Это был обычный вечер. Они сидели в пещере, оббитой по последней моде альпийского шале, и пили зелёный чай. От стен пещеры отсвечивало салатовым, и сам Чю казался большим мягкошерстным кактусом, волею судьбы (или тем же ветром) заброшенным в землю с естественным подогревом горячего гейзера. На лысине расцветало красное пятнышко – он напрочь отказывался купировать цветок и носил его как пионерский галстук, бережно поглаживая лапой и неуклюже горбатясь у входа в пещеру, чтобы не зацепить. «Этот цветок – наш маяк», – шутил он и радостно вскрывал ещё одну банку с вишнёвым вареньем. Резцами…
Варенье он ел исключительно из вазочки и серебряной ложкой. В первую ночь она предложила ему черпак (он больше подходил к сказочным параметрам её избранника), но Чю только заморгал, упятился в глубь пещеры и затих. Несколько дней оттуда не доносилось ни звука, и она сиротливо ютилась у костра и кормила с руки летучих мышей (чтобы не шумели), пока не услышала тихое постанывание. Как потом выяснилось, он простыл: в углу пещеры было достаточно прохладно, а выйти боялся, чтобы её не напугать. Тогда она впервые сварила зелёный чай из капусты и притащила ему в угол. Вместе с миниатюрной розеткой на ладони и серебряной ложечкой. Ложечка звенела о зубы, а Чю улыбался и тихонько сопел. На загнанное животное он был похож так же, как она на нормального человека.
С нормального всё и началось. Или закончилось? Девушка вздрогнула и поймала один лепесток в ладошку. Вся эта история была ненормальной изначально: «такое бывает только в книжках…» – грустно ворчал Чю – «а я не превращу»… Нет, в принца превращаться он и не хотел. Только боялся превратить её жизнь в сказочный кошмар. Он совсем не держал её, разве что летом, когда они собирали яблоки, а она не дотягивалась до верхней ветки со спелой антоновкой. Тогда она чуть не свернула себе шею: она боялась щекотки и даже носки шерстяные не носила, а тут лапатое и мохнатое держит за пятки. Тем летом она таки свалилась на землю, почти с небес, под залп яблок, летящим ей вслед. А Чю понял, что сила притяжения – страшная штука и сильнее повышенной мохнатости или чувствительности. И что яблоки нельзя консервировать. Так и съели их до зёрнышка, едва вытерев от пыли. Потом у неё долго болел живот, а Чю кормил её мёдом со своей ложки (она предпочитала есть с ножа) и шутил, что это было их личное изгнание из Эдема. Только без третьих лишних. То есть змея.
Они могли отравить друг друга и без змей по капле: Чю – кутаясь в свою бронебойную шерсть, Она – пряча слёзы. Она прятала их долго и весьма успешно, заполняя маленькую рытвинку в другом углу пещеры, пока та не превратилась в солёное озеро с повышенной температурой. Озеро угрожающе побулькивало, и Чю всё равно бы его заметил – рано или поздно, но лучше поздно, чем с раннего утра и спросонья свалиться в этот чудо-источник. Чю, конечно, не сварился, но вылез из него другим чюдовеком. Грустным и слегка испорченным красноватым наливом. То ли от ожога, то ли от стыда. А она даже не могла плакать (и не потому, что это выдало бы её с головой, а потому, что выплакала уже всё раньше). Неуклюже погладила его по лапе и налила чаю. А он вздохнул и упятился в свой угол. Без ложки и варенья. Зайти туда она так и не решилась… и, тихо выскользнув из пещеры-шале, пошатываясь, побрела к обрыву. Там росли белоснежные цветы- звёзды. Бабушка говорила, если собрать такие в полночь и загадать то, чего истинно желаешь, – оно сбудется. А она споткнулась, растянулась и дотянулась только до обычной ромашки, не придумав ничего более умного, чем погадать: «выйдет – не выйдет». Чю из угла, чтобы её найти. Но испугалась ответа и бросила ромашку в пасть ветра. Теперь у неё остался только один лепесток. И боль в лодыжке (которую она, кажется, вывихнула, когда летела в темноте за чудом, а свалилась, зацепившись за корягу). «Не придёт», – горько прошептала. – «Улезет в чёрный ход, застрянет и умрёт».
То, что у него был свой ход, она знала давно. Молчала и плакала, втихаря, как вор-рецидивист стирая отпечатки слёз с побледневших щёк. По правде, она была не нужна ему, дикарка, которая ест с ножа и даже яблоко сорвать не может, слишком хрупкая и мелкая. И цветы у неё не росли. На темечке. Только распускались под грудью, но она поспешно их срывала и безжалостно бросала в озеро. Чю удивлялся: чем это так пахнет в их пещере, пока не вылез из её слёз перекрещённый. И с кувшинками на ушах. В мире людей сказали бы, что это лапша. А Чю ничего не сказал – только вздрогнул. Она даже не дрожала. Словно окаменела.
У них не было запретов, рокового и родового проклятия и прочих радостей жизни, которые держат людей и зверей вместе крепче любых цепей. Она пришла к нему сама, длинным осенним вечером, а он даже не заметил: изучая наскальную живопись и смешно тряся аленьким цветком на лысине. Она ничего не сказала: просто полила цветок (плакать её научили ещё до него). И собралась уходить, а Чю обернулся и не отпустил. В той осени шёл дождь и гуляли длинные серые сквозняки в плащах с острыми молниями, а она и так кашляла и постоянно мёрзла. Да и цветок поливать было кому-то нужно. Нужно признать, что в этом она была полезна.
Но он был Чудовищем со своей историей, острыми когтями и свалявшейся на боках шерстью, впрочем, честным: Чю сразу заявил, что Принцев не будет – ни на обед, ни на полдник. А жить он собирается долго и счастливо. Так что целовать его не было никакой необходимости. Можно было только откармливать и отпаивать зелёным чаем. А ночью тихонько прижиматься к изумрудно-тёплому боку и целовать в нос. Пока у него на носу не вырос колокольчик. И не разбудил. В то утро она сбежала в лес и долго не возвращалась, боясь его гнева. Вернулась с мухоморами и светлячками. С тех пор в их пещере было светло, а к ней никто не подходил, опасаясь ярко красного предупреждения у входа. Собаку они не заводили. Это значило бы, что окончательно приручились.
Холодная капля с неба прервала никому не нужные воспоминания. Девушка всё так же лежала, распластавшись на земле вывернутым калачиком, и не могла ни пошевелиться, ни закричать – камнепад мог застать Чю врасплох в белом теле, в чёрном ходе. В том, что Чю – уже там, она почти не сомневалась. Разжала вспотевшую ладонь и выпустила скомканный лепесток – белоснежным пёрышком. «Пусть у него будет чудо», – прошептала. И отключилась.
Чю очнулся от непривычной тишины. «Уснула» – он осторожно выглянул из своего угла. Но не услышал знакомый запах. Осмелев, Чю выбрался на середину пещеры, прошёл к чужому углу, заглянул в озеро. Задумчиво почесал обшелувшийся нос (после колокольчика он долго заживал) и замер, поражённый. Лучше было бы растеряться – да и сбросить лишнюю шерсть, или пойти клочком по закоулочкам. Но он совсем не знал, что теперь делать. И чего он хочет. Хотя нет, это он знал: зелёного яблока в пыли и запаха кувшинок за ухом. Не только люди хотят того, чего нет…
…..
Чю осторожно стукнул её по лбу серебряной ложкой, ещё раз – тщетно. Она так и лежала на мшистой поляне неожиданно ярким пятном. Светало. Чю осторожно фыркнул и отбросил ложку. Звенящее «по-ка»-тилось с горы. Чю прислушался – девушка еле слышно дышала и всё ярче расцветала в лучах восходящего солнца. Запястья обвивали фиалки, а у щиколоток – гранатовыми камнями – царапались маки. Чю глубоко вздохнул и неуклюже прижался к её щеке губами – чай с молоком, дальше – с вишней. Она продолжала неровно дышать и врастать в землю. Чю тихонько рыкнул и рванул со всей силы – ещё не завязавшиеся соцветия посыпались на поляну, а на нос спланировал неизвестно откуда взявшийся лепесток ромашки. «Ты моё чудо», – пробормотала Девушка и прижалась к нему носом. – «Ты моё чудо».
Путники, случайно попавшие в Чудо-Лес, долго рассказывали, что там кувшинки живут в горячих озёрах, а вечерами идёт снег из ромашек. Люди не верили им и называли чудаками. Да и кто поверил бы тем, кто не боялся ни смеяться, ни плакать?
4 марта 2012