Я была уже в Боге, начав этот благословенный путь Волею Бога, еще не зная, что сюда Бог вел меня всей моей предшествующей жизнью, а тем более страданиями, которые работали на мысль, чувства, сострадание. Предстояло еще многое пройти, прежде, чем Бог Лично, словами, чудесами, великой благостью заговорил со мной. Даже став на религиозный путь, я еще шла в кромешной пока для себя тьме, не обладая совершенными духовными знаниями в нужной полноте, обращаясь к Богу более эмоционально, не обладая совершенными качествами и отчасти все объясняя только кармой и колесом сансары, никак не усваивая мудрость Бхагавад-Гиты в том ее изложении, которое предстало перед моими глазами Волею Бога, хотя и чувствуя с нею великое родство и подозревая, как все неофиты, о некоей своей избранности, не ведая, что и за что, порою не имея и почвы под ногами и еще толком не понимая, что можно всегда опереться на Бога, чему Бог и учил меня… За прошлое рождение я платила сполна, ибо Бог убирал все руки и неизменно подставлял только мои, ибо путь революционерки немалой болью в прошлом рождении отозвался на всех моих близких. Но… и то было дано Богом и это, ибо опыт и практика прошлой жизни бросили в меня семена хоть и материальных знаний и качеств, но тех, которых было достаточно, являлись моей стартовой площадкой в этом рождении при переходе на рельсы религиозного нравственного мышления, ибо качества Бог в круговороте рождений сохраняет. А что недодал тогда согласно и моим на тот период качествам, то сполна и вовремя было дано, давалось теперь, а муж и мама моя более отводились, ибо все тяготы прошлой моей жизни тогда ложились на них. Саша был тогда моим мужем, достаточно пострадавшим из-за меня и моего пути, а моя мама теперь - была моей свекровью тогда, растившей моих детей, пока я сидела по тюрьмам. Об этом уже было сказано ранее. Так что теперь я была в гуще многих семейных проблем, которые также, как и тогда, породила и эпоха.
Мой больной взгляд устремлялся к дочерям, тяготел, желал наладить хоть здесь, хоть как… Любовь к детям моим была велика и печальна, ибо омрачалась скудостью бытия и безысходностью ситуаций. Безденежье и здесь давало себя знать постоянно, изнуряя, делая жизнь скованной, от сих до сих, с абсолютными запретами где-то искать их на стороне, но брать так и в том количестве, как давала судьба.
В 1992 году, в период событий, описываемых здесь мною, Светлане, старшей дочери было уже тринадцать лет, возраст отнюдь не простой, если к тому же учесть, что в прошлой жизни она была Анисимом, отцом Саши, познавшим голодное беспризорное детство, детский дом, хождение по людям и далее… - отец многодетной семьи, вечно опечаленный тем, что нечем прокормить детей, поскольку жил в глухой деревеньке Пикшинерь Кировской области, намытарившийся в поисках работы, с горя уходивший в долгие запои, четко страданиями тяжелого бытия прошлой жизни разграничивший в себе добро и зло, став непримиримым с любой несправедливостью, со всем гневным, неуравновешенным, крутым и однозначным, что в следующем рождении в теле моей дочери проявилось твердостью характера, крутостью, непримиримостью ко всему, что шло вразрез с пониманием и внутренней основой; прошлое, опыт прошлой жизни вошел в мою дочь силой воли, бескомпромиссностью, недетским пониманием добра и зла, активностью и неприклонением ни перед какими авторитетами. Она с детства требовала великого участия, милосердия, ласки и могла смело противостоять всему, что не состыковывалось с ее убеждениями и нравственностью. Это был мой долгожданный ребенок, первенец, мое сердце, моя боль, мой труд, моя нежность… Она не сходила с моих рук, потрясая и своим умом, и доброжелательностью, не детской привязанностью и благодарностью, ее чувства были - целый кладезь миролюбия при всей ее крутости характера и отстаивания себя. Из прошлой жизни в это рождение она привнесла разумность, понятливость, желание идти на контакт и то, что еще должно было улаживаться, смягчаться, извлекаться… Единственное, что печалило меня, это нежелание учиться при всем своем интеллекте и благоразумии. Казалось, что Бог выдохся на мне, дав за всех великую дозу желания учиться, сделав это направление мышления определяющим в моей жизни и судьбе, дав мне за всех вкусить сладость нектара даже материальных знаний и уже отдыхал на моих дочерях, на моем внуке, да и муже, этим отнюдь их не вовлекая в этот прекрасный процесс, но и не делая их в этом сколько-нибудь ущербными, показав на них, что это не определяющий параметр материальной судьбы, и что человек может исчерпать свои желаний и вне усердного труда, и вне книг, что, будь это раньше, я бы не приняла и чему бы не поверила, с чем бы и не согласилась. Но, воистину, Света учиться просто не хотела, не находя в себе ни тяги к знаниям, ни усидчивости, ни желаний. Бог, видимо, не захотел заморачивать меня и в дальнейшем образованием детей, ибо в материальном плане уготавливал мне очень скудную в плане благ дорогу, как и им, где бы и не нашлось и крохотных денег, чтобы получить высшее образование. Но мне и им все же были от Бога уготованы не малые льготы, не малого порядка, как и пути, ведущие детей с великим смыслом и уроками, которые могли бы дать куда больше, чем путь образованной личности. Но об этом потом. А пока я была перед фактом – Света учиться не хотела и была далеко не на лучшем счету в классе, а вместе с ней и я, не знающая, как преодолеть эту напасть, этот неожиданный поворот, где моя помощь ею категорически отвергалась, а Бог смягчал постепенно мой крутой нрав, заставляя в любви принимать все, как есть, без крутых мер, но начиная полагаться на Бога, не видя других врат.
Надо знать, что образование есть святая святых материального мышления, есть основной принцип, по которому о человеке складывают мнение, что так или иначе открывает врата успеха, дает положение в обществе, есть первооснова и развития. Иначе все обстоит у Бога. Несомненно, учиться надо. Это Божественное направление имеет место для всех, всегда, во все времена. Но учение бывает отнюдь не обязательно через постижение наук. Чрезвычайно большое значение Бог придает знаниям, полученным практическим путем через постижение материального бытия через игры и роли самых разных уровней и разными неординарными с человеческой точки зрения путями. Бог дает опыт, знания, качества, цель и смысл жизни и через труд, и через семью, и через болезни, и через аскетизм принудительный, не исключая и бродяжничество и жизнь бомжа, Бог дает опыт и через путешествия, и через потери и приобретения и через достижение и не достижение цели… Все зависит от Плана Бога на человека, от также его кармы, от качеств, которые надо еще подправить, прежде чем дать труд среди людей, интеллектуальный, ответственный, связанный с науками. И давая высшее образование, Бог может повести путями низменными, и не давая может повести по пути великой цели и мысли. Жизнь наглядно показывает, что высшее образование, прекрасные успехи в школе никак не связаны с тем, как может раскрыться личность впоследствии, чем будет насыщена, к чуму будет устремлена, что примет за смысл и назначение жизни. Некоторые знания, более того, также мешают Богу, приходится уводить от них, давать им глубокое забвение, дабы человек не перепутал намеченную на него Богом дверь и не стал устремляться в другую, ему не предназначенную.
И моих детей, как было видно впоследствии, Бог повел, не запутывая в материальных пристрастиях, но каждого индивидуально, отнюдь не плохо, но согласно внутреннему уровню ожидания каждого, как бы закономерно продолжая их путь из прошлой жизни, несколько через новое рождение начав корректировать их качества и запросы, привлекая меня, с любви к ним и долгих духовных бесед... Но начал с нежелания их учиться, не заморачивая здесь их интеллект, к моему горькому на тот период констатированию, что приходилось попускать, ибо верующие, или те, на кого Бог посмотрел, лишаются активности и воли, как и излишнего упрямства и диктата в судьбе своих близких, тем более детей, и все посвящают если не Богу, то полагаясь на судьбу, принимая свою долю, свою боль от материального мира, здесь бьющего, здесь унижающего, здесь винящего. Но и противостоять Воле Бога на тебя или твоих близких, как бы они не выглядели, невероятно, невозможно, не найти таких сил. Это материальный мир не учитывает, но винит, бьет мнением, осуждением, ища свои ответы там, где не посвящен, тем более умом слабым, нерелигиозным, слишком предвзятым. Эта боль от других меня поджидала в свой час. Откуда мне было знать, что в свое время Бог поведет их, моих детей, путями лучшими, нравственными, щадящими, дав трудолюбие, дав жизненную активность, дав свои проблемы, подняв в каждом чувство достоинства, долга, нравственности, чистоты помыслов. Хотя в свои тринадцать лет на тот период Светлана была человеком сложным, характерным, устремлялась к друзьям, ища общение всей свой сутью, припав к этому источнику со всей непосредственностью и здесь часто проливая слезы, сталкиваясь и с предательством своего уровня, и с унижениями, начиная иметь свои маленькие тайны, свои страдания, свою невысказанность… Но роскошь человеческого общения влекла ее неутомимо на улицу, что доставляло мне великие беспокойства. Один Бог знает, сколько раз я выходила ее встречать, часами выстаивая у дороги, пропуская автобус за автобусом и моля Бога, чтобы хранил ее, чтобы вернул, чтобы ничего с ней не произошло, говоря с Богом непрерывно, видя лишь Его Причиной всех причин, зная, что Он уводит и приводит, что Он один управляет желаниями, так входя, ввинчиваясь в Бога, молила, как молят супруга, о своих, об общих детях, ибо Света была моя долгая Боль, я боялась за нее постоянно, зная, что она не проста характером, что вспыльчива, и не всегда покладиста. Она часто терпела от своих друзей, однажды она вступила в перебранку с отцом, и, оскорбив его матом, чуть не поплатилась, ибо Анисимович схватил нож и, приставив его к ее животу, пригрозил ей убить, если не замолчит… Об этом я узнала позже и молила Бога отвести отца от детей, ибо, при многих своих качествах, он был человеком крайне неуравновешенным, и ни один раз представлял собой и опасность для других, в той или иной форме посягая на жизнь людей и при мне, хватаясь за нож, топор, идя в рукопашную… Мое сердце обливалось кровью, я молила Бога, чтобы отвел, освободил меня от Маркова, а там – что Бог даст… В этих условиях моя работа учителя, требующая меня всецело, становилась моей еще одной болью, моим адом, моими цепями. Я начинала биться, изматывая себя, за детей, за свой быт, за появляющиеся в этих условиях непредвиденные события, требующие меня, всех моих сил, ибо трагедия, казалось, витала надо мной и моими детьми и только было непонятно, где она разгуляется, или поглотив нас нищетой, или агрессивностью Маркова, которая вспыхивала почти мгновенно и была почти неуправляема… Моя работа в этих условиях казалась мне тюрьмой, от которой освободиться при сложившихся обстоятельствах было нереально, но и продолжать... как? Я начинала тонуть в своем бессилии, куда ни кинь…
Жестокость порождается сгустившимися непреодолимыми или на первый взгляд безысходными обстоятельствами, неадекватными идеями, неким мыслительным процессом. Но у Саши это было стихийно, необузданно, молниеносно и казалось беспричинно, как вследствие некоторого внутреннего энергетического посыла, который, минуя его разум, хоть легкий мыслительный процесс, хоть какие-то добродетельные качества, изливался нагара достаточно воинственным видом, угрожающим другим вполне реально.
Вообще, как порождается гнев, а за ним жестокость? Это, фактически, есть ответ, реакция живого существа на как бы собственную провоцирующую, буквально мелькнувшую мысль изнутри, коей, причиной которой является Сам Бог, действующий, однако, по Своему Плану и в строгом соответствии с кармой человека, его качествами и кармой окружающих его людей. Это желание, такое проявление себя есть реакция на движение изнутри, не обдуманное, имеющее в основе незначительную причину, несоизмеримую с возможным самопроявлением, включая убийство. Душа берет это внутреннее движение, принимая его за себя, за свою волю, за свой возможный исход и разрешение ситуации, однако, чем душа стоит ниже, тем быстрее, не мысля, входит предложенную форму поведения, идя на крайности, не пытаясь себя контролировать, ибо опыт человека настолько мал, что он входит в такого рода игры и роли тотчас, не имея представление о контроле ума, чувств и желаний. А потому Бог начинает учить методом от противного, сначала позволяя проявление, накапливая это как кармический долг и возвращая рикошетом, когда человек Волею Бога и не обязательно в этой жизни становится по другую сторону от такого проявления себя. Саша – входил, отзывался тотчас на такие внутренние энергии Бога и подаваемый Богом мыслительный процесс. И лишь карма окружающих и План Бога на всех участников таких игр запрещала ему убить. Но, увы, однажды поднявший нож или топор, непременно должен здесь испить деяние и последствия греховной деятельности. Такие люди уже у Бога на заметке и будущее - тюрьма, страдания от чужого насилия такой же формы, страдания от насилия, применимых к близким и родным, дабы душа навсегда запретила себе такой путь бесконтрольности ума и на предложение Бога изнутри не соглашалась, была устойчива нравственно, контролируя ум, желания, чувства, становилась цивилизованной. Но, увы, такие люди могут попить кровь, привнести в любое благополучие слезы и страдания. В некоторой мере Бог ими и учит, но настолько, насколько позволяет карма человека. Моя карма не позволяла разгуляться на мне с драматическими исходами, ибо на тот период, панически боясь за близких, не шла ва-банк, но могла увещевать, унижаться, просить, наставлять. И Бог в нем – отпускал меня нетронутой. Но Света… Она ребенок и могла бы не сдержаться… Что тогда? Как Бог поведет. Вера мне давала основание полагаться на Милость Бога. Да и карма дочери не позволила бы, но, напротив, и давала это право противостоять Маркову, ибо она была в прошлой жизни его отцом Анисимым и вообще-то могла его и послать. Но это не могла на тот период знать я, а тем более Анисимович, которые никогда в своих поступках не исходил из духовных знаний. Ему до такого понимания и тогда и теперь расти и расти… Но когда сабля из ножен… забываешь все, вовлекаешься в такие игры и вновь умоляешь его, Бога в нем и, потрясенная, изнемогаешь от такой борьбы, желая себе безденежья, но свободу от марковского деспотизма, мужичовчины, глупости, бычачьей напористости, которая хоть и мельком, но систематически, изнурительно, но изводит до истерики... Но в этой жизни Марков был все же храним со всей своей глупостью и неоправданной жестокостью. Карма его в этой жизни соединив со мной, берегла, ибо он должен был быть мне и детям опорой, мужем, я должна была быть при супруге, не брошенная, ни убитая, не битая, но претерпевающей в сием жизненном сценарии, должен был собою сделать так, чтобы я была всегда в тонусе, никогда не считала себя одинокой, не испытывала чувства заброшенности и ненужности и так писала, будучи и в потрясениях, и в обидах, и не одна, и в удовлетворении… Но себе он карму на будущее хорошо подпортил точно, ибо поднимал топор на тетю Аню, когда она изгоняла его с Еленой с квартиры, когда поднимал топор на мою маму, когда она стала защищать меня, а я умоляла, валялась в его ногах с младенцем на руках, в себе пораженная тем, что малышка спала крепко, не зная, какие страсти бушуют в квартире, где он мог всех положить, ибо был неумолим и невменяем... угрожал ножом и Светлане, когда крошил всю мебель… и без того скудную. Но Бог в нем топор не опустил, нож - отвел, ибо и не планировал, но потряс так, что рано покрылась белыми прядями, и они все добавлялись и добавлялись… Видимо где-то в прошлых рождениях в теле мужчины бушевала и я…
Давая испытания не слабые, Бог хранил детей Своей Высшей Милостью от отцовской дури и непробиваемой глупости. Дети никогда не видели наших ссор, где завсегдатаем был пьяный Марков. И со временем отвел его на значительную дистанцию, когда его присутствие в моей судьбе и судьбе детей не было необходимым... но опять же, на время… но и не очень короткое, но ровно настолько, чтобы окрепнуть и прийти в себя и лично творить участие в судьбах своих детей и в своем пути без ненужных пут, как и начать идти в направлении, однозначно указанным мне Лично Богом.
Да, по Воле Бога я работала в школе тогда, когда следовало быть с детьми, потрясал меня тогда, когда я и без того была на великом распутье, не давая ни дня покоя, но и выкраивая для меня время для великих внутренних ревизий, никак не убирая некое чувство моей обособленности, хотя для него все основания тот час искоренялись, изничтожалось то, на что я еще могла посмотреть, дабы там базировать свои новые цели, связанные с тем, что что-то должна сказать, донести в мир. Я взирала в себя, находя там великое опустошение после марковских набегов, находила там скудость мысли, тем более мудрости, тем более и желания. Хотя… В подходящее время я могла быть красноречивой, многословной, интересной… но не было слушателей или мельком, не было тем, не было состояния. Все было и не было. Жизнь выворачивала наизнанку все мои убеждения и перечеркивала их, отправляя в мусорные баки за неприменимостью к своей личной жизни, за великим неразрешенным вопросом, куда я и зачем… А дети… Они оставались моей долгой, очень долгой, ноющей нескончаемой болью, моей неразрешенной задачей, где желалось им великого благополучия. Но Бог видел и знал другое и вел неумолимо, больно, по-Божески, вел круто, непреклонно, ибо Ему нужны были личности, качества, понимание, и это должно было не насаждаться, а развиваться естествен и неуклонно в условиях жестких и мягких, но и не корежа души, не внося в них страх, делая их устойчивыми, приспособленными, не боящимися людей и событий. Пути Бога воистину были совершенными. Но, как мать, находясь к детям ближе ближнего, я их, Божественные Планы, в упор не видела, ибо все видится только со стороны, на расстоянии временном, только при совершенных знаниях и только по Воле Бога и со временем, на некоторой дистанции и по плодам. Это значит – теперь. А пока была я ведома, никак не имея возможности возразить судьбе, втягиваемая в предлагаемые однозначные игры с одним исходом и без вариантов, где Маркова, его несовершенные качества, Бог использовал как средство удержания всех в одной струе, делающей нам погоду надолго, вернее мне, ибо на детях все сказывалось более косвенно.
И одним человеком, достаточно простеньким, Бог может научить всю планету, если его маленькую судьбу развернуть и показать, как в ней трудится Бог, через одного развивая других, держа в долгом изнурительном тонусе. Похоже, таким одним человеком был и есть мой супруг, которого Бог в отместку за его качества увековечивает в столь непростом повествовании, которым решительно управляет Сам. И на мои постоянные вопросы, а стоит ли и об этом писать, берет мою руку и пишет безостановочно. Надо. Пусть ищут здесь себя. А также Волю Бога.
Бог складывает семьи так, чтобы при всей накладываемой на них миссии, в них непременно присутствовал хоть один вот такой долгий возмутитель порядка и спокойствия, ибо под лежачий камень и вода не течет, а Богу надо, чтобы текла, чтобы все мыслили и не прохлаждались на Земле, как в раю, ибо еще и качествами не заработали. Куда ни кинь – все качества низшие… Таким вечным нападающим был и мой отец, стал и мой муж, разгоняя во мне мой философский пласт о добре и зле в русло без иллюзий, без вычленения себя, как некоей благостной целеустремленной героини собственного романа, но показывая вещи, как они есть, приводя так меня к норме мышления материального и духовного, дабы было с кем заговорить, дабы хоть сколько-нибудь стала понятливей и осознала, что есть мир материальных отношений и для чего, а не строила в себе то, что реально с миром несовместимо и в чем будешь вечной белой или черной вороной, не вписываясь в него и за то себя превознося. Не нужны Богу такие крайние, мысленно слишком навороченные, но и не нужны глупцы, подкладывающиеся под каждого мнением, чувствами, желаниями. Таких, нормальных, делает религия, причем правильная, не догматическая, не неприемлемая. Надо было такую религию с правильными знаниями дать другим, и Бог начинал из моего сознания и ума делать нужный передатчик, достойный выполнить столь непростую миссию в столь цивилизованном мире, где уже обухом не перешибить, не удивить никого, но надо. Поэтому Бог планомерно, не смотря на все мои внутренние визги, начинал с моей жизни, моего бытия, безжалостно руками Маркова тоже руша то, что гниль, что не в помощь, а на поверку…- бедное семейство. Надо было концентрировать страдания до такой степени, чтобы я начинала мыслить и искать иначе… А иначе без Бога – никак…
Бедные мои поиски. Я как слепой котенок искала хоть какой-нибудь лаз, дабы соединить несоединимое. А начиналось с работы при сложившихся обстоятельствах.
Да, я работала, когда у Светы был самый непростой возраст, когда не хотелось учиться никак, но увлекала, свобода, друзья, и были свои тайные раздумья, в которых, мне казалось, нет для меня секретов, ибо я часами, Бог давал, говорила с ней и в минуты ссор и выяснения отношений, и в минуты затишья, ибо с ней было возможно говорить по душам, она открывалась, она вручала себя, она доносила, как могла свои обиды, свои надежды, свои просьбы, она была и источником самых душевных разговоров, ибо никогда и ни за что я не говорила с ней повелительным или приказным тоном, Бог давал мне разум, давал чувства любить, дорожить, ценить, упиваться общением… Она была моим маленьким разумным ангелом. Но в свои тринадцать она начинала уходить в себя, на улицу, к друзьям, требуя и здесь от меня понимания. Я же обращала глаза только к Богу там, где не понимала, что было против моих убеждений, ибо всегда брала за основу свою личную внутреннюю строгость, мораль, устои, которые всем плохим в себе вручил мне мой земной отец, как чистоту мышления… Но… Света плохо училась. К нам зачастила ее классная руководитель, видимо наслаждаясь давать свои поучения коллеге, берущая на себя смелость предсказывать мне судьбу в таком случае моих детей и не берущая в толк мои слова и объяснения, что я исчерпываю все возможности, но наказывать, лишать общения и друзей… не желаю и не смогу. Многие на самом деле пытались предсказать судьбу моих детей, ибо, глядя на мои бедствия, казалось, что не вылезу, погрязну и утащу за собой в омут нищеты и необразованности их непременно. Увы, Бог вел, не взирая, вел по Своему великому Плану, вел, знающих Бога, вел старающихся, но пока не имеющих признанной в материальном мире опоры. Но опора была самая надежная – сам Бог. Была и есть. И дети мои пошли, думая, не слабо, во всех смыслах, оказавшись духовно стойкими, все понимающими, чистыми мыслью и поступками… Это - теперь. Но тогда… Видно не было. Была только Боль. Судьба подступалась ко мне со всех сторон с мрачными, достаточно печальными прогнозами, да так, что все предшествующее, сколь не было насыщенным страданиями, казалось теперь слабой прелюдией, «путешествием из Петербурга в Москву»…
Удивительным образом крутой, своенравный, настойчивый характер Светы сочетался с мягкостью, доверчивостью и великой внутренней нравственностью, как и ответственностью. С почти девяти лет она была незаменимой, лучшей нянькой для младшей дочери, любя сестренку всем сердцем, что даже я поражалась, откуда в ней столько ума, разума, умения предвидеть, беспокойства за крошку. Я была благодарна ей всем сердцем, радуясь в ней человечности, которая не едва, но была ее сутью, ее убеждением, ее основой. Видимо, это качество Бог закрепил за ней из прошлой жизни, когда она была Анисимым, отцом многодетной семьи и когда он изматывался, исстрадался в вечном и долгом вопросе, как прокормить семью. С тем и умер… Никакая жизнь, даже с виду самая не путевая, у Бога не проходит бесследно, но чем тяжелей, тем качества надежней, тем этот человек более угоден Богу, ибо и не просто достается Богу, но в страданиях, изматывающих и долгих, когда человек то и дело обращает к Богу глаза и молит…
Мнение Светланы было неоспоримым, достаточно разумным и к нему я относилась с уважением, ибо не могла, да и не желала противостоять там, где было не мое, но допустимо. Бог смягчал по многим вопросам мое сердце, и я уступала в том, что считала для себя не принципиальным, ибо в себе и для себя была достаточно тверда и непоколебима. Но относительно дочери – насилие любого порядка было мне противно, не совместимо с моим пониманием. Когда я привезла младшую дочь из роддома, только вступила с ней на порог, Светлана тот час объявила, что сестру будут звать Оля, хотя это имя я никогда не отличала, но более сосредотачивалась на имени Вероника, от слова Вера. Надо отдать должное и Саше, который также не шел против мнения дочери, никогда не становился в позу и был к дочерям достаточно миролюбив, хотя особо это никак не проявлял, кроме некоторого снисхождения, но не особо беспокоился, будучи пьяным, о том, как это может повлиять. Но Бог отводил. Бог буквально обязал доброе сердечко Светланы, и она была лучшая мне помощница, когда я начинала ездить к преданным. Этот вояж, достаточно долгий, был мне крайне необходим, в этом была Воля Бога, поэтому Бог подключал ее постоянно, давал ей желание, а мне освобождал руки и отправлял после работы, два раза в неделю к матаджам. На Свету можно было надеяться всегда; и тогда и по жизни, это была ее суть, ее незыблемое качество, ее понимание порядочности и долга, это было и есть прекрасное человеческое качество, которое ей досталось условиями и практикой ее прошлой жизни, и было мне в помощь и радость, качество, не от меня и моего воспитания, ибо в моих отношениях с ней была только любовь и наслаждение ею. Светлана забирала Ольгу из детского сада, кормила, играла с ней и укладывала спать к моему приходу, прекрасно со всем справляясь и отчитываясь о проведенном дне или вечере, опережая все мои вопросы.
Поскольку это существенно, следует напомнить, что в прошлом своем рождении Ольга, моя младшая дочь, была Иваном Малютой, афганцем, погибшим 8 апреля 1984 года при исполнении боевого задания и получившим Орден Красного Знамени посмертно. Если Светлана в детстве очень часто плакала, ибо боль прошлой жизни передается Богом, как чувство неудовлетворения, чувство, имеющее в своей основе долгие и изнурительные страдания, то Ольга, приняв мгновенную смерть в прошлом рождении в теле солдата, была достаточно устойчива к слезам, изумляя меня своей сдержанностью, ибо никогда из-за боли в младенчестве, когда ей делали уколы, не плакала, не плакала и когда я отводила ее в детский сад, но переносила свои невзгоды мужественно, выходя со мной на диалог и оговаривая то, что ей не нравилось, когда повзрослела. Ольга была по-своему разумна, неприхотлива, но желала, чтоб было, как могла преумножала свои игрушки, порою и хитрила. Однажды, отправляя ее на день рождение к девочке из многодетной семьи на первом этаже, я дала ей в ручки помимо подарка и деньги, тридцать рублей и строго настрого попросила отдать, не потерять, не забыть отдать. Ребенку было шесть лет. Когда она вернулась, у нее из кармашка выпало десять рублей. На мой недоуменный взгляд, она пояснила, что десять рублей оставила себе. Возмущенная хитростью и предприимчивостью дочери, я порвала десятку, но уловив в ее глазах великую печаль, почти тотчас возместила ей ее утрату, дав ей чуть ли не последние свои двадцать рублей, ибо мир дочери, ее умственный процесс, ее детскую боль, потрясающую для меня, выдержать не смогла бы… Но как отрадно видеть благодарные глаза ребенка, все понимающего, начинающего свой путь, как может, желающего себе хоть малых благ. Здесь мое сердце всегда разрывалось, чему Бог не мешал, но и вел путями своими, достаточно не простыми и дающими моим детям то, что не смогла бы я дать никогда – человеческие качества… Ибо и нравственность имеет перегибы и не угадать, что во что произрастет и выльется.
Иногда путь Бога на моих детей мне казался и жестоким, но все развивалось естественно, и Бог никогда не препятствовал моему сердцу и рукам отзываться. Строго придерживаясь в себе нравственности, что было моей абсолютной позицией, я, однако, была лишена возможности ее активно внедрять в умах детей, т.е. никак не наказывала, обходилась словами, иногда очень долгими беседами, обоюдными, увлекательными, начиная со сказок, когда мир ребенка и мой сливался и души соединялись. Это было чаще всего вечернее время. И все же один случай мне запомнился. Однажды Ольге досталось. Неподалеку от нашего дома уже который год стоял возведенный на пустыре долгострой. Я буквально извелась в поисках ее. Плача и молясь, умоляя Бога вернуть дочь, опрашивая всех, я получила подсказку от детей, куда она могла направиться. Детей я нашла тотчас, мирно играющих на первом этаже недостроенного дома. Несколько хороших шлепков она от меня получила, как и строжайших предупреждений… Она о том давно уж забыла. Но память моя держит в себе и все еще стоит перед глазами, как она шестилетняя, выведенная мною с ее такими же друзьями из недостроенного дома, бежит впереди меня, а я иду следом, ругаю ее, и в сердцах припечатываю ее несколькими не слабыми шлепками по заднице… И готова тотчас схватить и тискать в руках и целовать. Но Бог удерживает… Ольга была юркая умом, по своему зорко следила за событиями вокруг нее и была с детства занята своей предпринимательской деятельностью, сообщая мне, в каком киоске какие игрушки продаются, прося у меня десятки на куклы Барби, которые продавала соседка за бесценок и собирала их десятками, связывая все между собой веревочкой, дабы не растерялись. Она отводила себе в квартире самое недоступное местечко для своих достаточно дешевых детских игрушек, поделок, тетрадей, карандашей, фантиков, этикеток, привнося сюда постоянно, наслаждаясь и зорко следила, чтобы все оставалось на месте, более контролируя меня, нежели я ее. И здесь также сказывался характер Вани Малюты, оставшегося на сверхурочную службу, дабы иметь материальные блага, о которых мечтал. Надо знать, что Бог оставляет душе и после смерти ее чаянья, желания, цели, смысл и дает тем путем идти, который душе более нравится или более подходит, вовлекая ее в соответствующие игры и роли, учитывая и цену, которую заплатил человек, и выстраивая в новой жизни события более подходящие для претворения этих потребностей души, еще в свою меру привязанной к материи. Моя дочь и теперь, будучи взрослой, устремляется к этой цели, к материальным благам, чтоб было, но путем труда, усилий, предпринимательства, отсюда извлекая те, качества, которые наметил на нее Бог.
На самом деле, у детей моих не было добротных, дорогих игрушек никогда, не было и средних. Все выкраивалось очень и очень непросто, ибо денег не было никогда даже на нормальную еду, и покупая одно, приходилось отказывать себе в другом, не менее насущном.
Не зная, как распорядиться деньгами, не имея возможности покупать дорогие игрушки, я как Светлане, так и Ольге в свое время покупала тонкие детские книжечки в букинистических магазинах, покупала много, на выбор, зачитывали их до дыр и перечитывали, как и сама рассказывала детям своим долгие сказки, придумывая их на ходу, где герои действовали по заказу и с тем исходом, который желал ребенок. Оленька развлекала себя, многое заимствуя у друзей, вырезая куклы, мастеря им бумажные одежды, рисуя им в тетрадках с многими разрезами уютные квартиры, кухни, спальни, везде вырезая из старых газет и журналов мебель и обставляя так свои виртуальные комнаты и заселяла в них кукол, проигрывая с друзьями далее их быт, хвалясь друг перед другом лучшим благоустройством. Иногда собиралось столько детского хлама, что надо было как-то разрядить обстановку, ибо здесь было все: газеты, тетради, журналы, лоскутки, изрисованные фломастеры, изрезанный картон, всякие коробочки и тюбики, все имеющее смысл, все передавалось или щедро дарилось друг другу, все составляло быт и домашнюю утварь кукол, все давало пищу и детскому уму, всем Ольга дорожила, иногда немного упрекала, сетовала, обижалась, но и расставалась без слез, ибо находила или пополняла замену из щедрых даров друзей. Так что постепенно детская кучка вновь подрастала и до поры после моей ревизии охранялась. Иногда она и не замечала, как редели ряды ее богатств и с прежним рвением дополняла открытками, журналами, прочим, что к игрушкам не имело особого отношения. Здесь Саша был непробиваем абсолютно, никогда, ни разу за все время не купил ни одной игрушки ни Светлане, ни Ольге. Бог не давал ему это понимание так что этим качеством он не оставил благодарный след ни в одном детском сердце.
Одежда детей была также весьма скудной, был для меня бич, постоянной внутренней неудовлетворенностью, как и для детей. На одежду Саша выделял деньги 2-3 раза в год, на самое необходимое, учитывая сезонные запросы в основном. Говорить о нарядной, праздничной одежде вообще не приходилось, было и так, что Ольга выбегала на улицу босая, или заимствовала тапки у детей из многодетной семьи, пока я думала, где найти деньги на внезапно, непредвиденно быстро порвавшуюся обувь. А потому детские мероприятия в школе и в детском саду отличали моих детей будничной одеждой или одеждой с чужого плеча, в которой и фотографировались, или на фотографиях их ставили где-то с краю, как не нарядных, не соответствующих… Почти на всех детских и школьных фотографиях они выглядели, как пристроенные где-то сбоку и в чужих бантиках… Если со Светой я еще могла ходить по детским мероприятиям, во Дворец строителей на елку, в цирк, зоопарк, во Дворец спорта, то Ольге не повезло. Времена наступали трудные,
Саша от семьи отдалялся, денег было крайне мало…
Каждый день перед сном я крестила все стены в детской комнате, дочерей, желая им мира, моля за них у Бога, ибо их сердца уже познавали в своей мере и унижение, и боль, и несправедливость. Саша – мариец. Национальность девочек становилась их бичом, их обижали, с ними неохотно дружили, их били и по-детски предавали. Наша двушка на шестом этаже, чтобы дети были на глазах или предпочитали домашние условия, всегда была полна детей, сюда стягивались все дворовые дети, а более всех завсегдатаями были дети из многодетной семьи на первом этаже. Здесь были друзья и для старшей дочери и для младшей. В лучшие времена, да и в худшие я всегда кормила всех друзей моих детей, порою и по нескольку раз в день, пищей весьма простой, доступной – кашами, пакетными супами, макаронами и лучшим из блюд, иногда заказываемым, – жареной картошкой. За компанию, с радостью мои дети ели охотно, друзья же относились к этому, как к само собой разумеющемуся. Однако, было итак, что затем, выходя гулять, эти друзья почти тотчас обзывали моих детей, и они в слезах и детских причитаниях прибегали домой, недоумевая от предательства, и давая себе зарок больше никогда и ни с кем не дружить… Но через секунду к нам уже вновь стучались дети… Что делать. Снова мирились, снова ругались… А я объясняла детям, что так устроен материальный мир… И долго утешала каждую в своем детском горе и с еще большей радостью и щедростью встречала соседских детей, стремясь, как могла, соединить их души, что собственно мне удавалось и дети до сих пор поддерживают с друг другом весьма продолжительную и устойчивую связь, где уже отнюдь нет давно причин для разногласий, и где мои дочери любимы и уважаемы друзьями. Но это теперь. Так детям, на их уровне, своими путями Бог приоткрывал ширму человеческих ценностей через непростые материальные детские игры, где место было и добру, и предательству, и оговорам, и зависти… в итоге каждый учился мыслить, выходить на себя, свою личность, мириться, прощать, ставить свою цель выше или ниже. В их детском мирке строилась целая галерея отношений, потрясающих детский ум, привносящих, дающих свои ценности, свой выбор, свои и переживания… годами…
И все же наша квартира на Северном была желанна, посещаема дворовыми детьми, место достаточно шумное… Особенно такое посещение было взаимным с многодетной семьей, где старшие девочки были ровесники Светланы, а младшие – Ольги. Здесь дети чаще всего были предоставлены себе, ибо мать с отцом были заняты в бизнесе, уезжая на работу ранним утром и возвращаясь к сумеркам. Бизнес по всему шел успешно, приносил неплохой доход семье и потому они, не препятствуя детям посещать Ольгу и Свету, однако, посматривали на нас свысока, особенно после неудачной попытки с нашей семьей подружиться, что окончилось обоюдным фиаско. Так получилось, что на день рождения Ольги я накрыла сладкий, весьма скромный стол и пригласила детей. Но вместе с детьми пришли и их родители… Ни чем существенным я накормить их не смогла, что привнесло на будущее сдержанность в их отношении к нам, как и терпимость… После этого события, мать семейства уже не очень обращала внимание на моих детей, скорее на младшую, ибо старшая не нуждалась, и бывало так, что, пригласив на день рождение, не кормила и так и не сажала за стол, исправно, однако, получая подарки… Такие были дела… Однажды, много лет уже спустя, мне попала в руки кассета, где было записано день рожденье Ольгиной подруги, Валеры. Я была поражена, мое сердце сжалось от боли… Все гости были усажены за прекрасно накрытый стол, буквально ломившийся от еды и гостей, только дочка моя неприкаянно ходила, слонялась по комнате, по проходу, иногда подходя к столу и заглядывая в чужие тарелки, но ее отфутболивали то там, то здесь, а ведь пришла не с пустыми руками, по их приглашению... Только тогда я поняла, почему ребенок, пятилетний ребенок на мой вопрос, как они отпраздновали, отвечала, что хочет есть и за стол ее не сажали… Не поверила, долго спрашивала… И такое было. Чем и помянуты. И тем не менее это была благословенная семья, где дети мои находили тепло, открытые двери, и их детство было наполовину здесь, в уютной трехкомнатной квартире, приютившей восемь человек, отца, мать и их шестерых дочерей, эта семья вошла и в мое сердце всем хорошим и плохим в себе, я кормила их детей всегда, как отдавала долг, как и других друзей, моих детей, а дети из многодетной семьи год за годом, беспросветно, наделяли моих вшами, изнуряя меня и детей нескончаемой борьбой с этими ужасными насекомыми, но и берущая на себя их досуг всегда, и когда они стаей приходили к нам, и когда Ольга устремлялась чуть свет к ним, ибо привязывалась, и я с величайшим трудом отговаривала ее, увещевала не беспокоить людей и порой она, тотчас возвращалась, постигая на практике, что жизнь есть жизнь и нельзя быть столь навязчивым.
Главой этой многодетной семьи был невысокий, чуть худощавый армянин Валерий, с вечной улыбкой на лице, достаточно добродушный и приветливый. Жена его Наталья, была высокая, полная, несколько властная женщина, русская, старше его на десять лет, делающая погоду в семье, великая хозяйка, и весьма неплохая мать. Семья исправно праздновала все праздники, дни рожденья, накрывая столы и усаживая за них свое семейство и достаточно многочисленную родню. Эта семья была тоже частью моей жизни, жизни моих детей, за что я и благодарна. И жизнь показала в дальнейшем, что богатые тоже плачут, а бедные тоже… Но с Богом не так горько и с неплохим исходом, о чем я еще поведаю.
Мои дети…Все можно было бы терпеть, но мне приходилось их оставлять из-за работы, мне приходилось оставлять Ольгу на руках Светы, когда Бог повел меня к матаджам, и Сам Бог их хранил, однако изводил мое сердце нестерпимой и нескончаемой болью, граничащей с отчаяньем и долгой затяжной печалью, настаивая изнутри на поиске... Жизнь и к детям моим разворачивалась не просто, не задаривала их подарками, едой, одеждой, общением без сучка и задоринки. Все было, но имело свои шероховатости и требовало претерпеть себя, так не расслабляя внутренний мир, но утверждая жизнестойкость и желание искать и мыслить, как и творить свое детство своими руками, а отсюда начинали и прорастать и выкристаллизовываться далеко не детские качества, но имеющие начало отнюдь и не в этой их жизни… В 1992 году Ольге шел пятый год. Я не надеялась на чудеса, но желала, чтобы дети знали Бога, были хранимы Богом, чтобы пожили в храме хоть немного, и потому хотела, просила Бога о том, что было невозможно, что считала чудом сама, просила чуть ли не с рождения Ольги, молила за обеих дочерей, даже еще не будучи в религии. Это желание было самым страстным, самым долгим и самым неутешительным, ибо не было нигде тех обозримых путей, не было еще той конфессии… Сам Бог давал мне это удивительное желание, не показывая реальных врат, не приближаясь еще ко мне, но и не выкорчевывая из меня этот желаемый для детей путь, но и не активизируя здесь мое желание, ибо не было ничего, что бы я позволила против воли своих детей, пока далеких от религии, растущих в своих детских буднях. Но придя к Богу, я много раз стояла перед изображением Бога на коленях, моля его о том, чтобы дети Ему служили, моля неозвученно, тайным, потаенным желанием, ибо только так я могла быть уверена, что Бог их будет хранить всегда… таков был мой быт, мои чаянья, мое окружение в 1992 году. Откуда мне было знать, что желание относительно детей давал Сам Бог, ибо и пути для них уже существовали.
Саша практически перестал бывать дома, ибо все чаще и чаще оставался ночевать у тети Ани. В один из дней он приехал и сообщил, что тетя Аня, Анна Петровна… умерла. Это было 20 марта 1992 года. Откуда мне было знать, что Бог приступил к исполнению намеченного на меня в части освобождения от многих пут мира материального, так, пока окольными путями готовя мне то освобождение, которое бы развязало мне руки и дало Богу возможность начать вести меня активно… В этот же день Саша забегался с документами относительно похорон, а меня отправил посидеть с тетей Аней, ибо нехорошо было оставлять покойницу одну. Оставив Ольгу со Светой, отдав все необходимые распоряжения, я поехала на Гвардейский, не зная, что в этом печальном обществе мне предстоит быть до глубокой ночи, один на один с той, которая в прошлой жизни была моей дочерью. Я сидела рядом, не поднимая глаз, испытывая в себе великий штиль и давление некоей глубокой таинственности, но отнюдь не ужас, не страх, не чувство невыносимости. В сердце скорее был мир и участие. С некоторым трудом я заставила себя посмотреть в лицо тети Ани. Оно было спокойно, строго и непричастно, с легким оттенком умиротворенности… Она как-будто спала. Смерть не исказила ни одной ее черточки, не привнесла ничего, что можно было бы назвать смертью. Или… я не видела. Бог не возмутил увиденным мой ум, ибо на самом деле давал мне без всех, один на один проститься с той, которая была моей дочерью в моем прошлом рождении. Воистину, я видела ее рождение, как мать, и увидела ее смерть… Это было мне открыто позже Самим Богом непосредственно, когда Бог заговорил со мной. Воистину, многие не знают, свидетелями каких событий, как и участниками, они являются. И с кем только Бог не сводит и Милосердием и Наказанием… А мне еще предстояло с этой душой встретится. И точно знаю, что этот человек увидит меня мертвой… А пришла она 12 января 1998 года моим внуком, родившимся у моей старшей дочери Светланы. Но об этих событиях, об этой встрече – позже, как и о событиях предшествующих… Продолжение следует.