уверен.
      -  Кто?
   - Ну, хотя бы те - кому это было выгодно. И в первую голову наставнику Александра Третьего - обер - прокурору Святейшего Синода Победоносцеву Константину Петровичу известного своей навязчивой идеей «поддерживать страну в замороженном состоянии».   А Победоносцеву, ни в чем не мог отказать Владимир Комаров, который в то время занимал должность начальника Петербургского губернского жандармского управления. Победоносцеву удалось убедить Комарова и других лиц, вовлеченных в заговор, что все его действия согласованы с наследником.  Комаров с помощью своей агентуры контролировал практически все революционное подполье Петербурга и Москвы. Ему был известен каждый шаг террористов, так как на него в «Народной воле» работали завербованные: Дегаев, Саблин, Окладский, Меркуров и многие другие. Это только мелочь, всплывшая на поверхность истории. Более крупную рыбу тщательно оберегали, не сдавали еще долгие годы. Например, Льва Тихомирова — третьего человека в исполнительном комитете, в своем роде зав. идеологическим сектором организации. Так вот он благополучно пережил всех своих боевых товарищей и даже еще эссерами упел поруководить. Да что об них говорить, стукачей органы умели находить всегда. Этих хоть, в конце концов, вывели на чистую воду, но об них мало кто помнит, все недобрым словом почему-то Рысакова вспоминают. Так что, Эд, каждый шаг террористов был наперед известен и просчитан. В любой момент полиция могла прикрыть всю эту шайку-лейку, но  не прикрыла. Значит, кому-то это было выгодно.
-   Заирались господа в массонство.
-   Что? - заинтересовался Чернилин.
     -  Вовка, ты не думал о том, что за всем этим, возможно, стояла другая, более тайная, чем тайная полиция организация, а именно, знаменитое тайное «Общество вольных каменщиков»?
- А что это мысль! Правда, тоже, наверно, из области мифотворчества, но
интересная, надо будет ее на досуге обдумать.
   -   Чернилин, - на этот раз серьезно, без тени шутовства, заговорил Виктор, - ты помнишь, что тебе ответил Грачев? «В писательстве есть тайна великая». Не надо ее никому выбалтывать.  Не расплещи, доведи до конца рукопись и тогда  никому ничего объяснять не придется. Поверь уж мне, обычно неуверенные в собственных силах писатели грузят всех своими творческими планами. Не заболтай тему. Сколько раз я тебе уже об этом говорил? А у тебя как, получается: высказал свою идею, растрезвонил ее всем и каждому и на этом успокоился. Все, поставил точку, «закончился» роман.
   -  Каждый пишет по-своему. А я считаю – если ты не можешь пересказать в
двух словах то - о чем собираешься писать, то и написать толком ничего в результате не сможешь.
   Чернилину думалось, что, разойдясь в противоположные стороны стола, он говорит только для Эда и Виктора, хотя ему очень хотелось, чтобы его умные слова слышали и остальные, особенно Грачев. И вот, только он успел ответить Виктору, как от компании с дамой ему послышалась фраза, произнесенная  Иваном: - « Пустой орех». Память тут же подсказала недосказанное окончание пословицы: - «Громче всех звенит», он принял сказанное на собственный счет и инстинктивно  вскочил. Взыграло хмельное ретивое.
   -  Успокойся, успокойся, - схватили его за одежду Виктор и Эдик и усадили обратно на стул.
     В это самое время по оконному стеклу, как по заказу, чем-то громко звякнуло. Грачев, на правах хозяина, выглянул за окно и объявил, что к ним еще подошли гости, но, не назвал, кому именно угораздило явиться в столь поздний час. Сюрприз. Это могли быть кто-то из артистов, или художников, конечно писатели, или поэты, или критики кого только не заманивал желтый свет в окнах второго этажа знаменитого домика.
    -   Иван, подожди меня, - остановил его Виктор, - Друзья, извините, но завтра мне надо быть в форме. На болотах осыпается клюква. Надо срочно ее обирать.
    -  Столяров, так ты едешь по ягоды? Как я тебе завидую! Я уже и не помню, когда в последний раз сама была на природе.
    -   Извини, Ира, но у нас мальчишник. Чернилин, ты что же, собираешься еще здесь оставаться? Смотри, проспишь завтра утром, а электричка тебя ждать не будет. И мы тоже.
    -   Идем, идем. Сейчас я тоже оденусь.
   «На посошок» им пришлось по полной, выпить Ираидин спирт и, еще не раз, услышать от нее.
- Как я вам завидую.

            Глава 3.
          Соня
               Суббота, 28 февраля 1881 г.

   Снился сон - странный и жуткий, что-то среднее между безумными гравюрами Франсиско Гойи и ужасами Иеронима Босха. Сон бездействие – сон картина. Страшная картина, но она не боялась ее, потому что во сне понимала, что это сон. Снилось круглое воздушное пирожное, обсыпанное маком – такое аппетитное, что от одного его вида чувствуется приятный пряно - сладкий вкус на языке. Ей хочется сразу его съесть. Присмотревшись к нему, она замечает, что маковые зернышки на пирожном какие-то необыкновенные а, вглядевшись еще внимательней – понимает, что это вовсе и не зернышки, а маленькие людишки, они подают ей знаки, кричат и машут ей руками: «Не ешь нас. Мы такие же как и ты». И вдруг она осознает, что на самом деле и она среди них, и она такое же маковое зернышко, и она так же протестует, и тоже не хочет чтобы ее поглотил страшный глиняный  Голем.
    Она проснулась от этого сна. Открыла глаза и, настоящий страх тот час  придавил ее к постели. Соня будто окаменела, поваленным истуканом лежала на кровати, все ее органы сковало так, что даже зажмуриться не было сил единственно что она могла - это в лунных отсветах различать силуэты своей спальни, а в голове тревожно колотилось, все усиливаясь, одно лишь слово: «Андрей? Андрей! Андрей?».  Андрея рядом не было.
   Где-то пробили куранты. «Бон» - начала считать она, «бон» - повеяло холодом виски, «бон» - выкатились слезы из глаз. Три часа ночи. Почему не ломают дверь? Почему в воздухе звенит тишина, а не гудят набатом все колокола Петербурга? Почему ее не хватают, не терзают, не унижают ее? Почему Андрей? От слез намокла подушка. Она все так же лежала бездвижно и тихо выла как дворовая сука не нашедшая своих утопленных щенят. Сколько прошло времени? Час, вечность? Бесконечны русские северные февральские ночи.
   «Спасти, вырвать из лап… Надо что - то придумать. Подкупить охрану, напасть на тюремную карету. Ведь было же такое. Взять хотя бы Кропоткина ведь удалось тогда вызволить его из неволи.
   Нет, нет, нет, нет! С Андреем не тот случай. От него не отцепятся, будут сторожить как Церберы. Не получится, не вырвать из пасти. Не спасти... Что же делать? Что? Подкупить охрану. Где найти деньги? Напасть на тюремную карету. Когда повезут на суд? Вырвать, вырвать, вырвать из лап!»
   Она услышала вой. Испугалась, и только потом поняла, что это плачет она сама. Возможно, она напрасно так убивается, вот сейчас звякнет ключ в дверном замке, тихо откроется дверь, и в комнату войдут как всегда веселый Миша, и ее Андрей. Она притихла и стала ждать. Громче прежнего ударили куранты. Раз, два, три, четыре! Отчаяние сдавило горло, перехватило рвущийся наружу ее нечеловеческий вопль.  Прошло еще какое то время и вдруг она явственно увидела Андрея. Они рядом сидят на деревянной скамье, он держит ее за руку и ласково смотрит на нее. Вот он встал и, обращаясь почему то к Кольке Муравьеву – ее другу по детским шалостям, произносит свою, немного пафосную, но  от этого еще более милую речь. Она любуется им, но не понимает, о чем он говорит и, только прислушавшись, отдельные фразы стали доходить до нее.
    «Мы не анархисты, а государственники, мы признаем, что государство неизбежно должно существовать. Но мы критикуем существующий экономический строй… Нужно рассматривать это как событие историческое… Если вы взглянете в отчеты о политических процессах, в эту открытую книгу бытия, то увидите, что русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, что и у них была розовая, мечтательная юность… Целью моей жизни было служение общему благу…»            
   А вот уже они вдвоем едут куда то по тряской дороге, холодно, мерзнут уши она хочет их согреть ладошками, но почему-то никак не может дотянуться руками до головы. Она посмотрела в сторону извозчика, но не обнаружила того на передке, зато увидела их боевого товарища - легендарного коня по кличке Варвар, запряженного в сани, в которых ее с Андреем уже нет, а возлежит в них окровавленный император.  
   Соня очнулась от транса. Что это было? Сон? Или игры воображения вконец расшатавшихся нервов? Ведь она за все это время не сомкнула глаз. Смотрела на темно – сизый от лунного света потолок, который сейчас, в минуты видений, потемнел до полной черноты. Наверно луна скрылась за облаками.
   «Это невозможно, - подумала она, - надо взять себя в руки, собраться. Скоро рассветет и настанет новый день – день, который потребует от меня напряжения поистине нечеловеческих сил». Она с трудом оторвала голову от подушки и заставила себя сесть на кровать. Погодя некоторое время, она высвободила из под - одеяла ноги и спустила их на пол. Подняться ей так и не удалось. Попытавшись встать, она тотчас рухнула около кровати. Ослабевшие ноги отказали ей.
   « Господи, Боже милостивый, за что? – задала она в отчаянии вопрос, на который сама же и нашла ответы – Если так, то и тебя для меня больше не существует!» - решительно отвергла она Бога.
   Справившись с коротким недомоганием, через некоторое время, она вернулась в кровать. Спокойно пересчитала до пяти бой  курантов и поняла, что если она сейчас не уснет  хотя бы часа на два, то ей не преодолеть наступающий последний день февраля. Как ни пыталась она заставить себя уснуть – сон не приходил. Ей пришла мысль попробовать, как в детстве, начать считать верблюдов. Это нянечка научила, если ей вдруг не засыпалось, считать баранов. «Бараны или верблюды – все это не серьезно, но, так или иначе, надо чем - то отвлечь себя, переключиться на простые числа». Она вспомнила про Пифагорову систему сложения и, первое четырехзначное число, которое всплыло у нее в голове, был недавно отшумевший новогодний праздник наступившего 1881 года. Еще раньше она обратила внимание, на такое обстоятельство, что цифры читались одинаково - и с заду наперед, и сверху вниз, и снизу вверх. «Один, плюс восемь, - стала прибавлять она, - девять. Восемь, плюс один, снова девять. Девять да девять, восемнадцать, - удивилась она – Один плюс восемь еще раз девять. Три девятки. Интересное получилось сложение», - проваливаясь в сон, успела она отметить.
   Снежный пух нехотя укрывал рыже – зеленые камни петербургских проспектов и улиц. Солнечный свет растворился в оловянно – сером небе. Дома и церкви, преимущественно окрашенные в белые и палевые цвета, гармонично слились с небом и серебристо – чистым снегом на мостовых. Туманная утренняя дымка и влажная стужа бывших болот последним штрихом завершала гениальную симфонию призрачного города.                    
    По первому удару колокола, Соня привычно бросила взгляд на ультрамариновые купола Троицкого собора расположенного неподалеку. Она слышала, что будто бы таким цветом они обязаны мундирам Измайловского полка.  Своею праздничностью, ликующей синевой куполов, не терявшихся и не блекнувших ни в какую пасмурную погоду, веселым перезвоном - приглашающим к заутренней молитве, церковь как бы щедро делились доброй надеждой с людскими потерянными душами. Среди субботнего утреннего народа были люди преимущественно низкого сословия. Богомольные старушки в изодранных пальто, перемотанные подобно египетским мумиям огромными шерстяными платками, нищие, с испитыми лицами занимавшие свои законные места на паперти и сразу тянувшие ко всем встречным свои грязные ладони. Торопился, не обращая ни на кого внимания,  занятой народ – артельные мужики спешили на стройку, кухарки на базар и мелкие чиновники тоже, куда то семенили своими ножками. И у всех в этот момент на секунду другую на лицах появилась улыбка умиления. Только  Соню не тронул церковный благовест. Все в ней застыло и окаменело.
    С собой у ней был чемодан – ридикюль с необходимым бельем, нужными вещами и предметами, от которых желательно избавиться при первой возможности, дабы не скомпрометировать ни себя, ни Андрея. Она с холодной рассудочностью понимала, что вряд ли сможет вернуться в эту квартиру еще раз и, собираясь, без сожаления отказалась от дорогих сердцу безделушек и необязательных вещей. Чемодан получился не легким, но вполне посильным. Рассчитывать все равно приходилось только на собственные силы. О динамите она не забыла, но почему-то ни на секунду не сомневалась в том, что он каким то  чудным образом будет перенесен и без нее.
    Соня направлялась на Вознесенский проспект. Там, возле общественной бани, в проходном дворе (что немаловажно для конспиративной квартиры) снимали жилье супруги Кохановские.  
   Нелегальное житье преподносит иной раз занятные парадоксы. В покинутой ею квартире, на улице с непривычным названием по номеру роты Измайловского полка, они с Андреем прожили, представляясь хозяйке, как двоюродные брат и сестра, а хотя, быть может, куда как проще было бы, сразу объявить себя гражданскими мужем и женой. Что мешало им всем – Гесе и Николаю, Александру Ивановичу и Маше, Сан Санычу и Соне Ивановой, Михаилу Федоровичу и Тане Лебедевой – конспирироваться, так сказать, с учетом жизненных реалий? Нет, сложившиеся супружеские пары крайне редко селились вместе. Ей самой приходилось в разное время играть роль законной супруги и Николая Александровича, и Льва Николаевича. В чем тут дело? Верно, у каждого есть на то свои причины и основания. Вот и сейчас, в доме у Вознесенского моста, в трех очень неуютных и холодных комнатах, разыгрывают супругов Кохановских  ее ближайшая подруга - красавица Вера и совсем не подходящий для «такой жены» неказистый Жора – их незаменимый техник – минер.
   Соня неспешным шагом кружила по окрестным улицам, примечая, не ведется ли за ней слежка и, заметив, что на извозчичьей стоянке всего лишь одна пролетка, а в ней усатый лихач томится в ожидании клиентов, она, не раздумывая, приняла решение.
- Свободен?
- Извольте, барышня!
- Прямо. - Сказала Соня уже в пролетке, и кони резво взяли с места.
   Оглянувшись, она увидела человека в котелке с поднятым воротником легонького пальто. Его физиономия в последнее время уже несколько раз попадался ей на глаза. Сыщик! Сыщик, видимо, не ожидал такого реверанса со стороны Сони и растерянно стал мотать головой из стороны в сторону, выискивая, нет ли поблизости еще одного извозчика. Не повезло бедняге.
   Как на крыльях долетели. Из конспирации Соня назвала приблизительный адрес, поэтому до Вознесенки не доехали примерно с квартал. Она рассчиталась с веселым кучером и, подождав, когда тот отъедет, направилась в сторону нужной квартиры пешком. Дверь ей открыл заспанный Георгий.
- Прости, я вас разбудила.
- Ничего, я уже не спал. Проходи не студись, хотя у нас не намного теплее
чем на улице. – На нем было пальто в накидку и на ногах валенки. – Что ни будь случилось?
   Она отвела взгляд.
- Вера дома?
- Да, у себя.
    Не успела Соня сделать шаг в сторону Вериной комнаты как та сама выбежала ей навстречу.
- Соня, ты? – в ее вопросе слышалось и удивление, и тревога, - Что-то
случилось? Почему ты молчишь? Где Андрей?
- Вера, можно я у вас какое – то время поживу? – сказала она и более не
смогла уже сдерживать слез.
   Вера порывисто обняла ее, они прижались щекой к щеке и, поняв все без лишних слов, обе разрыдались в голос.
- Андрей… не ночевал… дома…
- Соня… Соня… Соня… - успокаивала ее Вера, поглаживая ладонью по спине.
- Как  это случилось?
- Его предупредили о том, что «Милорд» в опасности. Он пошел к Мише и не вернулся.
- Знаете, что я думаю, - вмешался вдруг в разговор Жора, - сейчас же, вот соберусь и прогуляюсь по Невскому. Загляну ненароком к Мише. На все про все уйдет от силы полчаса, зато внесу полную ясность. Может, они вчера в сырную лавку заглянули и застряли там, в подкопе, на всю ночь.
- Оставь. – Твердо проговорила Соня. Слезы высохли. Она взяла себя в руки и с некоторой долей раздражения в голосе повторила, - Оставь! Забудь и думать об этом, слышишь? Не хватало еще нам и тебя потерять. – И уже к Вере обратилась с вопросом, - Когда нынче сбор комитета?
- В час дня.
- Вот если к этому времени они не явятся – тогда и будет все известно.
   Соня сняла с себя и повесила на крючок пальто, стянула с ног сырые ботики и деловито спросила.
- Где у вас дрова? На кухне?
   Вера поняла, что она хочет на чем-то отвлечься и, поддержала подругу в этом. Они затопили печи и принялись готовить завтрак. Говорили о пустяках: не дымит ли печь, где приобретаются продукты, хватает ли средств на проживание – лишь бы не молчать. Наконец чайник зашумел, его сняли с огня.  Жора стал разливать крутой кипяток в стаканы, потом налил и в заварной чайничек, прикрыв его махровым полотенцем.
- Пока чай настаивается – кипяток поостынет. – Пояснил он. Девушки молча согласились с ним, продолжая собирать на стол.
   Пили чай Вера и Соня с блюдечек, а Жора, обжигая губы, все - таки из стакана. Соня знала, что рано или поздно ей зададут главный на сегодняшний день вопрос и Григорий, действительно, осмелился сказать ей об этом.
- Ведь если Тарас на самом деле… как ты говоришь… то завтрашний день под угрозой!
- Завтра будет все точно так же – как и должно было быть. Завтра мы убьем Его. – Спокойно, не споря и никого не убеждая, расставила она все точки над и. Вера взглянула на нее красивыми широко распахнутыми глазами с удивлением и восторгом.
   Вдруг, кто-то постучал в дверь – условные четыре удара через равные продолжительные паузы. Это был Николай Евгеньевич - флотский лейтенант из Кронштадта, недавно введенный в Исполнительный комитет. Вера была очарована «китобоем» и даже теперь в сложившихся непростых обстоятельствах при встрече с ним не смогла скрыть своих чувств. Он вошел стремительно, но, увидев Соню, как бы споткнулся, и взгляд его, встретившись с Сониным, сказал ей о главном: Николай Евгеньевич знает всю горькую правду об Андрее.
- Как я рад, что ты здесь, Соня.
   Она молча смотрела ему в глаза, ожидая от него других слов - менее радостных.
- Михаил и Андрей арестованы… Вчера вечером… На квартире у «Милорда».
   В прихожей зависла тягостная тишина. Никто не смел, произвести ни звука. Казалось, что все сдерживают даже дыхание в тревожном ожидании какой-то  реакции со стороны Сони: ее слез, обморока, истерики… Ну зачем кому-то знать что она пережила в прошедшую ночь после которой ей уже совсем не трудно держать себя в руках.  
- Пойдемте в комнату. – Тихо сказала Соня и пошла первой.
   Чай совсем остыл, но девушки по-прежнему пригубляли его со своих блюдечек. Николай Евгеньевич, согревая ладони, обхватил кружку с кипятком и, сидя за столом, по - офицерски выпрямив спину, подробно докладывал им, как ему стало известно о случившемся.
- В том же доме, но не в меблирашках Мессюро, а в другом подъезде, снимает квартиру моя сестра Ольга. Возвращаясь домой, она-то и увидела как выводят на улицу Андрея и еще кого-то, кого точно она не знала, но по ее описанию я понял что это Михаил. Их обоих посадили в тюремную карету, а она тут же отправилась ко мне в Кронштадт. Приехала туда уже за полночь. Ну и я, едва смог освободиться, сразу же помчался сюда. Боялся что опоздаю, что Соня ничего не знает и находится дома. Теперь ей оставаться в той квартире не безопасно.
   Это было и так понятно всем. Вера наклонилась к Соне и зашептала ей на ухо.
- Как твое самочувствие? Ты не хочешь отдохнуть?
- Я вполне здорова, просто почти не спала эту ночь.
- Пойдем, приляжешь у меня.
- Да, пойдем, надо беречь силы. Впереди трудный день.
   Прилечь, однако, ей не удалось. Только вошли в спаленку к Вере и снова в дверь условный стук – четыре тире из азбуки Морзе. Кто бы это мог быть? Что случилось в этот раз?
  На пороге, радостно сияя как натертый медный пятак с веселым прищуром и улыбкой до ушей стоял рыжебородый «купец Евдоким» - хозяин сырной лавки с Малой Садовой.
- Юра? Что случилось? Почему не ко времени?
- Али не рады гостю? Али я не люб вам?      
  Весь он был похож на куражистого водевильного актера, которому совершенно наплевать, что публика в зрительном зале зевает и никак не реагирует на его шуточки. Рассказывать в такой момент о случившейся беде не имело смысла, а Юрий, будто хвастливый мальчишка, с упоением пересказывал о том, как ему удалось только что перехитрить весь белый свет - в лице генерала Мровинского, пристава полицейского участка Теглева, помощника пристава и дворников. Вот сколько народу обвел он вокруг пальца. А дело происходило следующим образом.
   С утра, до открытия лавки, к нему вдруг нагрянула «санитарно – техническая комиссия».
- Говорят сырость у вас? – посмотрев, пронизывающим взглядом на Юрия
выговорил ему генерал, - Надо посмотреть, проверить, значит, санитарное состояние. Не сочится ли вода из соседнего подвала? Нет ли в связи с этим сырости?
- Как можно - с. Извольте посмотреть, все содержится в благопристойном порядке. – Засуетился насмерть напуганный «лавочник Евдоким».
- Разберемся, значит, сами. – Увидев зажженную перед иконой лампадку, генерал мелко перекрестился, - Вот это хорошо, это правильно. Ваша фамилия Кобозев? Я еще одного торговца Кобозева знаю. Он вам случайно родственником не приходится?
- Никак нет, ваше превосходительство.
- Ну ладно, значит, что тут у вас?
   Он подошел к окну, зачем-то дернул подоконную доску и постучал по стене. Звук был обыкновенный. В это время пристав Теглев обратил внимание на деревянную обшивку под окном и, подойдя к ней, так же подергал ее. Это была не просто обшивка, а специальный щит, прикрывающий лаз в подкоп. Щит не подался. Генерал тоже попробовал его на прочность – тот же результат.
- Почему это у вас тут так?
- От сырости. Как раз для того - с.  От сырости с окна.
- А здесь у вас что? – спросил генерал, показывая на покрытую соломой кадку.      
   Сердце у Юрия оборвалось, душа ушла в пятки.
- Сыры. – Едва выговорил он.
   Если бы генерал приподнял горсть соломы, то обнаружил бы в кадке вырытую накануне из подкопа землю, но его отвлекло жирное пятно на полу.
- А это что у вас? Это откуда?
- На масляной, сметану пролили. – Еле справляясь с дыханием пролепетал Юрий.
    В пересказе этих событий он, конечно, не передавал своих страхов и волнений, наоборот все у него получалось уж как-то легко и очень гладко. Говорил лишь о том, как он ловко перехитрил непрошеных гостей: с чем пришла «комиссия» - с тем, мол, и ушла, не солоно хлебавши.
    -  Пристав Теглев еще напоследок ногой по куче с углем пнул, а под ним тоже земля была и ничего. Промашка вышла, оконфузились господа проверяющие. Теперь спокойно можно работать. Когда еще они с проверкой прийти надумают. Али я не прав?
    -   Может прав, а может, и нет, - раздумывая ответил ему Николай  Евгеньевич, - но я склонен думать, что нет. Неспроста эта комиссия нагрянула. Значит лавка под подозрением, значит, как – то мы себя обнаружили.  Одному господу Богу и приставу Теглеву известно когда, в какой неурочный час, теперь они снова пожалуют. Не воображай что они круглые идиоты. Не нашли сейчас – в другой раз уж найдут точно. Мы не можем рисковать подкопом. Он, пожалуй, наша главная и единственная надежда. Боюсь, что вопрос стоит так: или завтра – или никогда…
- А кто против? Я тоже так же думаю, поэтому и пришел сюда сказать, что желательно сегодня же заложить мину. Она готова? – спросил Юрий у Жоры.
- Да, - отозвался тот.
- А где она? – поинтересовалась Соня.
- На Тележной, у Геси.
- Кто ее должен закладывать?
- Конечно я, кто же еще, - удивился такому вопросу Георгий.
- Когда?
- Да хоть сейчас.  
- Нет, нет сейчас ни в коем случае нельзя. Лавка должна работать как обычно. Особенно после этой неожиданной проверки. Ведь для того, что бы заложить мину пришлось бы лавку закрыть? Нет, пусть днем Аня спокойно стоит за прилавком.
- Значит ночью?
- Выходит, что так.
   К первому часу после полудня собрались все.  «Без Андрея и Миши нас стало заметно меньше. Как сильно поредели наши ряды в последнее время», - с горечью констатировала Соня.
   Заседание начали с этого печального известия. Затем Соня поставила перед всеми вопрос: в силе ли прежнее решение о дате покушения, согласны ли с тем, чтобы совершить его завтра, первого марта.
- «Смерть Александра Второго дело решенное, вопрос состоит только в способах и вообще в подробностях», – процитировал популярный новогодний спич из январского номера газеты «Народная воля» Михаил Федорович, главный редактор и хранитель их подпольной типографии.
- Основная наша надежда на Малую Садовую. Сегодня же вечером Жора закончит установку мины. Надо решить, кто приведет ее в действие.
- А хотя бы и я, - вызвался еще один Михаил Федорович, внешне очень похожий на Андрея, но с некоторым прибавлением в деталях - такая же шевелюра только более вихрастей, та же борода только гуще и размашистей, тоже хохол только более украинец - Уж если на то пошло, чтобы умирать, - так никому ж как только мне за своего товарища Тараса в Русской земле и лежать, - перефразировал он слова из любимого ими «Тараса Бульбы».
   Все молча согласились с его выбором.
- О том, что царь едет по Невскому, тебя предупредит Анна. После чего она обязана тотчас покинуть магазин, - хладнокровно продолжала распределять роли Соня.  
- А если по какой - то причине взрыв не приведет к должному результату? Мало ли что может случиться: карета успеет проскочить или у нас осечка выйдет… Раньше, на такой случай, Андрей сам планировал завершить дело, а теперь?
- Осечки случиться не должно, - вступил в разговор «Цилиндр» - их чудо- инженер и талантливый химик – изобретатель. Каждому его слову, касаемо технической стороны дела, все доверяли безоговорочно, - Я уверен, механика должна сработать безукоризненно. Вот только не было бы излишних жертв.
   Он непроизвольно взглянул на Михаила Федоровича.
- Николай Иванович, - обратился к нему крондштадский офицер, - а как у нас обстоят дела с разрывными снарядами? Пока что, как мне известно,  существует лишь один снаряд, да и тот опытный. Еще не известно как он покажет себя в действии?  
- Как? – вскрикнула Соня, - У нас даже снарядов для метальщиков нет?
- Вот именно, - продолжал Николай Евгеньевич, - Мне кажется, мы слишком рано начинаем праздновать победу. Да и вообще, помнится в последний раз, разговаривая с Андреем, он сказал мне: «Не слишком ли мы затерроризировались? Не ушли ли от главного?». Я понимаю твои чувства Соня, но личные переживания не должны мешать  главному делу. Ведь, не надо забывать, что наша основная цель это все же установление демократической парламентской республики, так сказать - «самодержавие народа». А мы все больше уподобляемся американским анархистам.
   Соня не ожидала такой отповеди со стороны Николая Евгеньевича и замкнулась, предоставив возможность высказаться другим.  
- Наверно ты забыл другие слова: «Террор - ужасная  вещь, но есть только одна вещь хуже террора: это - безропотно сносить насилие». – Еще одной цитатой из партийной периодики ответил ему Михаил Федорович.
- Давайте не будем теоретизировать. Решение принято давно и если кто-то среди нас имеет возражения он, тем не менее, обязан подчиниться мнению большинства.
-   Михайло, я ведь не против самого акта, но как человек военный считаю, что без основательной подготовки любое дело обречено на провал. А у нас, как ты уже слышал, даже из разрывных снарядов готов только один, да и тот еще неизвестно как себя поведет в деле.
- Уже известно. - Сказал талантливый конструктор – изобретатель, - Нынче утром мы с метальщиками произвели опыт, и он прошел удачно. Заодно я объяснил им принцип действия и как надо обращаться со снарядом.
- Ну вот, теперь уже даже опытного образца у нас не существует.
- Зато доказано, - невозмутимо продолжал профессорским тоном молодой человек, - что идея, заложенная в основу устройства снаряда, верная.
- Где вы проводили опыт? Неужели в лаборатории? - встревожилась Соня.
- Зачем же. На пустыре за Смольным монастырем.
    Наклонившись к Соне, Вера негромко спросила: - «А кто у нас назначен в метальщики?». Она назвала четверых. Все они были недавно приняты в Исполнительный комитет и их имена Вере, мало о чем говорили. Без лишней надобности они старались как можно меньше встречаться с новыми членами организации. Соня, в отличие от нее, лично была знакома с каждым из них. Группу подбирал Андрей, он же собирался лично руководить завтра метальщиками. Теперь эту ответственность она возложила на себя          
- Какой прок от твоей идеи, - отчитывал офицер изобретателя, - пусть даже
и абсолютно верной, если она реально не воплощена, если ее в руки не взять? А времени у нас осталось уже меньше суток.
- Николай Евгеньевич, ты, конечно, прав, - вмешалась Соня, - но если мы
все станем вести разговор в таких тонах, то, вообще, не многого добьемся. Куда важнее сейчас выяснить, что можно сделать в оставшееся время.
      Ее спокойная рассудочность остудила не в меру разгорячившийся пыл товарищей.
- Сколько потребуется бомб? – Виновато спросил «попович».
- Пять. В крайнем случае – четыре. На худой конец – две, но не меньше.
- Снаряды к утру будут готовы. – После некоторого раздумья произнес он.
- Сколько?
-    Сколько получится, - хмуро проронил конструктор, - Но мне нужны
знающие помощники. – Он оглядел собравшихся, - Вы, Николай Евгеньевич. Конечно - Георгий и Михаил Федорович, - указал он на типографа, двойного тезку кряжистого хохла. Таким образом, он давал возможность другому Михаилу Федоровичу спокойно пережить эту ночь перед неизбежной его гибелью во время завтрашнего взрыва на Малой Садовой.  
    Все согласились, только Георгий затягивал паузу. Николай бросил на него вопросительный взгляд.
- Очень сожалею, - как бы оправдываясь, сказал он, - но я не смогу. Я
должен заложить мину в подкопе, а на это уйдет вся ночь. Разве что только к утру присоединюсь к вам.
- Ладно. Постараемся управиться втроем.
   С этого момента время стало сгущаться, как бы обретать свою материальную форму. Соня физически ощутила его течение, ей даже показалось, что она сможет управлять этой «рекой времени» - замедлять или наоборот ускорять убегающие секунды. Еще ей показалось, что теперь, уже не они руководят предстоящим событием, а завтрашнее громкое событие руководит ими. По крайней мере, она поверила в Николая, в то, что из ничего, из его обычных слов и необычных идей, они реально успеют создать необходимое количество снарядов к намеченному сроку.
   Николай склонился над листом бумаги и набросал список всех компонентов для создания бомбы. Отдельной строкой выписал то, чего им не хватало. А не хватало многого. Даже не было такой необходимой мелочи как оболочки для снарядов. Для этой цели лучше всего подходили жестяные бидоны для керосина.
- Ну, это дело поправимое, - вызвалась Вера, - сейчас же схожу в
ближайшую лавку и куплю нужные бидоны.
     Сложнее всего оказалось то, что у них обнаружилась большая нехватка динамита.
- Конечно можно, - размышлял вслух техник - изобретатель, - изготовить динамит самим. Не впервой. Но на это уйдет уйма времени. – Коля старательно избегал смотреть в сторону Сони, - Однако, другого выхода у нас нет, придется…
    Уж кто-кто, а он - то прекрасно знал, что изрядный запас динамита есть. Часть его ушла на снаряжение мины на Малой Садовой, но и того, что осталось, с лихвой хватит, что бы начинить им нужное количество бомб.
    «Чудес не бывает, - подумала Соня, - Без моего участия динамит сам собой с квартиры не перенесется».
- Кто из вас сможет поехать со мной на Измайловку? – обратилась она к
мужчинам.
- Это еще зачем? – строго спросил Коля.
- Самой мне не унести весь динамит. Там его довольно много.
- Но ведь…
- Фамилию Славитинский, я уверена,  Андрей не назвал. А он прописан под
этой фамилией и только дворники могут его опознать. Но  чтобы собрать их всех жандармам потребуется немало времени. Поэтому сегодня еще можно без опасений посетить квартиру, а вот уже завтра, скорее всего нет. Так кто же из вас составит мне компанию?
- Поедем, Соня, - вызвался Николай Евгеньевич.
- Как в мундире и в шинели? – удивилась Вера.
- Именно! – сказал он и усмехнулся, - Мундир единственный наряд к
которому дворники относятся с почтением.
      По устоявшейся конспиративной привычке часть пути они преодолели пешком. В этом была своя логика – мало ли младших офицеров, в субботний, погожий день гуляет с барышнями по Петербургу. К шестнадцати часам улицы столицы оживали. В такое время, каких только типов не встретится тебе на пути среди спешащей публики. Они невольно обратили внимание на идущего впереди господина с тросточкой. Тросточка ему явно мешала, по крайней мере – была бесполезной. Высоко взмахнув ею, господин упал на спину в первый раз. Поднявшись и отряхнувшись, он не прошел и пяти метров как хлопнулся в другой. Соня, поравнявшись с тем местом, где случилось это впервые, не обнаружила никакой наледи или раскатанной детьми дорожки, на которой можно было бы так поскользнуться. Тем временем странный господин снова упал, но на этот раз не так хлестко – приобретенный опыт не пропал даром. Николай Евгеньевич помог ему подняться.
- Довольно рано вы утратили способность стоять на ногах. – Сказал он
намекая на нетрезвое состояние случайного встречного.
     -   Вы что думаете - я пьян? Вы глубоко заблуждаетесь, господин офицер. Перед вами просто образец хронически не везучего человека. Если бы у вас нашлась пара другая часов, то я бы вам поведал такие истории из своей жизни, что и самому графу Толстому не приснятся. Но вы с дамой, а невезение заразная вещь, поэтому держитесь подальше от меня. Спасибо вам за участие и прощайте, прощайте.  
    Этот эпизод не прошел впустую. Спустя некоторое время, видимо обдумав его,  Соня, проговорила вслух свои мысли.
- Хроническое невезение бывает у тех людей, кто не верит в свои собственные силы.
   Николай Евгеньевич услышал в ее словах железную волю, которую только что попытались поколебать.
    -    Наверно это так и есть, но как меня учил один старый опытный мичман: - «Вера в себя не должна переходить в самоуверенность. Сомневающийся человек делает меньше роковых ошибок».
    Соня не захотела дальше развивать эту тему и не ответила ему, к тому же они  подошли к дому. Ей было немного неудобно за неприбранную квартиру, там как будто воры побывали, или обыск прошел, а ведь это просто так сегодня утром она собиралась перед уходом, не думала, что придется возвращаться сюда да к тому же с гостем. Какая мелочь – беспорядок в доме. Гораздо более сильные переживания захлестнули ее, комом забились в горле – стоило ей только подумать о том, вспомнить, что они с Андреем еще вчера вечером, здесь…
    Она механически размеренно доставала из укромных мест большие банки «Ландрекена» и складывала их на кухонном столе.
    -   Хорош же я буду с леденцами. Как коробейник на масленице. – Пошутил Николай Евгеньевич.
     Она все поняла и, ни говоря ни слова, вытащила из под кровати чемодан. Выкинула из него какие-то тряпки  и, подумав немного, попросила.
     -   Надо клеенкой со стола дно и стенки простелить.
    Так они и сделали. Затем, с предельной осторожностью вскрыли все банки и переложили густую текучую гремучую массу в теперь уже непромокаемый чемодан. Чемодан получился довольно увесистым.
    -   У меня где-то еще один есть, - сказала она, - надо распределить динамит в оба чемодана. И легче, и нести в двух руках удобней.
    -   Ерунда. – Наотрез отказался Николай Евгеньевич. – Мне не тяжело. А в тот чемодан лучше свои вещи, какие нибудь положите. Пригодятся.
   Соня хотела было отмахнуться, но подумала – не последний день живет на свете. Прав, Николай Евгеньевич, зачем оставлять кому-то свой гардероб.
    -   Хорошо. Вы идите, а я здесь в вещах пороюсь и следом за вами на Воздвиженку приеду. За меня не беспокойтесь, а вот вы будьте внимательны и осторожны, Николай Евгеньевич.
    -   Все будет нормально. – Сказал он, переложив револьвер из брюк в карман шинели.
   Проводив его черным ходом и, объяснив, как лучше пройти к Тарасовому переулку, Соня вернулась к себе. Она еще немного погрустила, глядя на разоренное семейное гнездо, вытерла слезы и занялась делом. Сняла сверху чемодан, распахнула створки шкафа. Красивые платья и кофточки напомнили ей о лете. В этот самый момент раздался робкий звонок в дверь. «Кто это? Жандармы? Они так не звонят. Николай Евгеньевич? Тоже нет», - быстро и как-то отстраненно подумала она. Спокойно, даже не поинтересовавшись, кто бы там мог быть, пошла открывать дверь. На площадке стоял, переминаясь с ноги на ногу, дворник Харитон.
    -   Доброго здоровьица, Лидия Антоновна. Тут дельце одно до вас имеется. – Тянул он, держа в руках казенные листы.
    -   Да вы заходите.
   Дворник перешагнул порог, но дальше прихожей не пошел.
    -   Так тут нам листы дадены. Велено написать – кто, чем занимается. И чтоб каждый должон сам написать - где служит.
    -   Хорошо, дядя Харитон, но брата сейчас нет, и придет он довольно поздно.
    -   А когда они придут?
    -   Часов в девять, я думаю, а может и того позднее.
    -   Ага, - размышляя, почесывал затылок дворник, - Пускай уж, когда придут сразу напишут, а я опосля приду. Велено обязательно сегодня бумагу оформить.
    -   Ну и зачем вам приходить, на ночь глядя? Бумагу-то все равно завтра понесете, а может, и в понедельник не опоздаете? Я братца, как он только появится, тут же заставлю все пункты заполнить и вам с утреца сама ее занесу.
    -   Так-то оно так, Лидия Антоновна, и то верно, что завтра нести надобно. Но уж  вам - то беспокоиться ни к чему. С меня не убудет. Вы только не задержите, а я уж завтра утром сам к вам загляну.
   На том и договорились.
   Визит дворника немало озадачил ее. Никогда такого не было, чтобы листки какие-то заполнять. Но в руках дворник держал целую пачку, похоже, не обманывал - для всех жильцов они предназначались. Очевидно какое-то полицейское нововведение, подумала она и вернулась к прерванным сборам.
    Выйдя на улицу, она сразу увидела нужного извозчика. В этот раз ей захотелось проехаться не в пролетке, а в санях – и не так трясет, и намного комфортнее. Именно такие сани, удовлетворявшие ее маленькому капризу, подъехали и остановились совсем рядом с ней. Из них выбрался господин в громоздкой шубе, он долго рылся у себя в портмоне и, наконец, рассчитавшись с кучером, ушел окутанный клубами пара. Соня устроилась поудобнее в кресле, поставив к ногам чемодан с вещами и, они с ветерком тронули в сторону Воздвиженки. «Везет мне сегодня на извозчиков». Подумала она и тут же вспомнила хронически невезучего господина и ее короткую словесную перепалку с Николаем Евгеньевичем. «Если бывает хроническое невезение то, значит, бывает и хроническое везение, - развивала она свою мысль, - но для этого, все же, надо абсолютно верить в себя, отбросить все сомнения и тогда все будет получаться как бы само собой». Она отметила, что некоторые симптомы такого везения сегодня неоднократно проявлялись и у нее. Ладно бы только извозчики, но такие мелочи как например, вспомнит Соня какую-то нужную вещь и та тут же попадается ей на глаза. И опять же с квартирой – ее товарищи переживали за нее, а она ни чуть не сомневалась в том, что посетить квартиру еще можно без всяких опасений. Даже тогда, когда в дверь позвонили, она ни сколько не испугалась, уверена была, что это пришли зачем угодно - только не по ее душу.
     Соня благополучно добралась до квартиры на Воздвиженке, в которой друзья, с нарастающим беспокойством, ждали ее возвращения. В ответ на условный стук Верочка тотчас распахнула перед ней двери.
    -   Как ты долго!
   Все сбежались в переднюю встречать ее.
    -   Николай Евгеньевич уже давно прибыл к нам, а тебя все нет. – отчитывал ее их «Кулибин», а Михаил Федорович улыбался, просто радуясь ее благополучному возвращению. Пришлось оправдываться: ведь ничего не случилось, она здесь с ними и зачем сейчас им ссориться по пустякам.
   Потом все прошли в большую комнату и вернулись к прерванным занятиям. У каждого было свое дело. Коля отливал свинцовые грузики, Вера с Николаем Евгеньевичем, вооружившись большими ножницами, обрезали по лекалу жестянки от бидонов. Михаил Федорович взвешивал на аптекарских весах какой-то сыпучий светлый порошок. Никто в помощники ее не пригласил и какого-то дела для нее «Цилиндр» пока не придумал. Ей ничего не оставалось как просто наблюдать за чужой работой. Интересно было смотреть, как свинцовое крошево в железной банке синело от высокой температуры, плавилось и соединялось в серую поблескивающую текучую массу. Коля брал банку щипчиками и выливал свинец в форму для пуль дуэльного пистолета. Остывая, из нее извлекался страшный шарик с наплывами, которые  Коля тут же обкусывал и отправлял обратно в банку на переплавку. Соня не спрашивала, для чего нужны такие шарики, он сам рассказал ей об этом.
     -   Тут фокус вот в чем. Внутри снаряда не один, как принято делать, а два взрывных механизма. Вот видишь – стеклянные трубочки, их обычно заполняют серной кислотой и опускают туда свинцовый грузик. При ударе стекло разбивается, происходит реакция с гремучим студнем и снаряд взрывается. Насколько я знаю по литературе, никто в мире не додумался расположить эти трубочки перпендикулярно: одну вертикально, другую горизонтально и, как бы не упал снаряд – на торец или плашмя одна из трубочек обязательно разобьется и взрыв неминуемо произойдет. Так что сомневаться в надежности взрывателя не приходится. – Последние слова относились скорее не к ней, а к Николаю Евгеньевичу, - Видишь, как я расхвастался. Ну, надо плавить дальше, еще не все грузики готовы.
    -   Коля, а не тяжелые эти штуки, сколько они будут весить? – почему-то она не сказала «бомбы» или «снаряды», но он догадался о чем она спрашивает и немного подумав, ответил.
     -   В целом, примерно по пять фунтов. Во всяком случае - не больше. Кстати, метальщики мне говорили сегодня утром, что у них назначена встреча с Андреем на Тележной.
    -   Как? Я об этом не знала, и Андрей мне ничего не говорил, - расстроилась Соня.    
    -   И я как-то упустил, - не менее расстроился Николай.
   Всем стало понятно, что и для Сони нашлось дело, что она более не задержится с ними, и сейчас же отправится на квартиру к Гесе.
    -   Сонечка, будь, пожалуйста, осторожней. – Напутствовала ее Вера.
   Тележная была тихой улочкой в конце Невского проспекта, неподалеку от Александро-Невской лавры. Соня доехала до Лавры и дальше пошла пешком.                Квартира на имя коллежского регистратора Фесенко и его жены была недавно специально снята для подготовки предстоящего покушения. Роль жены Фесенко играла беременная Геся.  Она, с ее затравленной еврейской наружностью, была мало похожа на жену русского чиновника. Геся редко выходила из дома в отличие от своего назначенного «мужа» – весельчака и балагура. Она постоянно печалилась,  смахивая слезы с глаз и замыкаясь в собственных переживаниях. Дело в том, что отец ее будущего ребенка был арестован и, Геся понимала, что больше уже никогда не увидит своего настоящего мужа, единственного и дорогого ее сердцу Коленьку.
   Геся искренне обрадовалась неожиданному приходу Сони. Такие встречи придавали ей силы, выпрямляли ее, она как никогда чувствовала свою причастность к великому делу. Общаясь с Соней на время отступали ее тревоги и страх перед неизбежным концом.
    -   Георгий у вас?
    -   Нет. Минут десять как ушел. Туда. – Геся говорила тихо и полунамеками, точно опасаясь, что в комнате кто-то еще может подслушать их разговор.
    -   Мину он забрал с собой?
   Геся, испугавшись, заговорила еще тише.
    -   Да. Что-то поковырялся с железками, сказал: «Все в порядке» и унес. Жаль, что вы не встретились, чуть бы пораньше, и ты бы его застала.
    -   Ничего. Я уже сегодня с ним встречалась. А больше никого не было?
    -   Как же, были! Четверо молодых людей – совсем еще мальчики. Ждали «Тараса», он им назначил встречу, но почему-то сам не смог прийти. Ждали они его довольно долго, около часа. Я их, как могла, отвлекала. Предложила щей, но они отказались, а вот чаю выпили. Про «Тараса» я им сказала так: «Если не смог прийти – значит занят». Один из них, аккуратный такой поляк, поддержал меня – не пришел «Борода» верно оттого, что нет новых указаний: стало быть, все остается по-прежнему – сбор завтра, здесь же в девять утра. Он ничего не перепутал?
    -   Нет. Все правильно, завтра в девять.
    -   А что же «Тарас» не смог подойти?
    -   Андрей не пришел потому, что вчера его вместе с Мишей арестовали на квартире у «Милорда».
    Эти слова, произнесенные размеренным и спокойным тоном, неожиданно сильно впечатлили Гесю. Ее расширившиеся от ужаса глаза тот час наполнились слезами.
-   Соня, и ты … Можешь говорить об этом так просто. Когда моего Коленьку арестовали, я проплакала целую неделю… - и, видимо под влиянием собственных переживаний, она невольно оговорилась. – Наверно, это только вы – русские женщины так можете…
    -   Геся, - снисходительно и между тем ласково заговорила Соня, - ты слишком доверяешься Некрасову. Что русские бабы, что еврейские все мы одинаково слабые и беззащитные. Сильными и твердыми, как у него в поэмах, нас делают обстоятельства. – И, немного погодя, добавила, - Да еще, сами того не понимая, те – кто покушаются на нашу любовь.
   В ее последних словах звучала неприкрытая угроза.
Минут через сорок они расстались. Соня еще раз решила съездить на Измайловку. Особой нужды в этом не было, но вдруг ей вспомнилось, что вчера Андрей выкладывал какие-то книги и тетради из портфеля Аркадия. Это конечно не нелегальная литература, но и подставлять студента под неудобные вопросы жандармов, ни к чему.  
    До дома она добралась без проблем и почти сразу нашла  конспекты и учебники с экслибрисами Аркадия. «Не научился еще полной конспирации», - отметила Соня, разглядывая витиеватую роспись на форзаце тетрадей. Она в последний раз взглянула на ставшую неприветливой комнату и покинула бывшую квартиру теперь уже навсегда.
    На Воздвиженке вовсю кипела работа. Ей снова не предложили никакого дела, да и сказать по совести, силы были уже на исходе, поэтому она не стала возражать, когда все, как один, дружно принялись отправлять ее в комнату Веры  отдыхать и набираться сил перед завтрашним ответственным днем. Она устроилась в кровати и, погружаясь в сон, одними губами прошептала: «Завтра мы убьем его».
   Глубокой ночью к ней присоединилась Вера, она заметила, что Соня спит крепчайшим сном и во сне чему-то улыбается.

Глава 4.
На болоте.
Суббота, сентябрь, времена перестройки.

   Вечерняя фарфоровая лазурь окрасила глубокую чашу августовского неба и на нем, сказочная мастерица матушка – природа изобразила сразу оба светила: и луну, и успокоившееся солнце, и искорками наметила некоторые звезды.
    -   До сегодняшнего дня болото представлялось мне топью по колено, а то и выше. Как старшина Васьков своим боевым барышням говорил: «Для вас как раз по пояс будет».  И я очень удивился, когда Виктор мне вместо сапог – болотников предложил ботинки надеть. Думал он шутит, - ломая веточки хвороста, подкладывая их в занимавшийся огонек костерка, то и дело отвлекаясь на  поддув, рассказывал о своих переживаниях академического вида старичок сохранивший, несмотря на походную амуницию, налет столичного лоска.    
To be continent……….
                                
                                  Исторические прототипы:
    Андрей, «Тарас», «Борода» – Желябов Андрей Иванович (1851-1881), член «Земли и воли» один из создателей и руководителей «Народной воли». С 1879г. принимал участие в подготовке всех покушений на Александра Второго. Казнен через повешенье 3 апреля 1881года.  
    Соня, «Захар»,  – Перовская Софья Львовна (1853-1881), участвовала в «хождении в народ»,  в работе «Земли и воли», с 1879 г. член Исполнительного комитета «Народной воли», фактически участвовала во всех покушениях на Александра Второго. Непосредственно руководила убийством царя 1 марта 1881 г. Казнена через повешенье 3 апреля 1881 г.
   Аркадий – Тырков Аркадий Владимирович (1859 – 1924), будучи студентом Петербургского университета вступил в «Народную волю», участвовал в подготовке покушения на Александра Второго 1 марта 1881 г. Сослан в Сибирь. В 1900 г. вернулся, вел научную и литературную деятельность, автор мемуаров.
   Миша, «Милорд», – Тригони Михаил Николаевич (1850 – 1917), член Исполкома «Народной воли», участник покушений на Александра Второго. Арестован 27 февраля 1881г., приговорен к 20 годам каторги.
   «Дворник» – Михайлов Александр Дмитриевич (1855 – 1884), один из руководителей «Земли и воли», с 1879г. член Исполкома «Народной воли». Приговорен к пожизненному заключению. Умер в Петропавловской крепости.
   Юра, «Евдоким» – Богданович Юрий Николаевич (1849 – 1888), участвовал в «хождении в народ» 1874 – 1875гг. В Исполнительном комитете «Народной воли» с 1880г. Хозяин квартиры на Малой Садовой где находилась сырная лавка Кобозевых. Арестован в 1882г. Приговорен к смерти с последующей заменой на пожизненное заключение. Умер в Шлиссельбургской крепости.
   Аннушка, «Баска» – Якимова Анна Васильевна ( 1856 – 1942), с 1879г. член Исполкома «Народной воли», была «хозяйкой» сырной лавки на М. Садовой, откуда велся подкоп для установки мины. Арестована в 1882г. приговорена к пожизненному заключению. После 1917г. входила в Общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев.
   «Беломор» - Рысаков Николай Иванович (1861 – 1881), вступил в «Народную волю» в 1880г., вел работу среди рабочих. Арестован 1марта 1881г. после того, как первым бросил бомбу в карету царя. В ходе следствия раскаялся, дал откровенные показания. Казнен через повешенье 3 апреля 1881г.  
   Плеханов Георгий Валентинович (1856-1918), член «Земли и воли», после распада создатель «Черного передела». В1883г. в эмиграции образовал группу «Освобождение труда». Один из руководителей социал-демократического движения. После 2 съезда РСДРП – лидер меньшевистского крыла.
   Халтурин Степан Николаевич (1856-1882) – был одним из руководителей «Северного союза русских рабочих». В феврале 1880г. организовал и осуществил взрыв в Зимнем дворце. В 1882г. убил генерала Стрельникова. Казнен в 1882г.
   Соловьев Александр Константинович (1846-1879) – 2 апреля 1879г. совершил покушение на Александра Второго, на Дворцовой площади произвел пять выстрелов в императора – все мимо. Казнен 28 мая 1879г.
   «Котик» - Гриневицкий Игнатий Иоакимович (1856-1881), член «Народной воли». 1 марта 1881г. убил царя, но при этом погиб сам.
   Вера –  Фигнер Вера Николаевна (1852-1942), входила в руководство «Земли и воли», с 1879г. «Народной воле». Участвовала в ряде покушений на Александра 2. После арестов весной1881г. фактически возглавляла «Народную волю». Арестована в 1883г. Приговорена к пожизненному заключению. Освобождена в 1905г.
   «Китобой» - Суханов Николай Евгеньевич (1851-1882), лейтенант флота, руководитель военной организации «Народная воля», член Исполкома. Участвовал в покушении на Александра2. Приговорен к смертной казни.
  «Попович», «Цилиндр» - Кибальчич Николай Иванович (1853-1881), Талантливый изобретатель, взял на себя всю техническую сторону в деле подготовки покушения на Александра 2. Находясь в тюрьме выполнил проект космического летательного аппарата. Казнен 3 апреля 1881 г.  
  Геся – Гельфман Геся Мироновна (1852-1881) агент Исполкома «Народной воли», арестована в марте 1881г. Казнь отменена в связи с ожиданием рождения ребенка. Умерла в тюрьме.
  Михаил Федорович Грачевский (1849-1887) Член Исполкома «Народной воли». С октября 1880 по май1881г.- руководил подпольной типографией. После арестов 1881г. возглавил «Народную волю». Арестован в июне 1882г. Приговорен к пожизненному заключению. Умер в Шлиссельбургской крепости.
  Михаил Федорович Фроленко «Михайло»(1848-1938) с 1879 член Исполкома «Народной воли», участник ряда покушений на Александра 2-го. 1марта должен был совершить взрыв на Малой Садовой. Арестован в марте 1881г. Приговорен к пожизненному заключению. После освобождения в 1905 г., занимался литературным трудом.