А вот у нас рассказывали как-то…
Страшилки с Пьяных Горок
История первая. Шуршавчик
Я вам, мужики, вот что расскажу. Была у нас в Пьяных Горках история такая. В общем, случай страшный такой был.
Городок у нас небольшой: народу тыщи полторы от силы, всё больше пенсионеры, как я да моя старуха. А остального населения – всё бабы да детишки. Мужиков мало, и всё больше кочующие типы: приедет, повертится, сопрёт чего-нибудь и улетает.
Кинотеатров у нас три, супермаркетов два, а роддом один, и молочная кухня тоже одна – для мамочек, значит. Детишкам, то есть, молока чтоб брать. Ну, кормить то есть.
Так вот, молочная кухня, значит, одна, и там со всего городка мамочки собираются. Стоят в очереди, ждут, понятно. Оно ясно: кухня-то одна на весь город. Вот они стоят так, стоят, очередь движется помаленьку, и разговоры тоже всякие – о том, о сём. Ну, как говорится, народная молва. Ну, типа сарафанное радио такое. Где чего случилось – тут и обсуждают: как-де оно, откуда, зачем и почём. Их тоже надо понимать – посиди вот тут с дитём-то целый день дома! Кормишь, поишь целый день, спать укладываешь, стираешь – одичать ведь можно! А тут им вроде общество какое – все новости, какие есть в городке, тут и обсуждают.
А тут кухня эта… ну, в общем, сами понимаете, каков городок, такова и кухня. Короче, закрывали их не один уж раз: санэпидстанция на них очень много уж писала – то не так, это не так. А чего делать-то – городок маленький у нас. Ну да. А потом этой самой санэпидстанции права урезали и молчать велели в тряпку. Оно и верно – кухня-то одна. Роддом один, и кухня, стал быть, одна. Ну, значит, работают опять.
Ну, всякое бывало, конечно. Бывало, и таракана в кефире находили – тоже не без того. Бывало, придёт какая возмущаться, а ей: молчи уж, кухня-то одна! Молчали, значит.
И вот однажды соседка мне рассказывает, которая на кухню ту с коляской каждый день ходила. У нас, видите ль, городок-то маленький, работы, почитай, нету. Разве только те, что в супермаркетах работали – у нас ведь двое супермаркетов-то. А в кинотеатре что за работа – кто без денег ходит по кинотеатрам!
И вот соседка Виолетта мне рассказывает. Собралась она вчера на кухню за кефиром, молоком для младенчика. У нас ведь бабы, что старые, что молодые, что с мужем, что без, что в кризис, что в перестройку – одно дело знают: рожать надо. Вот она и собралась за молоком-то. Молоко там у них хорошее, совхозное, а не порошок сухой кипятком разбавленный. И цена не магазинная – по-божески. Так что, они в любую погоду там стоят, как при защите Сталинграда. Насмерть стоят, до последнего. Таких баб попробуй без молока там, или без кефиру для ребёночка оставить – бедствие ведь будет. Подумай сам: у нас народу полторы тысячи, из них двести душ младенцев. А кухня-то одна! Государственное дело, брат!
Ну да, стоит вот она, стоит в очереди-то. А холодно – декабрь! Все мамочки стоят на улице, очередь – полкилометра. И все с колясками. Будто бы они и в очереди стоят, и гуляют там же. Ну и, понятно, новости друг дружке передают. Рассказывают, то есть. А после них уж весь городок из первых рук все те новости узнает. Удобно, чёрт! Ох, не к месту упомянул… Не надо бы.
И вот соседка-то моя уже до самой лесенки кирпичной достояла. Там ещё на лесенке надо постоять. Тогда коляска-то внизу стоит, под лесенкой, а мамочка сверху поглядывает: всё ли с ребёночком в порядке. Оно, конечно, правильно, потому что преступность нынче развелась. Того и гляди, украдут ребёночка-то – в Америку продать или ещё чего, народ ведь ушлый!
Ну да, а как внутрь зайдут, так из дверей всё на колясочку выглядывают. Но тут дело поставлено сурьёзно: мамочки так просто ребёночка украсть чужому человеку не дадут – куда ты украдёшь, когда тут очередь в три кольца вокруг молочной кухни! Но бдят сурово – и за своим, и за чужим. Оно ведь и понятно: ты как в раздатке скроешься на полчаса, так без взаимовыручки не обойтись. На том стояла и стоит земля наша! Всё, как в войну.
И вот стоит Виолетта у самой лестницы уже. Свою колясочку трясёт, а там, у стенки-то стоят в ряд колясок десять – мамочки уже в раздатке скрылись. И вот одна колясочка-то, что крайняя к моей соседке, вдруг давай так тихонечко подрагивать, как будто младенчик-то зашевелился. Ну, мамочки давай тут же ему: ш-ш-ш! Уговаривают, значит, по-своему, чтоб спал – не просыпался. Оно, конечно, неприятно, если какой младенчик тут пищать начнёт – того гляди, остальных младенчиков побудит.
Ну, он замолчал маленько поначалу. А у них на коляске, знаете, такие занавесочки, ну как у подушки накидушки. Ну, не знаю, как сказать, ну, в общем, чтобы воздух холодный в колясочку не проникал. Оно, конечно, чепуха, да есть у мамочек такое убеждение. И вот такая занавесочка давай тихонько колыхаться. Все мамочки расстроились – того гляди, младенчик-то орать начнёт. А ну как всех побудит! Они все враз давай так хором: ш-ш-ш! ш-ш-ш! А им оттуда: ш-ш-ш!
А соседка-то моя стояла ближе всех. Она по сердоболию к колясочке склонилась и снова: ш-ш-ш! а оттуда уже на всем серьёзе: ШШШШШШШ!
Мать честная, это что ж такое?! Тут, кто поумнее, говорят: да она наверняка бутылку газировки положила в колясочку-то. Попила маленько, прикрутила кое-как и положила. А от тряски газировка-то может пробку и сорвать. Да, тогда младенчику-то будет очень худо – зальет!
А Виолетта баба добрая, даром, что без мужа. Она руку-то просунула под занавеску и давай искать бутылку. Направо поискала – не нашла, налево поискала – тоже нету. Она занавеску-то откинула, мол, как младенчик-то там? А там куль кулём лежит, в одеяло ватное завернутый, углом прикрытый, а изнутри ещё положек кружевной торчит – умеют бабы наши как-то душевно ребёночка упаковать. Не то что эти вумены заграничные – засунут ребятёнка в сумку, и носят на шее, словно кошелёк.
Ну да, она как отогнула уголок-то, и смотрит: что там такое. Бабы уж смеются: шуршавчик, говорят, там у неё. Ну, шуршавчик, не шуршавчик, а что-то ведь шипело.
Господи, люди добрые, ведь не поверите! Соседка-то моя, полог как приоткрыла, смотрит, и не поймёт никак: чего там в одеяле-то завернуто? Цвет у него какой-то не младенческий, а вроде серого осиного гнезда. Рот, нос где – не видать, а только хоботок шевелится. Тут он как вытянется в сторону соседки-то моей, да как зашипит!
Мамашки все как ахнули, да врассыпную! А это самое, не знаю, как назвать, из кокона из своего уж вылезает, да верещит голосом дурным! Тут те мамаши, что на лестнице стояли, попрыгали на землю, младенчиков схватили, что рядом с этой чудой в ряд стояли в колясочках своих, да тоже удирать! Орут все, да ещё младенцы голосят.
А зверь-то эта высунула клешенки и скребётся - хочет, значит, вылезть. Да в пелёнках боковыми лапками и зацепилась. Дергается, щёлкает жвалами-то, верещит. Чепчик у её с головы свалился. Шапочка, значит, тоже набекрень. Соска вылетела. Господи, страсти-то какие!
Тут мамочка ейная выходит, в сумку бутылочки с кефиром прячет. Как увидала, что мамашки вокруг молочной кухни круговую оборону заняли, так быстренько сбежала вниз, свою зверушку в одеяло обратно затолкала, соску ей воткнула куда надо, полог задёрнула и деру задала. Её задерживать не стали, отпустили. Но соседка-то моя домой приходит и говорит: бабы говорят, которые в кинотеатры раньше-то ходили, что это натуральный трилобит.
Откуда ж трилобиту взяться, говорю. Силурийский период давно закончился, ещё до перестройки. А она рассказывает: а другие бабы говорят, что это от ГМО случилось, мутация значит. Вот чего ученые с нами натворили! Лет через десять будем все со жвалами ходить!
Я говорю: а может, это все остаточная радиация с Чернобылю идёт? Ведь говорили по ТВ-3, что фонит ведь саркофаг, фонит. И лет так ещё тысяч с тридцать будет всё фонить, или сколько там период полураспада плутония-238?
А она мне: нет, дед, это чужеродная дээнка в гены подмешалась – ведь неизвестно, кто папаша у ейного ребёнка. Я говорю: так ежель так, весь город у нас от инопланетянов нарожался. Так спорили мы с ней, спорили, да так к консенсусу и не пришли. Виолетта все теории какие-то мудрёные придумывает, а я так думаю, никакой это не трилобит вовсе. А обыкновенный, простой шуршавчик. Вот.
