И даже спелый шумный август не мог нарушить этого никем не признанного союза, необъяснимой привязанности и верности друг другу.
Она ждала его долго, нетерпеливо, каждый год с сожалением прощаясь с мартом и торопя ненужный октябрь. И лишь когда выпадал он – первый, пронзительно свежий - она сбегала по ступенькам и с замирающим сердцем вдыхала свою воскресающую из года в год, щемящую память. Бродила по запорошенным тропкам, оставляя темные, тающие на влажной земле следы. Прижимала полные пригоршни к теплым щекам и, казалось, что даже плачут они вместе.
Снег был всей ее жизнью – глубокой и яркой на несколько отведенных природой месяцев. И в глазах ее светилось самое искреннее на свете счастье, когда мороз обжигал ей пальцы сквозь варежки а на ресницах и выбившихся из-под шапки горячих прядях ее волос оседал иней. Она так бережно хранила свою тайну,что никто не мог догадаться, чему улыбается ее веснушчатое даже зимой лицо и отчего такой спокойный и ясный свет струится из ее доверчивых серых глаз.
Она брала с собой парочку бутербродов и на целый день исчезала из дома: часами сидела в безлюдном парке на пустой скамье и ждала ответа. И когда начинал падать он – на деревья, крыши и ее протянутые руки – она, прикрыв глаза пушистыми от снежинок ресницами, говорила с ним о самом главном.
Она росла, становясь с каждым годом взрослее и вдумчивей, только снег никогда не старел. Он готов был слушать ее по-прежнему чутко и все так же ласково щекотал ее за воротником, какая бы грусть и усталость не искажала ее бровей и не пролегала тонкими линиями в изгибе ее губ – по-прежнему доверчиво и жадно шептавших небу. Она верила отчаянно и необъяснимо, что какие бы беды ни постучались в ее дверь – нужно только дождаться его, чистого и мудрого, того, что нарисует сотни новых дорог и сделает прошлое по настоящему прошлым.
Уже ее дети играли на занесенной площадке у дома, лепили зайчиков и принцесс, а она все так же, только слегка смущенно, вынимала руки из теплых перчаток и незаметно подставляла ладони этой сыплющейся откуда-то сверху белой вечности. И радость, тающая в ее ладонях, была той же самой – обжигающе свежей, из детства.
Она почти не заметила, как исчезли с ее щек лукавые веснушки и начали белеть густые каштановые косы. Заплетая их по утрам перед зеркалом, она улыбалась, думая о том, что снег становился ей все ближе, словно они двигалась медленными шажками навстречу друг другу целую жизнь.
За ее столом с белой скатертью уже собирались дети ее детей, и эта разноголосая ребятня с визгом выбегала на улицу отчаянно лупить друг друга первыми липкими комьями. Отряхивая их мокрые шапки, она про себя задумчиво улыбалась тому, что отряхнуть вот так же снег с ее волос уже не дано никому. Она не красила их никогда, только со временем чуть остригла и распушила косы. Ей казалось это доказательством их союза, когда по-настоящему близкие люди становятся в чем-то неуловимо похожи, с каждым прожитым вместе годом. Это был знак ее верности и его памяти о ней.
Она всегда мечтала, что срок ее придет в декабре, и снег встретит ее, как встречал, еще ни разу не предав – своей пронзительной и горьковатой искренностью. Но ей выпал июнь и лучистое лазурное небо. Она звала его безмолвно и отчаянно, скользя беспомощными сухими пальцами по прохладной простыне, и плакала, прижимаясь щекой к горячей подушке – все думала о том, что это первый раз, когда она дождаться не сможет. Потом опустила дрогнувшие, посеребренные сединой ресницы и тихо ушла.
На следующий день тысячи людей в этом городе звали друг друга к окнам, забыв на минуту про важные дела и ссоры, отрываясь от сериалов и бумаг, расплетая сомкнутые в любовной тоске пальцы... Они замирали, завороженно глядя на огромные падающие хлопья, застилающие свет, пригибающие к земле раскинутые ветви.
Когда-то давно эта девочка звала, чтобы еще хоть один человек послушал вместе с ней эту музыку живой танцующей тишины. Теперь, в середине июня, во всех переулках и скверах, над каждым домом и каждой детской площадкой с ней говорил ее снег. Так звучно и внятно, что его слышал каждый.
И она, наверное, улыбалась...
25.08.08
