До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.
Б.Л. Пастернак. 1956 г.
2 июня 1960 года по-летнему ярко светило солнце и в воздухе едва уловимо витал запах цветущей сирени. На кладбище одной из подмосковных деревень было непривычное столпотворение. Как и положено на похоронах, люди старались передвигаться бесшумно и только еле слышно перешептывались, но при таком скоплении народа это удавалось плохо, что нисколько не уменьшало чувства скорби и утраты.
Современники хоронили поэта. И не простого поэта, а великого, если не величайшего, лауреата Нобелевской премии, символ целой эпохи. Поэта, своей жизнью и творчеством прославивший на весь мир свое неблагодарное отечество. Умер Борис Леонидович Пастернак 30 мая в своем доме в Переделкино и только на третий день в “Литературной газете” было опубликовано официально скромное известие о его смерти без указания времени и места проведения похорон: “Правление Литературного Фонда СССР извещает о смерти писателя, члена Литфонда, Бориса Леонидовича Пастернака, последовавшей 30 мая сего года, на 71-ом году жизни, после тяжелой и продолжительной болезни, и выражает соболезнование семье покойного”. Заметьте, “члена Литфонда”. Из Союза писателей Борис Леонидович был исключен сразу же после обнародования результатов голосования в Шведской академии, где была утверждена его кандидатура на присуждение Нобелевской премии по литературе 1958 года.
Тысячи простых москвичей узнали о смерти поэта друг у друга из телефонных разговоров или при встрече. На Киевском вокзале у пригородных железнодорожных касс кто-то повесил объявление, написанное на простом листе из обычной ученической тетради: “Граждане! 30 мая сего года скончался великий русский поэт Борис Пастернак. Похороны 2 июня в Переделкино, в 2 часа дня”. Объявление срывали, но оно появлялось снова и снова... На похоронах не было официозной шумихи и пафоса, а только человеческая скорбь и боль. Масштаб потери для страны и культуры в целом был ясен всем увлеченным поэзией и творчеством. Среди же людей с положением лишь единицы нашли в себе силы превозмочь страх, чтобы приехать в Переделкино почтить память опального писателя. В. Каверин по этому поводу писал: “Иные жалели, что не было официальных похорон, потому что пол-Москвы пришло бы проводить Бориса Леонидовича. Но как в его жизни все превращалось в новое, небывалое, такими же небывалыми были и эти, впервые за сорок лет, неофициальные похороны. Никогда еще с такой остротой не смешивались темные и светлые стороны жизни. Многие, считающие себя порядочными людьми, не пришли – из страха за свою репутацию – проводить Пастернака. Трусы, дорожившие (по расчету) мнением людей порядочных, постарались проститься с поэтом тайно, чтобы никто, кроме его домашних и самых близких друзей Бориса Леонидовича, об этом не узнал. Боясь попасться на глаза, они через дачу Ивановых, дворами проходили к Пастернакам, «как тать», по выражению старой няни, много лет служившей в доме Всеволода (Иванова). Как всякое крупное событие, эта смерть «проявила», как проявляется негатив, направленность и состояние умов и чувств”.
Десятилетия травли и шельмования Пастернака в советской печати, на собраниях Союза писателей, с высоких московских и множества прочих трибун не прошли даром ни для самого Пастернака, ни для его окружающих. Печально знаменитая фраза “Не читал, но осуждаю!” родилась именно во время организованной Советской властью волны всенародного гневного осуждения произведения всей жизни Бориса Леонидовича - “Доктор Живаго”. Уж что-что, а подобные вещи Советская власть любила и умела делать с размахом и энергией.
Хотя роман не является автобиографичным, что признавал и сам автор, но невозможно отрицать, что главный герой романа Юрий Живаго проявляет очень угадываемые черты и качества характера самого Бориса Пастернака. В его уста и мысли автор вложил выстраданное и осмысленное за более чем полувековую жизнь, то сокровенное, пережитое и личное, которым хотелось поделиться. Целью романа не было обвинение или возвеличивание той или иной силы, участвующей в разграблении и разрушении старой жизни, не хронологическое восстановление событий первой половины двадцатого века. Взята была большая высота. Точная картина самого бытия на переломе эпох плавно и постепенно проступает сквозь строки романа, полные грусти и печали. С поэтической красотой и поразительной точностью отражены чувства, близкие и знакомые большинству.
Как бывший приверженец символизма Борис Пастернак придавал значение не достоверности сюжета, не согласованности событий, а стилю изложения, музыкальности фраз, точности взятой интонации. Символами переполнено все произведение. Судьбы людей символизируют судьбы страны и наоборот. И уже не важно, кто прав или виноват, жизнь не позволяет справедливо рассудить ее ход, - и в конце концов оказывается, что выигравших и проигравших просто не существует. Читателю предоставляется право самому принимать ту или иную сторону, самому решать что есть истина и где сокрыт смысл. Свободы мысли - вот чего желал от нас и себя Пастернак и что противоречило главным канонам советского искусства. Этого не смогли простить автору романа ни его коллеги по перу, ни руководители Союза писателей, ни партийные вожди.
“Дорогие друзья, о, как безнадежно ординарны вы и круг, который вы представляете, и блеск и искусство ваших любимых имен и авторитетов. Единственно живое и яркое в вас - это то, что вы жили в одно время со мною и меня знали”.
“Всякая стадность - прибежище неодаренности, все равно верность ли это Соловьеву, или Канту, или Марксу. Истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит ее недостаточно.”
“Там было сангвиническое свинство жестоких, оспою изрытых Калигул, не подозревавших, как бездарен всякий поработитель. Там была хвастливая мертвая вечность бронзовых памятников и мраморных колонн”.
Подобных строк было вполне достаточно, чтобы раздался злобный лай и вой со всех трибун, подмостков и газетных полос необъятной страны. А что уже говорить о теме христианства, размышлениями о которой пронизана вся книга с первой до последней строки. В связи с этим интересна история происхождения фамилии главного героя романа, переданная словами самого Пастернака в воспоминаниях Варлама Шаламова во время их бесед после приезда Шаламова с Колымы:
“ - Фамилия героя романа? Это история непростая. Еще в детстве я был поражен, взволнован строками из молитвы церковной православной церкви: “Ты если воистину Христос, сын Бога живаго”. Я повторял эту строку и по-детски ставил запятую после слова “Бога”. Получалось таинственное имя Христа “Живаго”. Не о живом Боге думал я, а о новом, только для меня доступном его имени ”Живаго”. Вся жизнь понадобилась на то, чтобы это детское ощущение сделать реальностью — назвать этим именем героя моего романа. Вот истинная история, “подпочва” выбора. Кроме того, “Живаго” — это звучная и выразительная сибирская фамилия (вроде Мертваго, Веселаго). Символ совпадает здесь с реальностью, не нарушает ее, не противоречит ей”.
В ответ на неожиданно жесткую и бурную реакцию руководства страны на присуждение почетной премии Борис Пастернак выплеснул горечь и надежду в стихотворении “Нобелевская премия”:
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет...
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора -
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.
Позже Александр Галич напишет стихи, посвященные смерти Б.Л. Пастернака, которые невозможно не привести полностью:
Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели,
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье...
Он не мылил петли в Елабуге,
И с ума не сходил в Сучане!
Даже киевские "письмэнники"
На поминки его поспели!..
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И не то чтобы с чем-то за-сорок,
Ровно семьдесят - возраст смертный,
И не просто какой-то пасынок,
Член Литфонда - усопший сметный!
Ах, осыпались лапы елочьи,
Отзвенели его метели...
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!
“Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела...”
Нет, никакая не свеча —
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!
А зал зевал, а зал скучал —
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму и не в Сучан,
Не к высшей мере!
И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу —
Голосованьем!
И кто-то, спьяну, вопрошал:
— За что? Кого там?
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом...
Мы не забудем этот смех
И эту скуку!
Мы — поименно! — вспомним всех,
Кто поднял руку!..
“Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку...”
Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул...
А над гробом встали мародёры
И несут почётный ка-ра-ул!
Борис Пастернак - не просто имя. Это символ, это икона, это боль и страдание русского интеллигента, это нравственный ориентир для многих поколений. Вряд ли хватит одной газетной страницы, чтобы высказать все, что думается о роли Пастернака в русской литературе. Чтобы прикасаться к поэзии, вообще необходима определенная подготовка и особое состояние души, относительно же поэзии Бориса Пастернака эти условия ужесточаются многократно. Трудно рассказывать про тонкость чувств и хрупкость гармонии, проще посоветовать взять в руки книгу Бориса Леонидовича и поговорить об этом с автором один на один. Даже биография писателя, втиснутая в тесные рамки статьи, будет выглядеть плоско и официально. Евгений Борисович Пастернак, сын писателя, написал прекрасный труд - “Жизнь Бориса Пастернака: Документальное повествование”, где подробно и скрупулезно, пользуясь документами из семейных архивов, нарисовал удивительную картину жизни своего великого отца, которого даже Сталин называл “небожителем”.
Некоторых читателей до сих пор удивляет тот счастливый факт, что Пастернака оставили в живых в кровавые тридцатые годы, когда такие слова как “пощада”, “справедливость”, “милосердие” напрочь исчезли из человеческого лексикона. Существует одна интересная история. В 1932 году после самоубийства жены Сталина Надежды Аллилуевой Союз писателей должен был направить телеграмму главе государства со словами соболезнования. Разумеется, что руководство СП разродилось пошлым и откровенно плохим текстом:
“Дорогой т. Сталин! Трудно найти такие слова соболезнования, которые могли бы выразить чувство собственной нашей утраты. Примите нашу скорбь о смерти Н.С. Аллилуевой, отдавшей все свои силы делу освобождения миллионов угнетенного человечества, тому делу, которое вы возглавляете и за которое мы готовы отдать свои жизни как утверждение несокрушимой жизненной силы этого дела”.
По каким-то неведомым причинам, которые теперь вряд ли кому-то внятно удастся объяснить, Пастернак захотел лично, более человечно что ли, обратиться в вождю в тяжелую для того минуту.
“Присоединяюсь к чувству товарищей. Накануне глубоко и упорно думал о Сталине; как художник — впервые. Утром прочел известие. Потрясен так, точно был рядом, жил и видел. Борис Пастернак”.
Могли ли эти строки впоследствии спасти Пастернаку жизнь? Разве что только теоретически. Психология тирана и палача неподвластна анализу обычного человека. Несомненно одно, Сталин помнил любую мелочь, каждый факт, улавливал малейший штрих и оттенок происходящего. Возможно позже, когда решалась судьба и жизнь многих, эти строки Пастернака с воздушной легкостью птичьего пера легли на чашу весов проголосовавших за его жизнь.
10 февраля исполнилось 122 года со дня рождения поэта. Конечно же, при любом исходе он бы не дожил до наших времен, но его лаконичные и изящные строки, написанные тонкой рукой мастера, звучат как никогда трогательно и в наше время:
Когда я с честью пронесу
Несчастий бремя,
Означится, как свет в лесу,
Иное время.
Я вспомню, как когда-то встарь
Здесь путь был начат
К той цели, где теперь фонарь
Вдали маячит.
И я по множеству примет
Свой дом узнаю.
Вот верх и дверь в мой кабинет.
Вторая с краю.
Вот спуск, вот лестничный настил,
Подъем, перила,
Где я так много мыслей скрыл
В тот век бескрылый.
