Срок настал для Харуна халифом назваться.
В тот миг
Стяг потомков Аббаса небесного свода достиг.
Как-то в полночь, оставив жену и обитель ночлега,
Вышел в баню Харун насладиться покоем и негой.
В бане начал цирюльник властителю голову брить
И, к досаде его, много лишнего стал говорить.
«О, ты знаешь меня! Без наград мы уменья не тратим:
Отличи же меня, назови меня нынче же зятем!
Обрученье устрой, за меня, за раба своего,
Ты отдай свою дочь, что дороже мне мира всего».
От природы горячий, халиф раздражился сначала, —
Но уж чувство стыда его первую вспышку смягчало.
Он сказал: «От жары перегрелась, знать, печень его:
Он рехнулся с испуга при виде лица моего.
Если б был он в уме, так и вздору нести не пришлось бы, —
Может только безумный такие высказывать просьбы».
Утром вновь испытал он слугу, но остался ни с чем:
Был все тем же чеканом чеканен фальшивый дирхем.
И не раз и не два подвергал он его испытаньям,
А цирюльник все тот же, все с тем же безумным желаньем!
Так умом помраченный все дело вконец помрачил,
И то дело распутать дастуру халиф поручил.
Он дастуру сказал: «На меня с языка брадобрея
Вдруг свалилась печаль, — так узнай мою тайну скорее.
Он считает достойным, чтоб я его зятем назвал!
Кто же так и учтивость и место свое забывал?
И язык его — бритва, и в правой руке его бритва!
Два клинка на меня: согласись, что неравная битва!
Каждый день, подвизаясь над высшей из царских голов,
Мне кидает он в душу каменья заносчивых слов!»
И ответил дастур: «Не смущайся, но истины ради
Испытай, может статься, стоит он ногами на кладе?
Как появится с бритвой, цирюльника ты упреди:
«Здесь обычно стоишь, но сегодня туда перейди!»
Если будет спесив, так рубить ему голову надо,
Если ж нет — поищи, где стоял он, зарытого клада».
И, смиренной послушен природе, недавний «эмир»
Стал на новое место, как дал указанье визир.
И едва отошел он и стал в расстоянии неком,
Показался халифу он вовсе другим человеком.
И совсем не болтает — как будто с завязанным ртом, -
И глаза и язык безупречно учтивы притом.
До тех пор, как цирюльник обычного места держался,
Образ царственной власти в простецкой душе отражался.
Но едва с того места сойти поспешил поскорей,
Стал цирюльником вновь — открывай себе лавку да брей.
И халиф приказал, и вскопала то место лопата, —
И явились сокровища, скрытые в землю когда-то.
На сокровища став, что до срока таиться должны,
Всякий станет речист, отмыкает он двери казны.
Но казна Низами всем открыта, кто ищет совета,
Грудь свободна от праха, и сердце исполнено света.
Но стоило только выйти из “трафарета”, где образ царственной власти в простецкой душе отражался, переменить место, которое Низами называет сокровенным кладом, и амбициозный брадобрей - снова обыкновенный цирюльник. Небезосновательно некоторые невежественные верующие предостерегают зачитываться Библией, - мол, можно сойти с ума. Уйма лжепророков и лжехристов, невзначай вошедших в сакральный образ, тоже свидетельствуют об этом. Тем не менее и святых, вошедших в «трафарет» священной семёрки, которая есть полнота времени, предостаточно:
Там, в крутящейся выси, с тобой однородных немало,
И тебя превзошедших и звёздам угодных – немало.
(Низами, Сокровищница тайн)
КОГДА ПРИШЛА ПОЛНОТА ВРЕМЕНИ, БОГ ПОСЛАЛ СЫНА СВОЕГО (ЕДИНОРОДНОГО), КОТОРЫЙ РОДИЛСЯ ОТ ЖЕНЫ, ПОДЧИНИЛСЯ ЗАКОНУ, ЧТОБЫ ИСКУПИТЬ ПОДЗАКОННЫХ, ДАБЫ НАМ ПОЛУЧИТЬ УСЫНОВЛЕНИЕ. А КАК ВЫ – СЫНЫ, ТО БОГ ПОСЛАЛ В СЕРДЦА ВАШИ ДУХА СЫНА СВОЕГО, ВОПИЮЩЕГО «АВВА, ОТЧЕ!» ПОСЕМУ ТЫ УЖЕ НЕ РАБ, НО СЫН, А ЕСЛИ СЫН, ТО И НАСЛЕДНИК БОЖИЙ ЧЕРЕЗ ИИСУСА ХРИСТА(Галатам 4:4-7). Русский пророк Лев Толстой, будучи на «ты» и с Христом, и с апостолом Павлом, содержа в уме Коран, в своем четвероевангелии слово ЕДИНОРОДНЫЙ с древнегреческого переводит как ОДНОРОДНЫЙ, то есть как и у Низами – однородный к Богу. Хотя и в православии есть похожее слово – ПРЕПОДОБНЫЙ. Хотелось бы реабилитировать Толстого от анафемы православного синода, но у меня не хватит ни ума, ни полномочий. Могу только религиозный универсализм Толстого подтвердить универсализмом Низами:
Долго ль будешь, скажи, своеволье своё ты являть,
Гордо, в шапке и в поясе, к небу чело поднимать?
Встань, о прахе забудь: ты пред ним не склоняйся с любовью.
Препоясался прах, чтоб твоею пожертвовать кровью.
Этот пояс и шапка – они ведь беда для любви.
Их отдай за любовь, и любовь ты к себе призови.
То ты в шапке порою над прахом встаёшь господином,
То к любви, препоясан, стремишься рабом или сыном.
Господин или раб! Выбор сделай. Решенье прими.
Подражай Низами: он прогнал от себя Низами.
(Низами, Сокровищница тайн)
В Евангелиях тоже актуальна антитеза СЫН-РАБ. Сын наследует царство, ведь трон находится в седьмом дне творения, который одновременно единица. ПОБЕЖДАЮЩИЙ НАСЛЕДУЕТ ВСЁ, И БУДУ ЕМУ БОГОМ, И ОН БУДЕТ МНЕ СЫНОМ(Откр. 2:17). Чуткое ухо услышит в слове СЫН число СЕМЬ. А что слышится в слове РАБ? Раб – это работа, это будни, то есть остальные невзрачные дни седмицы. ВЫ ДРУЗЬЯ МОИ, ЕСЛИ ИСПОЛНЯЕТЕ ТО, ЧТО Я ЗАПОВЕДУЮ ВАМ. Я УЖЕ НЕ НАЗЫВАЮ ВАС РАБАМИ, ИБО РАБ НЕ ЗНАЕТ, ЧТО ДЕЛАЕТ ГОСПОДИН ЕГО(Иоанн 14:14,15). Друг и раб, тьма и свет(Иоанн 12:35,36), нищий, которого ВСЕГДА ИМЕЕТЕ С СОБОЮ, А МЕНЯ НЕ ВСЕГДА(Иоанн 12:8) – этими противопоставлениями и этой евангельской фразой удостоверяется, что Иисус – есть полнота, радость совершенная, статическая и динамическая седмина, путь, истина, жизнь.
А не слышится ли нам и в ОСЕНИ семёрка, а в ВЕСНЕ – восьмёрка? Семёрка вообще-то обитает в зиме(согласно евангелия от Матфея 24:20 суббота, седьмой день, и зима – идентичны), но дело в том, что в регионе зарождения цивилизации, в субтропиках, зимы нет и осень плавно переходит в весну.
А какие числа заключены в противопоставлении НОЧЬ-ДЕНЬ? Подставим вместо НОЧИ синоним ТЬМУ, то есть множество( по-древне русски тьма и есть множество), тогда ДЕНЬ будет окончанием, ДНОМ множества, остатком, ОДНИМ, ЕДИНИЦЕЙ, ЕДИНСТВОМ, неиссякаемой ЕДОЙ множества. Благое Единство даёт, благотворит, несовершенное множество получает, ест, вечеряет.
Но куда мне, куда? К человечьей готической лжи,
По пределам страны, где я сам себе друг и попутчик?
Но куда же еще? Если знаешь, тогда укажи,
Может, снова туда, где восток, словно знамя, приспущен.
Может, к северу, там, где гремят и гремят кандалы,
Может к западу, где неподвижное солнце заходит,
Или к югу, где кровью и кистью Дарлы
Покупается право мечтать о любви и свободе.
(Сергей Пахомов, Элегия).
Ступени, ведущие с юга на север, находятся под воздействием солнечного света. Обилие солнца привязывает чернокожих к любви, нордическая же раса более склонна к мудрости. На севере люди законопослушны, пешеход здесь пережидает красный свет светофора, даже если дорога свободна. На юге всячески обходят законы, но стараются угодить друг другу в любви. Нетрудно догадаться, что где-то на абстрактном севере живут евангельские “рабы” и те, кто постится, печалится, а на абстрактном юге – евангельские “друзья”, “женихи” и “cыны” – те, кому должно радоваться.
Есть строенья, что ставятся сразу
Окнами прямо на юг.
В них теплей, в них приятнее глазу
И вроде бы меньше мук.
Бодр и весел, шучу я со всеми.
И не знают ни мать, ни друзья,
Что рожден я с глазами на север,
Ничего с этим сделать нельзя.
(Вадим Сикорский).
Впрочем, сюда надо внести некоторый нюанс. Юг – это единица, как бы воскресение из дней седмицы. Но «сынам» должна соответствовать не только голубиная простота единицы, но и змеиная мудрость субботы, семёрки. Вот почему Бог поселяет своих избранных, сынов, на холмах и горах Палестины. Холмы и нагорности – тоже ведь семёрки. Семёрка и единица одновременно – вот обиталище сынов и их репродуктивная юдоль. Но почему «сын» не только исполнитель субботы, но и её господин? Потому что в «сыне» простирается начало дню восьмому, то есть продолжению творения, обновлению. Вот почему по одному из апокрифов, Христос - красильщик не семидесяти красок, а семидесяти двух.
Но каждый первоклассник знает, что за семёркой и семьюдесятью следуют семьсот, семь тысяч и так далее. Из этого исходит Евангелие, когда говорит, что Христос – Путь, который ни в норе, ни в гнезде не может закончиться. И апостол Павел, простираясь вперёд, забывая заднее, пытается достичь Христа. И когда Коран называет Христа рабом Божиим, а не Сыном, он возвещает, что Христос - живой, динамичный, а не статичный и заснувший в мещанском гнезде. Умоляю, кто любит Пятикнижие Моисея и Евангелие, полюбите и Коран!