когда о любви – хорошо или ничего,
и вечер с глазами скарёднейшего еврея
сменяет свой галстук-бабочку бечевой,
хрипит на прощание сдавленно "доннер веттер",
шагает с балкона четвертого этажа,
меня оставляя ждать отсыревший ветер,
с которым однажды за камнем ушла душа.
а небо хранит беглецов, как хоронят павших.
и скомканный лист – как последнее письмецо.
сам черт захлебнулся бы в этой душевной каше,
что валится мокрыми хлопьями на лицо.
весна наступает. на город. и город блеет,
сжимаясь от страха, свивая пути в кольцо,
где выход ища из барановой ассамблеи,
пастух с удивлением следует за овцой
к десятому кругу на намертво сжатых веках,
и перекрестившись и голову очертя –
туда, где оставлена древними майа веха,
которую все равно смоет ко всем чертям.
весна наступает. Вставая, как в горле костью,
мой ветер танцует под скрип пересохших рей,
а бог, перешедший когда-то по праву гостя,
на "ты" с миллионами чертовых матерей,
сжимает свой оскар за лучшие эпизоды
и стопка за стопкой глотает рассветный блюз,
и мне, как актеру, не надо ни слов, ни зондов,
чтоб чувствовать фальшь из партера в чужом "люблю".
весна продирается через мои ресницы –
такого не видел, наверно, и Марк Шагал –
разжатый кулак, дожевавший свою синицу,
ползет к журавлю по случайным чужим ногам,
измученный долгим трепещущим послевкусьем,
туда где стучит, и творится сплошной бедлам –
к оставшейся капельке солнца в китовом усе,
и там замирает,
свернувшись
вокруг
тепла.
