Жили у нас в деревне дед с бабой, которых все сторонились – поговаривали, будто те знаются с нечистой силой. Я всегда снисходительно относился к чужим верованиям, но как мог, защищал эту пару от нападок соседей, и собственным примером показывал, что общаться с ними вполне можно. Пётр и Аглая были нелюдимы, и отношение соседей к ним их не волновало, но всё-таки иногда им хотелось поговорить с кем-то кроме друг друга, и тогда на помощь приходил я…
Не знаю, что тогда произошло, но в тот вечер поднялась жуткая гроза. Ветхие ставни моих окон стучали друг о друга, не давая мне уснуть. Я лежал и слушал грозу, маясь от головной боли – таблетка, выпитая часа два назад, никак не желала действовать.
Когда гроза вдруг утихла, начало светать. У меня оставалось ещё несколько часов, чтобы хорошенько выспаться, но тут в мою дверь постучали.
Я встал, как был, в длинной рубахе чуть ли не до колен, и тапочках на босу, пошаркивая, подошёл к двери и открыл стучавшему, не спрашивая, кто это – издержки профессии.
Передо мной стоял решительно настроенный, но одетый во всё наизнанку и непривычно растрёпанный, Пётр. Не успел я спросить, что случилось, как он хрипло простонал:
- Помощь ваша нужна больно, Фёдор Александрович. Померла моя Аглая. Срочно нужна помощь. Прошу вас, пойдёмте со мной.
Мне стало как-то не по себе. Я успел лишь кое-как натянуть штаны, и неумытый, босой, побежал за стариком – несмотря на свой почтенный возраст, я едва поспевал за ним.
Когда мы вошли в его двор, навстречу нам вышла Аглая – я поклясться был готов, что это она. Я встал как вкопанный и смотрел, как плывёт она в тумане всё ближе, ближе к нам, а Пётр зло прикрикнул на неё:
- Я сказал тебе лежать! Померла ты, Аглая! Три часа как померла! Нельзя тебе таперича вставать! Лежи, как лежала, кому сказал!
Аглая горестно вздохнула и повернулась к дому. Я бы так и остался стоять столбом, но Пётр упорно тянул меня за рукав.
Мы вошли в дом следом за Аглаей. Она подошла к своей лежанке на печи и, остановившись, повернулась ко мне. На лежанке лежала она, Боже правый! Она сама лежала на печи и в то же время стояла рядом, пожимая плечами – мол, я же здесь, стою, я живая…
У меня помутился рассудок. Я, доктор с многолетним стажем, стоял и смотрел, и не знал, как можно объяснить то, что я вижу.
Я оглянулся к Петру. Он стоял, качая головой.
- Трое сегодня померло в деревне. Страшная гроза была, неприродная, Фёдор Александрович. Люди-то померли, но принимать свою смерть, как есть, отказываются – прячутся посреди живых, притворяются такими же. Да только не место им среди нас, не место. Постойте туточки, последите за Аглаюшкой моей, я за остальными пойду. Будет говорить с вами – не отвечайте ничего, а сбежать попробует – притопните грозно, она и остановится.
Пётр вышел, а у меня мурашки побежали по телу. Я стоял и смотрел на Аглаю, а она стояла у печи, рядом с собой же, и смотрела на меня – и про себя я молил Бога, чтобы она со мною не заговорила, ибо, хоть я и повидал много на своём веку, но всерьёз опасался за свой рассудок – я так и видел, как мой хрупкий разум балансирует сейчас на грани безумия.
Сколько времени прошло, не знаю. Когда я был уже готов убежать (если бы только был в состоянии пошевелиться), вернулся старик. Зашёл в дом, молча кивнул, и вышел. Я с радостью почувствовал, что по-прежнему повелеваю своим телом, и вышел за ним во двор. Следом вышла Аглая, щурясь от яркого солнца. Во дворе с Петром стояли ещё несколько человек и огромный чёрный пёс – я впервые увидел Чёрта, как называли его местные. Пётр с Аглаей понимали, что огромная собака пугает сельчан, и никогда не выводили его из сарая – только по ночам, когда люди и так боялись выходить на улицу – всё-таки рядом лес…
У старика в руках была высокая палка, и он опирался на неё при ходьбе – впервые за всё время, что я его знал. Он пошёл к лесу, но люди – угрюмые, хмурые – вместе со мной и Аглаей остались стоять на месте. Старик оглянулся, оглушительно свистнул, так что у меня чуть было уши не заложило, стукнул оземь своей палкой, и мы все пошли за ним.
Шли недолго, к ближайшей поляне. Все стояли, выстроившись в шеренгу, а чуть правее от всех встал Пётр с огромным псом. Чёрт встал поперёк поляны, возле самой тропы, на которой толпились в ожидании мы все, не понимая, что происходит.
Наконец, старик сказал:
- Пора. Некоторым из вас нельзя больше оставаться среди живых, и я помогу вам спокойно уйти. Не бойтесь, всё будет хорошо. Закройте глаза, будет не страшно.
Он сказал «не бойтесь», а моё сердце тотчас бешено заколотилось, словно ждало этой фразы как условного сигнала. Я смотрел на моих хмурых спутников, и чувствовал, что холодею от ужаса. Тело моё одеревенело, и я снова не мог шевельнуться.
- Давай, Аглаюшка, - сказал, наконец, Пётр. – Иди вперёд, ты знаешь, что делать. Остальным дорогу покажешь.
И поклонился ей низко, до земли, как будто и не докучал ему его радикулит. Так же, до земли, поклонилась ему Аглая, и вдруг легко, как совсем молодая девушка, она пружинящими прыжками побежала по тропинке к Чёрту. Достигнув пса, старуха прикоснулась к его спине обеими руками, опёрлась, и прыгнула боком. Прыгнула – и растворилась прямо в воздухе.
Мужик, стоявший впереди всех, хотел было перекреститься, но Пётр остановил его взглядом – не время, мол… Сказать, что мне стало жутко, – значит не сказать ничего. Много жуткого повидал я на своём веку, но страшней, чем тогда, мне не было никогда в жизни.
Пётр кивнул, и мужик, который собирался перекреститься, побежал сам. Опёршись на спину Чёрта, он прыгнул – и приземлился на тропинке чуть поодаль.
Следующий за ним дед бежал легко – так же, как и Аглая, словно был молод и полон сил. Опёрся обеими руками на спину огромного чёрного пса, и растворился в воздухе – так же, как и Аглая…
…Мурашки бежали по моей спине немилосердно. Я продолжать стоять, не шелохнувшись, горло у меня пересохло, и, казалось, я только сейчас начинаю понимать, что здесь происходит…
Прыгнули ещё пара человек – они стояли теперь по ту сторону Чёрта, рядом с собиравшимся перекреститься мужиком, и таращили глаза на нас, остававшихся ещё по эту сторону.
Дошла моя очередь бежать – и прыгать. До сих пор я держался стойко – наверное, потому что не мог бы ни шевельнуться, ни издать какой-либо звук при всём своём желании. Но когда Пётр посмотрел прямо мне в глаза и кивнул – давай, мол, прыгай, это совсем не страшно, я почувствовал в своём теле силу, какой не бывало во мне прежде.
Дрожь волной пробежала по моей спине. Я подпрыгнул на месте, словно проверяя свою силу, и побежал так быстро, как только мог… в другую сторону.
… Я бежал без оглядки два дня. Ни еды, ни воды мне было не нужно. Ветки хлестали меня по лицу, но я не чувствовал их. Наступала ночь, но она не мешала мне – я видел всё так же ясно, как днём. Добежал до охотничьей избушки, пустовавшей уже несколько веков, и остановился здесь.
Остановился, потому что не мог бежать вечно, но усталости не было в моём теле. Впервые в жизни я чувствовал себя свободным.
Когда же я всё-таки заснул, мне снилось, что пришла за мной Аглая. Она протягивала мне руку и хотела взять меня с собой, но я не принял её руки. Она едва заметно покачала головой, развернулась и ушла. Откуда ни возьмись, появился Пётр – грозил мне кулаком и кричал, как будто издалека:
- Вернись, ты всё равно от меня не уйдёшь! Я найду тебя, где ты ни был! Я приду за тобой, и это будет твой последний сон…
Я проснулся в холодном поту и понял, что должен бежать. Туда, в город. К моему другу и коллеге, главврачу психиатрической клиники, доктору Калиновскому. Я был уверен, что он сможет поверить мне, поймёт меня и обязательно поможет.
А до тех пор главное – не спать…
