(трилогия)
1919
Ожидание Нового года, светлого Рождества. За окном трескучий мороз. Падает крупными хлопьями снег. Темно. Тишина.
Горит неяркий огонь в кривобокой печурке. Окалина на мятых боках. Поручик Арцыбашев тянет к огню озябшие руки, мечтает. Мечтает о нынешнем вечере. О запахе ёлки. О Вареньке. Об её изящных и нежных пальцах, берущих бокал шампанского. Матерь божья!..
И желая хоть как-то быть ближе к ней, он подходит к столу и наливает любимый ею «Кристаль» от Луи Родерера. Вино играет в отсветах тонкой свечи... он поднимает бокал.
…И резкий стук срывает высокий настрой разгулявшейся мысли. В кабинет вводят неказистого мужичка с золотистым шаром в руках.
— А вот и новый, — говорит задумчиво поручик, отставляя изящным жестом фужер.
Их поймали уже шестнадцать — белых забавных старичков. И каждый такой же светлый, как предыдущие. Белые валенки, белый тулупчик, искрящаяся борода. Просто Дед Мороз какой-то, только маленький. И неизменный золотой шар.
— В камеру, — говорит устало Арцыбашев. — А шар — на полку.
Они тускло блестят, прижатые друг к другу, но иногда, словно по команде, просыпаются, обретая живой ртутный отблеск, и тогда показывают странные подвижные картинки, в которых угадывается чья-то жизнь.
Поручик внимательно смотрит на них и застывает в тяжёлом раздумье.
Всё ближе и ближе слышна канонада. Красные в сатанинской злобе рвутся в их притихший в напряжении город. Будто, залив нынешнее Рождество кровью, они решат свою последнюю задачу. Страшный ритуал. Бесовский.
В шаре всплывает искривлённое лицо мужичка. Он виновато улыбается и, будто извиняясь, что потревожил, говорит:
— Отпусти ты нас, пожалуйста. И отдай шары.
— Не могу, — говорит Арцыбашев. — Вы как бунтовщики с бомбами. Вдруг шарики-то на улицах рванут? А? А там люди...
— Смотри...
И вместо лица во всех шарах заплескались красные стяги, флажки, знамёна и на Кремле замерцали рубиновые звёзды, с церквей полетели кресты, колокола... Какие-то сволочи потащили иконы, жгут их, ломают и стреляют, стреляют, стреляют...
— Это уготовано вам утром.
— Не верю, — тяжело нависает Арцыбашев над шаром. — Так не бывает. Это наваждение… — он машет рукой.
— Варенька будет жива. А так... хочешь взглянуть, что будет?
Поручик рванул ворот кителя. Шар замерцал. Поплыло что-то в сторону и...
Ржев загорелся с разных сторон, полыхнуло в одном месте, в другом, рванули склады, побежали в ужасе люди, полетели казаки на громоздких конях к передовой...
Он смотрел и смотрел исступлённо.
— Нет! — закричал он в конце концов и пошёл, шатаясь, к камере.
Часовой вытянулся во фрунт.
— Открой!
— Но как же, ваше благородие?
— Открой! Кому говорят!— закричал он не своим голосом.
— Они же бандиты.
Арцыбашев пальнул нервно в потолок.
Солдат суетливо загремел ключами. Дверь распахнулась...
Мужички на секунду замерли и начали выбегать один за другим, неслись вверх по ступеням, расхватывая шары...
Арцыбашев видел всё, как во сне, каким-то внутренним взором. Как старички разбегаются по городу и встают вокруг него по периметру. Как шары начинают наполняться тёплым густым свечением в их руках, оживают. Как голубые столбы света обрушиваются из глубин тёмного неба на их смешные фигурки.
И там, где стояли эти нелепые чудики, земля вдруг шевельнулась и треснула. И от одного к другому пошёл, побежал непонятный разлом. Что-то хрустнуло. Всё качнулось. Заскрипело. Ржев дрогнул и стал подниматься медленно в небо, оставляя после себя огромную чёрную яму.
Снизу отчаянно били пушки по парящему старому городу. Бегали разъярённые комиссары и, наводя порядок, стреляли во вставших на колени бойцов. Те молились, не в силах подняться, указывали перстами в небо, падали, заливая кровью воздушный снег.
Ржев взмывал всё выше и выше, улетая от них. Улетая навсегда. Осыпалась медленно с краёв родная земля.
Варенька поднимала бокал шампанского.
Светили близкие звёзды. Падал снег. Неторопливо. Хлопьями.
Наступало Рождество.
1998
Если вы сегодня приедете во Ржев, то увидите серые коробки стандартных домов, разбросанных по берегам большой ямы, заполненной стоячей водой. По притихшей глади медленно проплывают гуси. Тут же крякают утки. А к самой воде иногда подходит хромая собака и лакает тихую жижу.
Если вы первому встречному покажете фотографию Ржева до 1918 года и попробуете расспросить о взлетевшем чудо-граде, то на вас посмотрят как на идиота и примутся уверять до посинения, что Ржев был стёрт с лица земли фашистами в сорок втором. А что стояло раньше — без надобности. То никому не известно. И тут вы начнёте проникаться истинным восхищением перед искусством историков, которые так умело нам всё преподносят, что нормальному человеку уже и не разобраться, когда же всё-таки брали Ржев и брали ли вообще, а если брали, то кто и почему. Ведь действительно, зачем его центр спасли какие-то странные мужички? Что там было такого уж ценного? Что надо было большевикам, наконец? И ещё много других вопросов столкнутся у вас в разгорячённой голове, как льдины. Замрут. И тогда, поглядев в тяжёлой растерянности по сторонам, вы поймёте, что, только попав на место тех самых событий в то самое время, вы сможете хоть что-то понять в истине, если, конечно, вас там не хлопнут, скрывая треклятую тайну.
И тут, осознав окончательно, что машины времени нет, вы подойдёте мрачно к ларьку, где может случиться действительно маленькое чудо. И не от первого принятого стакана — к вам незаметно приблизится скукоженный старичок и, смоля мятую папироску, стесняясь и щурясь по сторонам, попросит «немножечко водочки». Вы не жалейте, налейте ему. И тогда он расскажет настоящую историю о девятнадцатом годе. И если вы нальёте еще да, мало того, понравитесь неприметному дедушке, то он приведёт вас тогда в свою хибарку, где покажет простреленный большевиками золотистый шар. Погладит его медленно и, выпив ещё рюмочку, с грустью молвит, как хорошо, видно, живётся им всем. Там. Наверху. И рука его дёрнется.
И тут главное — не расплакаться с дедушкой вместе, потому что тоска его будет беспредельной.
— Как я хочу туда. Как я хочу... — взмолится он с комком, подступающим к самому горлу, и уткнётся в подушку.
Тут лучше всего уйти. И ни в коем случае не оглядываться на притихший замерший город, а то он не отпустит. И вы всю жизнь будете как проклятый плутать среди одинаковых трёхэтажных домов, подобно местным человеческим конструкциям и существам.
Таков Ржев сегодняшний, как говорят многие.
Не верьте им. Всё в этом мире не так.
2009
Город Ржев за прошедшее время изменился до неузнаваемости. Он расцвёл. В нём поднялось, расправив крылья обширных пристроек, новое здание администрации, две гостиницы, три бизнес-центра высшего класса, современная тюрьма; два отделения милиции отремонтированы так, что любо-дорого посмотреть, строится ещё одно.
Но люди почему-то бегут в Москву.
«Чего им ещё надо?» — думает немолодой мэр, глядя сквозь хрустальное стекло своего кабинета на молчащий, притихший город. Тишина служит ему вечным ответом.
Лишь жалкий старик, местный безвредный сумасшедший, в старом полушубке, с допотопной авоськой, в которой лежит потускневший золотистый шар, стоит одиноко на площади, обдуваемой всеми ветрами, и смотрит в бездонное небо, произнося странные слова:
— Надо вернуть Ржеву сердце. Надо вернуть их...
И будто услышав его, из черноты пустого пространства начинает медленно падать хлопьями крупный снег... белый, с голубым прозрачным отливом. Старец улыбается чему-то своему и поднимает на худых руках шар всё выше и выше, вытягивается. Начинает свистеть ветер, налетает вихрь... снег становится всё более синим и синим.
— Блядь! — ревёт мэр по селектору. — Вызывай милицию! — и шепчет, покрываясь потом:
— Этого допустить нельзя!
