Голубая тарелка (Рассказ / миниатюра)

Бывает, что вдруг вспомнишь что-то из прожитого…
                   До боли знакомое, вдруг оно станет каким-то другим, новым, событием с совершенно незнакомыми тонкими настроениями, доселе тобой неведомыми, ранее не ощущаемыми.
                   Давно было.
                   Перестройка катилась по стране, сметая не только всё с прилавков, но и сметая людей, втаптывая их в грязь, ломая им ребра, она неслась к светлому завтра, не оглядываясь на крики и стоны сзади.
                   Тогда так получилось, что папе нужно было лечь в больницу.
                    Глядя на «киношные» больницы сегодня, здоровые и крепкие люди вряд ли представляют, какие больницы для них на самом деле сегодня.  Тем более они не смогут представить больницы начала девяностых.
                   Мне кажется, что как-то надо собраться и установить хоть какой-то памятник врачам и учителям той поры. Трудно представить, что они «просто делали свою работу», «просто защищали Родину».
   Да ещё, наверное, ребята на пограничных заставах, кто-то на кораблях.
   Вот так незаметно, без криков и салютов, и сохранили они страну.
                  ...Удалось договориться, что папа будет лежать в «отдельной палате».
                     На её двери висела табличка - «Кастелянская». Десятки слоев краски от серо-зелёной до матово-белой приклеили её  здесь навечно. Полное отсутствие белья в больнице позволило, видимо, врачам выделить ещё два койко-места.
                     Оказалось, что я не взял с собой, кроме кружки, никакой посуды.
                     Не помню, как получилось, но после беседы с врачом, я пошел в магазин, чтоб что-то, несмотря на цены, купить и как-то решить вопрос с посудой. Было не то время, когда одноразовая посуда была доступна.
                     Все, кто жил в то время, помнит коридоры стоящих людей у входов в дорогие магазины.
                    Нехитрые пожитки они держали в руках, или раскладывали их на, наспех сооруженных, прилавочках из бумажных коробок, ожидая случайного покупателя. Что-то купив из продуктов, я искал хоть какой-то хозяйственный магазин, чтоб купить глубокую тарелку для супа.  Все магазины рядом уже прошли "перепрофилизацию" и были забиты ауди-видеотехникой, джинсами, кофточками всех цветов и размеров - "бусами", за которые у молодёжи купит их землю и всё, что в ней, какой-то незнакомый заморский дядя, поставив во главе "местного" и провозгласит всё это "демократией".
                  Вблизи не было ни одного магазина, в котором было бы что-то нужное мне.
                  Решив, что мне легче вопрос решить в самой больнице, я уже направился обратно, когда меня остановило обращение, явно ко мне: - «Купите у меня что-нибудь!»
                 Передо мной стояла женщина лет шестидесяти. Белая шаль плотно стягивала голову, прикрытую шапочкой. Мне показалось, что я попал в двадцатые годы. Мне всегда казалось, что так одевались именно тогда. Я отметил про себя, что не хватает еще на руках муфточки и портрет старой,мудрой и доброй  учительницы был бы закончен.
                 Странное дело, но живет в нас какая-то непонятная способность угадывать из сотен лиц – учителей.  Может потому, что в детстве нам приходилось чаще их видеть перед собой, чем постоянно занятых родителей. Или это какое-то особое свойство самих учителей. Но я не раз убеждался в этом.
         - Купите, что-нибудь. Или так заберите, если Вам понравится, - она хотела сказать что-то ещё.
          Я оглядел ее нехитрый товар. Помню были книги, какая-то вышивка, была и тарелка.  Она, скорее, была похожа на ёмкость для какого-то винегрета или салата.
          Обливной фаянс был сине-зеленого цвета. Рисунок в виде лепестков неведомого мне то ли цветка, то ли растения, рельефно был прорисован как снаружи, так и внутри. Объём был мне подходящий.
          Увидев мое внимание к этой миске, чашке, салатнице, не знаю, как её назвать, женщина, как будто продолжая с кем-то начатый разговор, сказала: - «Вот потихоньку пристраиваю к людям, что осталось..»
          Помолчала и добавила: - «Её мы купили с мужем в Пятигорске. У него тогда желудок заболел и нам дали путевку. У меня отпуск большой был. Мы там долго жили. Путевка кончилась, а мы всё жили. Вот там её и купили. А потом вот сюда привезли. Нравилась она нам очень. Вы знаете, ведь редко в жизни бывает, чтоб вот так, в годах и где–то, одним без детей, долго пожить. Мы часто вспоминали те дни».
           Я молчал, слушал.
     « А вы не знаете, что принято с фотографиями делать?» - вдруг встрепенулась она.
     «С какими?» - уточнил я.
     «С семейными. У нас много семейных фотографий останется. Что с ними у людей принято делать? Куда их?  Оставить их некому… Ребята – погибли оба… А после меня… Выбросят ведь… А там мы все. Мама там, папа… мы … ребята … оба.
      ...Что принято-то у людей…?» - она выжидательно посмотрела на меня, -... У меня самой рука не поднимется ведь….»
      « Не знаю,» - я правда не знал, как складывается судьба фотографий людей, которых уже нет.
       « Вы возьмите, возьмите… Можно без денег… Я ведь не из-за них… Правда…,» - и протянула мне тарелку.
       « Спасибо. Мне она очень нравится…. Возьмите,» - я протянул деньги, взял тарелку и быстро ушел.
    … Теперь папы нет, и эта голубая тарелка у меня дома. Мы ею пользуемся. Красивая, – мне нравится.
       Правда, не модная по сегодняшним временам…
       Как дальше сложится её судьба…?
...И фотографий... у нас много….