В ознобе ломает, крутит, и броситься тянет на стену,
Что режет скалою воздух. Несет тоской за версту.
Метафорой сжав предплечье, ручку вонзаю в вену
И впрыскиваю густую, чернильную черноту.
И вздыбилась вена волною и накатила небом.
За нею - другие волны. Черный, дикий табун
По мне, грохоча, промчался, втоптал в бурлящую небыль,
Где настежь распахнуты двери, и где на засовы – табу.
Травой лепетали шторы, стелились зеленой равниной.
А сверху скрипели повозки – тащились вдаль облака.
Им табуретка-медуза играла на пианино
Плиты, и мелодию эту дверкою шкаф лакал.
Обои, сменив обойму, узорами изрешетили
Меня. Истекая фразой, я падал на потолок
В повозку, скрипящую мимо, за грань между шторой и штилем,
Я падал в зыбучие ритмы, чтоб в ступке себя потолочь.
Но небо посыпалось звонко. Толочь стало слишком накладно, -
Вернул пыльно-серые скалы сверлящий, тоскливый звонок.
С улыбкой поспешно бормочут, протягивая рекламку:
«Входные стальные двери и крАбовый крепкий замок».