В тот вечер неожиданно постучали. Обычно в это время его никто не беспокоил. За дверью стоял директор. Директор сообщил, что заболел контрабас, а в ресторане весь вечер – важное мероприятие: важная свадьба. Так что придётся Конферансье сегодня совмещать две работы: свою и контрабаса. Зато завтра будет выходной. Дело это было, в общем-то, обычное, единственное отличие заключалось в важности момента: женился какой-то писатель-телеведущий, так что расслабляться было нельзя. Казалось странным, что такой жених решил справлять свадьбу в маленьком ресторанчике, расположенном в непритязательном переулке. Впрочем, мало ли у кого какие прихоти... Конферансье собрался и отправился в зал.
Свадьба прошла неожиданно тихо и даже буднично. Невеста – полная женщина лет сорока была в обычной повседневной одежде. Гостей было всего шесть человек и все они были старше невесты. Выпили они довольно много, хорошо заплатили, в том числе и оркестрантам. Этот ничем не примечательный обычный вечер стал для Конферансье одним из самых тяжёлых за много последних лет.
Весь вечер он не сводил глаз с жениха. Седеющий мужчина с бородкой в коричневом в клетку двубортном пиджаке, в основном молчал. На первый взгляд в этом человеке не было ничего необычного. Немного было знакомо его лицо – это и понятно – ведь его неоднократно показывали по телевизору, хотя Конферансье не мог вспомнить ни одной передачи с ним. Но дело было не в этом. Было что-то в этом человеке особенное, что трудно выразить и объяснить. Чувствовались словно волны, исходящие от этого писателя-телеведущего: в каждом жесте, в каждом взгляде, в каждой улыбке Конферансье с подавленным будто стыд восторгом улавливал словно отблески света или аплодисментов – не ясно чего именно. И в какое-то мгновение, в самой середине вечера, он вдруг понял, что пытается разглядеть в этом чужом, незнакомом ему человеке что-то близкое и родное и даже ещё ближе – себя самого. Это и был кульминационный момент, когда Конферансье в возникшей волею оркестровки паузе, вдруг поймал себя на ощущении равенства с этим человеком, словно были в ресторане только они вдвоём – музыкант и писатель, два брата, смотрящие друг на друга с пониманием и значением. Откуда возникло это странное чувство равенства, со-значительства? Зачем оно возникло? Ибо в тот же миг острая как бритва мысль резанула по душе: нет! Нет никакого равенства, о чём вообще может идти речь? Он – известный писатель, телеведущий и ты – мелкий артистишка из маленького ресторанчика, ночующий в каморке при заведении! Какое равенство? Что за бред?! Он – величина, а ты – ничтожество, пустота, мизер, которому оплатят сегодня жалкие гроши за контрабас, а завтра – отпустят погулять. О, Боже...
Мысль эта – резкая как удар по голове и жестокая как ледяной душ, вдруг охватила несчастного Конферансье и на поверхность вышло другое, совсем другое ощущение, прятавшееся до сих пор где-то на глубине, в вечной темноте неподвижных вод: зависть и ненависть. Словно этот недостойный писака украл у него его деньги, его славу, его женщину; словно упырь, прячущийся до срока в могильной тиши, приходящий в лунную ночь посреди глубокого сна, испил силы души, взял их себе и присвоил, и оставил свою жертву лежать и стонать посреди долгого, бесконечного, тяжкого серого сна... Как жалко! Как безумно жалко себя! Господи, ну почему?!
Остаток вечера Конферансье доиграл словно в беспамятстве. Несколько раз он сбивался и сидящая справа скрипка – обрюзгший бездарь лет шестидесяти, как-то глумливо косился в его сторону. Что ты смотришь на меня?! Наконец, проклятая свадьба закончилась. Гости ушли, свет погасили, оркестранты разъехались, Конферансье вернулся в свою каморку. В прихожей он снял свой фрак, аккуратно повесил его на положенное место. Зашёл в комнату, прошёл к зеркалу, стал внимательно рассматривать себя.
Седеющие кудри. Две глубокие складки залегли поперёк лба. На голове отчётливо наметилась лысина, кажется, ещё в прошлом году её не было. Складки под глазами, складки у рта. Пока ещё не глубокие, но уже отчётливые. Как-то нездорово изогнутая шея, всё тело... ведь когда-то оно было другим. Конферансье охватил страх: ведь он очевидно стареет! Бессмысленно убеждать себя в обратном. Годы идут, жизнь идёт... что происходит? Куда утекает время? Сколько его осталось?
Он оторвался от зеркала и заходил по комнате, по-детски заламывая руки и думая о писателе. Что он такого сделал, этот чёртов писатель? Почему он известен? Почему его издают, приглашают на телевидение? Что в нём особенного? Он же – обычный человек, за весь вечер хоть бы что-то особенное промелькнуло! Почему жизнь так несправедлива? Почему бездарь, серость, посредственность – выбивается в люди, а человек ничем не худший – сидит здесь, в этой убогой каморке?! Впервые он думал об этом так откровенно и так отчётливо. И в душу его закралось тяжёлое мрачное предчувствие: он будет всегда здесь, в тёмном и душном ресторане, с его дешёвым посетителями и бездарными коллегами-оркестрантами – фальшивящей трубой, воющей скрипкой, лающим роялем, один посреди удушающей темноты. Один.
Когда-то, учась на старших курсах консерватории, он часто видел сон – как поднимается он по деревянным ступенькам из тёмного закулисья на сцену, залитую светом. Оркестр уже посажен – нет только его и дирижёра. И вот – зал взрывается овацией: он выходит. Он идёт. Он садится. Оркестр следит взглядами за каждым его движением, все эти трубы и валторны неотрывно смотрят на него. Первая Скрипка Века! Шумит зал, он чувствует, как тысячи восторженных глаз смотрят на него из темноты. Он поднимает смычок и на зал обрушивается тишина – полная и абсолютная, словно зал исчезает вовсе. И дивная мелодия, распускаясь подобно розе, обволакивает зал... Он не верил тогда, что так может быть, он твёрдо знал, что так будет. По-другому просто не могло быть.
И теперь это мгновенное, обвальное осознание краха, постигшего его, оказалось столь невыносимым, что он вернулся в зал ресторана, где ещё не прибрали, взял со стола две наполовину опорожнённые бутылки коньяка и что-то из закуски. И вернувшись к себе, почти всё выпил. Впервые он напился. Впервые нарушил строгий запрет давно умерших родителей. Он, кажется, вспомнил перед сном, что нужно помолиться, но молиться не стал. Махнул рукой и упал в кровать, предавая подушке слёзы, невыплаканные за столько прожитых лет...
Что это было – сказать сложно. Возможно это было просто сон, но сон очень похожий на реальность, – столь яркими и живыми были его образы. В первое мгновение Конферансье объял неожиданный страх, потому что ему показалось, что он умер.
Сначала он брёл по каким-то ужасным подземельям. Узкий коридор, больше похожий на простенок, едва подсвечивался мерцающим светом факела, который каким-то непонятным образом постоянно находился рядом, за плечами. Танцующие отсветы выхватывали из непроглядной тьмы потемневшие от сырости кирпичные стены, низкий – так, что приходилось нагибаться, сводчатый потолок и пол, вымощенный неровной каменной кладкой. Стены давили, сжимали, вызывали страх, коридор всё время вёл вниз. Конферансье вспотел от напряжения, тьма стояла впереди, тьма оставалась сзади, тьма и тишина где-то на огромной глубине в пустоте и одиночестве. Потом что-то переменилось и он оказался в огромном подземном зале. Зал был необъятен. Вдоль стен горели десятки факелов, высоченный потолок терялся во тьме. Два ряда могучих колонн протянулись вдоль стен. Конферансье стоял с изумлением, глядя по сторонам, не понимая, куда он попал и куда теперь ему нужно идти. Он двинулся нерешительно, стараясь держаться ближе к колоннам, на тот случай, если что-то случится и ему придёт прятаться от кого-то.
Пройдя несколько десятков шагов, Конферансье разглядел, что тот конец зала, в который он направлялся, был освещён немного ярче, чем тот, из которого он вышел. Его охватило даже подобие любопытства, но в тот же миг он остановился, ибо отчётливо понял, что там, в той стороне, куда он направляется, кто-то есть. В каменной тишине зала доносились какие-то невнятные шорохи. Может быть это сквозняк, шедший из неведомой щели, колыхал пламя факелов, а может быть показалось вдруг напряжённому слуху, но Конферансье остановился и замер. Некоторое время было совершенно тихо, но потом шорох повторился. Было неизвестно, что это, не понятно, что могло издавать этот слегка шуршащий звук, но теперь уже стало совершенно понятно, что в зале был ещё кто-то, и этот кто-то находился в том, дальнем конце зала. Конферансье приник к холодному камню колонны, вытер рукою капельки пота со лба и подумал, что нужно немедленно уходить отсюда, назад, прочь, неведомая опасность подстерегала впереди. Но когда он оглянулся назад, он понял, что бежать ему некуда. Он не знал или не помнил – как попал сюда, далеко ли нужно идти, да и можно ли выйти. Он посмотрел в слабо освещённую часть зала, где на стене легко колебались тени колонн. Ни двери, ни прохода, голая стена. Конферансье посмотрел вперёд, туда, где свет был ярче, и откуда доносился неведомый шорох. Нужно было решаться. Хотя, конечно, менее всего он хотел встретиться с кем-нибудь в этих неведомых миру подземных залах.
Он зашёл за колонны, в узкое затемнённое пространство у стены, стал на четвереньки и, прижимаясь всем телом как можно ниже к полу, медленно пополз, всматриваясь в темноту. Ползти пришлось далеко и долго. Шорох, похожий, кажется, на шуршание грубой бумаги, периодически повторялся и в эти мгновения Конферансье замирал и какое-то время потом не решался двигаться. Ужасное чудовище с горящими красным светом глазами рисовалось ему в неведомой дали. Он прополз почти всё расстояние, когда в очередной раз в просвете между колоннами, наконец увидел дальний угол, из которого доносился столь пугающий его звук. Угол зала был ярко освещён сразу десятком факелов. Там, в углу, неожиданно для себя он увидел огромный письменный стол, заваленный бумагами и свитками. Но самым невероятным было существо, сидевшее за столом. Фигура, похожая на человеческую, но значительно крупнее, с двумя большими крыльями за спиной. От фигуры как будто исходил свет, белый, в отличие от желтоватого света факелов. Этот свет ярко освещал стол, словно над столом горела лампа. «Боже мой... неужели это ангел?» – подумал Конферансье, не веря своим глазам. Пожалуй, именно так он и представлял себе этих существ, которые, несмотря на религиозные взгляды, всё-таки представлялись ему больше фантастическими, чем реальными. По крайней мере так их и рисовали всегда на картинках. «Может быть, я действительно умер?» – вихрем пронеслось в голове. Конферансье зажмурил глаза и потряс головой. Нет, видение не исчезло.
В этот момент ангел поднял голову от стола и, кажется, посмотрел в сторону Конферансье. Всё оборвалось внутри. Холодное пламя отдалось жутью под рёбрами, Конферансье замер и сжался, боясь пошевелиться. Он надеялся, что его не заметят – ведь то место, где он сейчас находился было тёмным.
– Выходите! – вдруг сказал ангел и его голос мощным эхом прокатился по залу. Конферансье не шевелился. – Чего вы боитесь? – спросил ангел, выждав мгновения, – идите сюда.
Поняв, что прятаться бесполезно, Конферансье медленно поднялся. На негнущихся ватных ногах, словно пойманный воришка, пошатываясь и пригибаясь к полу, он вышел между колоннами и остановился на середине зала.
– Как вы попали сюда? – спросил ангел.
– Я не... – начал было отвечать Конферансье, но понял, что у него пропал голос.
Исполинские крылья едва шевельнулись, пламя факелов качнулось, как на ветру. От неожиданности Конферансье вздрогнул, мышцы его испуганно напряглись и он механически присел на корточки, словно опасаясь, что что-то смертоносное пронесётся сейчас у него над головой.
– Не бойтесь же! – сказал ангел, увидев его движение, – я не причиню вам вреда. Подойдите сюда!
– Простите, – едва слышно прошептал Конферансье, – я что, умер?
– Умерли? – ангел, кажется, удивился вопросу, – нет, с чего вы взяли?
Конферансье не отвечал и лишь оглушённо смотрел на ангела.
Ангел отложил в сторону большое белое перо, которым писал на разложенных на столе листах пергамента и присмотрелся.
– Вы спите, – сказал ангел, – вы спите и всё это вы видите во сне.
– Во сне... – прошептал Конферансье, с трудом понимая смысл этих слов.
– Однако, что же привело вас сюда? – спросил ангел.
– Меня? – переспросил Конферансье, – не знаю... – он уже немного более осмысленно осмотрелся по сторонам.
– Странно... люди крайне редко попадают сюда. И как привратник пропустил вас?
– Привратник? Я не видел привратника...
– Потому и не видели, что он пропустил вас. Значит, это необходимо. Подойдите ближе. С чем вы пришли?
Конферансье прошёл, словно проплыл ближе. Он ни с чем не приходил сюда. Ведь ему это всё просто снится. А раз это просто сон, значит этого не существует. Он проснётся и всё это исчезнет. Он проснётся утром в своей маленькой ресторанной каморке и у него будет свободный, выходной день. Скорее всего он проведёт этот день в постели, ему некуда идти, да и не хочется.
– Неужели вам и вправду некуда пойти? – спросил ангел, словно прочитав его мысли.
Конферансье изумлённо посмотрел на светящееся лицо и ответил.
– Как-то так... некуда...
– Ну что же... тогда, может быть у вас есть мечта? Может быть вы хотите чего-то, чего у вас нет? Скажите...
– Мечта... – с этим словом Конферансье словно приободрился, хотя мысли его текли по-прежнему вяло и он не мог как следует сосредоточиться.
Хотя вот что. Пусть это сон. Он словно попал в сказку. Сейчас ангел предложит ему загадать какое-нибудь желание, или даже три желания. Он загадает и всё сбудется. Мысль заработала чётче. Чего ему нужно в жизни? Что же сказать? Важно не прогадать. У него плохая работа, работа, бесконечно далёкая от Настоящего Искусства, настоящей Большой Сцены. Кроме того, у него очень мало денег, да и живёт он в малюсенькой каморке, бесплатно предоставляемой ему рестораном. От этого вся жизнь его – сплошной ресторан, но увы – не с парадной лестницы, а со стороны кухни. Нет у него ни хорошего инструмента, ни нормальной одежды. И быт его совсем не устроен. Более того, хоть и живёт он при ресторане, питание его оставляет желать лучшего. Он такой худой... И ещё у него совсем гнилые зубы, их бы хоть немного подлечить. Ещё ему нравится одна женщина, очень нравится. Она – постоянная клиентка ресторана, ей под сорок, она блондинка. Она приходит по воскресеньям, всегда одна и пьёт дорогие вина. Она всегда приходит одна, слушает музыку, что-то читает, сидит допоздна, за дальним столиком и не с кем не знакомится. Он даже не знает как её зовут.
Мысли кружились, нарастая как снежный ком, их становилось всё больше, они становились всё ярче, обрастали подробностями и деталями. В голову полезли детские мечты о парусниках, об Африке… Конферансье решил, что нужно сосредоточиться на чём-то одном, стал собираться с мыслями, но тут ангел улыбнулся, кивнул головой и сказал:
– Всё понятно. Скажите, у вас трудная жизнь?
– Жизнь? – этот вопрос оказался для Конферансье совершенно неожиданным. И дело было не в том, что он не ожидал от ангела такого вопроса, а в том, что сам подобный вопрос почему-то никогда не приходил ему в голову. Удивительное дело, он прожил столько лет и никогда не задумывался над жизнью в целом. Всё его волновали то карьера, то музыка, то фрак, то гости ресторана, а вот так в целом, чтобы дать оценку жизни в целом – до смешного! – ну не задумывался никогда. И вот теперь, услышав этот вопрос от ангела, Конферансье заметил эту странность и удивился ей, и с незнакомым чувством открытия вдруг попробовал окинуть взглядом свою жизнь целиком. Какая она, его жизнь? В голову полезли какие-то детали, мысли, планы, мечты, их было много, но все они были как-то по отдельности, Конферансье никак не удавалось выложить из этих разнородных кусочков целостную мозаику и ему стоило больших усилий связать одни эпизоды своей жизни с другими. Впрочем, даже несмотря на это, собравшиеся по частям кусочки подсказывали ответ. И действительно – в обрывочном этом своём портрете, жизнь вырисовывалась серая, скучная; жизнь-разочарование; жизнь – не сбывшаяся мечта. Да, как верно подмечено: неудачная, трудная жизнь.
– Да, – ответил он, – пожалуй, вы правы. У меня трудная жизнь.
Ангел понимающе кивнул головой.
– Сейчас всё посмотрим.
Крылья ангела снова качнулись, он встал, повернулся спиной и Конферансье увидел, что за спиной сидевшего прежде ангела скрывалась в стене маленькая неприметная дверь. Едва только ангел повернулся к ней, дверь тут же бесшумно и как-то мгновенно открылась, словно вдруг исчезла, и за открывшейся этой дверью взору предстал другой зал, ещё более огромный, превратившийся в бесконечной протяжённости своей в огромный коридор, освещённый, как этот, факелами. Но поразительное отличие того зала от этого заключалось в том, что все стены зала были полностью, – от пола, до потолка, терявшегося во мраке, закрыты необъятными стеллажами, заставлены толстыми, старинными на вид книгами. Где-то там вдали зал частично перекрывала массивная арка во всю ширину, а за которой продолжались уходящие в бесконечность стеллажи. Колоссальная анфилада уводила в бесконечную даль, гигантские необъятные залы выстроились подобно отражениям в зеркалах, смотрящих одно в другое. Поражённый, Конферансье зашёл в зал следом за ангелом.
Они стали идти вдоль стеллажей, быстрым шагом, долго, отмеряя сотни шагов по широким ровным каменным плитам пола. Наверное, ангел мог бы двигаться намного быстрее – с помощью своих крыльев, однако он не пользовался ими из-за человека, идущего сзади. Гулкие шаги отзывались эхом в тишине среди миллионов тёмных переплётов. Если бы не ангел, шедший на несколько шагов впереди, Конферансье давно потерял бы уже терпение и смелость – и побежал бы обратно.
Но наконец, ангел остановился. Крылья его качнулись, развернулись, сложились и он легко поднялся вверх, ввысь, куда-то на уровень четвёртого-пятого этажа обычного городского дома. Там он остановился и плавно двигая крыльями, завис в воздухе, всматриваясь в корешки книг. Конферансье замер, не в силах выразить своё восхищение, свой восторг этим неожиданным полётом и боясь проронить хотя бы один звук.
Ангел протянул руку и, сняв с полки книгу, спустился с ней вниз. Книга была большой по формату, толстой и изрядно потрёпанной. Под древним коричневым переплётом виднелись жёлтые неровные пергаментные страницы. Впрочем, всё это показалось мелочью, когда Конферансье разглядел буквы, название книги, красивым шрифтом оттиснутое на обложке. Этим названием её было его собственное имя.
Впрочем уже через мгновение на месте прочтённых им букв он увидел набор нечитаемых рун и в голове его мелькнула, как облегчение, мысль: «Наверное показалось». Ангел положил книгу на небольшой столик, не замеченный Конферансье ранее и словно возникший здесь же, у стеллажа; сел на стульчик и раскрыл книгу.
На жёлтом листе старинным рукописным шрифтом были выведены две колонки текста. Текст был в основном чёрным, но многие слова были написаны яркими цветными чернилами, выделяясь на фоне своих соседей красными, зелёными, фиолетовыми цветами. Конферансье изо всех сил всматривался в текст, но не мог прочитать ни одного слова – слова были написаны на незнакомом языке и буквы были неизвестны ему, хотя на первый взгляд казались, что они читаемы.
– Здесь записана ваша судьба, – как-то буднично, но доброжелательно сказал ангел и стал листать страницы. Конферансье впился глазами в книгу. И хотя он ничего не мог разобрать, диковинно и невероятно было видеть всю свою судьбу, прошлое и будущее, целую жизнь, изложенную вот так, текстом, пусть и не понятным. Было заметно, что книгу редактировали – некоторые куски текста были аккуратно вычеркнуты, во многих местах на полях стояли пометки, а кое-где были даже вклеены новые листочки. Ангел всё листал и листал, а текст всё не кончался.
– Неужели в моей жизни столько событий? – не выдержав волнения спросил Конферансье.
– Здесь описаны все мелочи, – пояснил ангел, – что вы ели на завтрак, что – на обед, о чём думали, что говорили, как держали ложку, как работала в это время ваша печень… Кроме того, много места уходит на ссылки на другие книги. Вы же понимаете, что если вы с кем-то в этот момент говорили или даже просто думали о ком-то, в этом месте обязательно должная стоять ссылка на другую книгу, где в соответствующем месте в судьбе того человека будет описан тот же диалог или упомянута ваша мысль о нём. Вот они – ссылки, смотрите, пишутся зелёным, – он показал на два стоящих подряд непонятных слова.
Чуть ниже шло сразу же несколько слов, написанных красным.
– А что означает красный цвет? – спросил Конферансье.
– Красным цветом отображаются ссылки на ангелов. Вы сейчас говорите со мной – и в соответствующем месте должна стоять ссылка на мою книгу.
– А ваша судьба... неужели она тоже записана?
– Да, конечно. Только те книги стоят в другом месте...
К удивлению Конферансье чёрный текст пестрил зелёными и красными вставками, причём красные слова попадались лишь ненамного реже зелёных.
– Но позвольте, – сказал Конферансье, – в моей книге не должно быть ничего красного... я никогда в жизни... я первый раз в жизни разговариваю с ангелом!
Как раз в этот момент ангел перевернул страницу, почти целиком написанную красными чернилами. Ангел повернулся к Конферансье и лишь улыбнулся в ответ.
В голову больше не приходило никаких вопросов – Конферансье был настолько поглощён непонятным содержимым книги, что не мог думать или анализировать. Он не спросил, кто пишет эти книги, не спросил, насколько точно описано в них будущее, или описано одно лишь прошлое, и если будущее описано, то обязательно ли оно сбудется? Его удивило, что и у ангелов есть свои книги, со своей судьбой, но он и об этом ничего не спросил. Его просто болезненно манило в конец книги, ему безумно хотелось узнать, какая запись будет стоять в этой книге последней и что будет написано перед тем, ну или если даже и не узнать, то хотя бы увидеть пусть и непонятные буквы. Он бы дорого дал тому, кто показал бы ему всего лишь картинку – его портрет, сделанный лет через десять или пятнадцать. Каким он будет? Во что он будет одет? Кто будет стоять с ним рядом?
– Вы знаете, –сказал ангел, долистав книгу до конца, – я вижу перед собой довольно редкий случай. Эта книга написана не полностью. Таких книг здесь немного, мне уже давно не попадались... Описание, конечно, доведено до конца, но видите, фиолетовый цвет говорит о вероятностях, но не о фактах.
– И что, моя дальнейшая жизнь неизвестна?
– Понимаете, – сказал ангел, не ответив на вопрос, – насколько я понимаю вы потому и попали сюда, что сегодняшний день очень важен для вас. В вашей жизни уже было несколько таких дней, но вы всякий раз проходили мимо них. Сегодня – очередной такой день. Здесь написано... – ангел провёл по листу книги.
– И что же сегодня произойдёт?
Ангел на секунду задумался, вероятно подбирая правильные слова.
– Можно сказать так... Сегодня – самый важный день в вашей жизни. Здесь стоит знак – он снова показал на какое-то место в тексте – его очень трудно перевести на доступный вам язык... «замыслов раскрытие», «час полуденный», «снег на вершине», «судьбы свет», «ангелов день» – что-то подобное, хотя всё не то. Свет этого для будет столь ярким, что он высветит для вас всё ошибочное, что есть в вашей жизни. Высветит и укажет вам через это правильное направление.
– И этот день – сегодняшний?! – ахнул восторженно Конферансье.
– Да, сегодняшний. Но вы должны знать, что знак этот всегда несёт с собой одну опасность.
– Опасность?
– Если вы не сумеете правильно воспользоваться этим светом, он может ударить вам в глаза и ослепить вас. Этот свет слишком яркий, с ним нужно быть осторожнее.
Эти последние слова ангела нисколько не уменьшили то восторженное изумление, которое охватило Конферансье. Он почему-то был абсолютно уверен в том, что сумеет воспользоваться этим чудесным светом.
– Я всё понял, – сказал он, – и что же? Я увижу свой настоящий жизненный путь и смогу по нему идти?
– Да, если вы его действительно увидите, идти по нему будет легко и быстро. Всё случится сегодня, ещё до наступления полуночи. Ровно в полночь множество фиолетовых страниц станут чёрными, на годы вперёд, а возможно – и до конца.
Конферансье потрясённо посмотрел на книгу.
– Значит, моя жизнь переменится – прошептал он.
Ангел слегка нахмурился, словно прислушиваясь к чему-то, мягко закрыл книгу и, посмотрев на Конферансье, сказал:
– Кажется, время вашего сна завершается, ступайте. Ваш день начинается. Идите и помните: сам Бог будет смотреть вопрошающе на вас в этот день.
Конферансье машинально улыбнулся, не осознавая масштаба произнесённых слов, вздрогнул непроизвольно и в ту же минуту проснулся, открыв глаза.
В комнате было темно. Косой свет уличного фонаря, пробиваясь сквозь не до конца задёрнутые шторы, лежал на стенке, освещая висевшие там часы. На часах было около половины пятого утра.
Так рано он не просыпался уже безумно давно. Обычно пробуждение его наступало часам к двенадцати дня. К тому же впереди был выходной день, и значит – возможность основательно выспаться. Но куда там!
Ощущение восторга охватило конферансье ещё во сне и теперь он вспоминал отдельные детали и не мог поверить в возможность произошедшего с ним. Вот бы каждую ночь спать и видеть такие сны – завораживающие реальностью и волшебством… они бы скрасили его существование. Но увы сны такие не снятся ему…
«Как жалко, что это был всего лишь сон» – подумалась ему стандартная фраза. Эту фразу он произносил часто. Но сегодня, трудно было сказать – почему, сон не отпускал его так быстро. Мысль о том, что наступающий день может быть самым ярким днём в его жизни, завораживала. Он пытался отогнать от себя эту мысль и убедить себя в том, что снился ему просто сон, пусть и прекрасный. Зачем верить в сны? Они могут быть слишком прекрасны, а потом не сбыться. И разочарование, которое придёт вечером, будет слишком тяжёлым. Но нет, эта разумная мысль не принялась и что-то внутри него твёрдо поверило, что сон этот – самый что ни на есть – вещий, и он не мог долго сопротивляться этому манящему убеждению.
Неужели сегодня что-то случится? Что это может быть? Невозможно представить, чтобы что-то такое могло изменить течение многих лет за один день, хотя ведь всё возможно. Может кто-то встретится ему и – конец серости и унынию? Здравствуй, Жизнь? От мыслей этих Конферансье стало неспокойно, он заворочался, постель показалась ему тесной и он встал. Часы пробили один раз – половину пятого. Делать было нечего, но и спать дальше он не мог.
Обычно встав, он сразу же заправлял постель, эта привычка укрепилась в нём за долгие годы ещё с тех самых пор, когда отец учил его этому. Сейчас же у него появилось желание поступить вопреки старой традиции и просто подойти к окну. Что за необходимость, на улице ещё темно, подождёт эта постель! Впрочем, поколебавшись мгновение, он всё-таки решил сначала заправить постель, так как подумал, что мысль о не заправленной постели будет отвлекать его. Он старательно всё заправил, правильно и аккуратно сложив одеяло, подушку и закрыв всё это широким пледом. Потом он ещё расправил все складки и только тогда подошёл, наконец, к окну.
Пустая безлюдная улица уводила направо вверх, фонари разрезали ночную тьму слабым голубоватым светом. Дома, расположенные выше по улице, отсюда выглядели тёмными громадами, высящимися куда-то в небо. Высоко над крышами висела полная Луна. Он никогда не выглядывал в это окно ночью, зрелище тёмной улицы показалось ему на мгновение пугающим. Картинка оставляла впечатление затерянности и одиночества. Конферансье вздохнул. Ему в голову стали приходить мысли о прошлом. Детство, юность, полная надежд и дерзких планов, учёба в консерватории, золотая медаль, блестящий выпуск, всеобщие похвалы, гордые родители. Но потом вдруг что-то переменилось и жизнь словно пошла мимо – и он, ждущий от жизни блестящей карьеры и уже придумавший себе титул – Первая Скрипка Века – попал в этот ресторан. Тогда это выглядело чем-то несущественным, необходимостью заполнить небольшой отрезок времени, и он воспринял это спокойно, как временное недоразумение, как случайные трудности Большого Пути, как кризис роста. Он и до сих пор верен этим идеям! И хотя протянулись долгие годы, и нет уже родителей, и времена ужасно переменились, а он всё думал, что живёт в каком-то ожидании, которое вот-вот закончится. Только сейчас подумал он об этом…
Он оторвался от окна и потрогал рукой висевший на гвоздике футляр со скрипкой. С самого начала своей работы здесь, с самого первого дня, он прибил сюда этот гвоздь и повесил на него футляр. Скрипка никогда нигде не валялась, хотя и не использовалась уже давно.
Он снял футляр с гвоздика, открыл его, и лунный свет из окна заиграл на лакированных плечах его скрипки. «Сегодня должно что-то произойти» – подумал конферансье и почувствовал, как сжалось от волнения что-то в груди. «Может быть, сегодня нас услышат?» – спросил он мысленно у скрипки
После заправки постели было время молиться – и Конферансье, положив футляр со скрипкой на кровать, как всегда голый, наскоро помолился. Затем он встал, зажёг свет, взял со стола аккуратно сложенную с вечера одежду, надел её, тщательно расправив перед зеркалом все складки. Одежда его была не новая – потёртые брюки, лоснящийся пиджак – всё старое, но аккуратное и чистое. Преподаватель сольфеджио сказал им на первом курсе: человек со Сцены должен быть всегда опрятен и ухожен, он должен быть примером другим, он должен быть безупречен – и эта фраза навек вчеканилась в его сознание. Сегодня это может особенно пригодиться. Возможно, сегодня бывший ресторанный конферансье покажет себя миру, во всём столько лет невидимом блеске и величии.
На мгновение он вдруг осёкся и даже испугался того, о чём подумал. И произошёл этот испуг не от того, что сон и впрямь мог оказаться лишь сном, он испугался того, что вдруг понял, что эти мысли – о Первой Скрипке Века, о славе и прочие – стали ему как-то непривычны. Он неожиданно для себя осознал, что отвык от них, что столь обычные для него много лет назад, они уже давным-давно не приходили ему в голову, тихо отлёживаясь где-то под порогом сознания, а он даже не заметил этого. Он не заметил этого и спокойно жил своей будничной ресторанной жизнью, как-то и забыв о своём Призвании. Осознание этого факта неожиданно больно задело его. Из блестящей чёрной коробочки, всегда стоящей справа от зеркала, он достал расчёску и расчесал свои волосы. Он гордился своей причёской.
Делать что-либо дальше в тёмной каморке было решительно нечего, кроме того Конферансье чувствовал внутреннее возбуждение, отчего оставаться на месте было просто невозможно. Он решил выйти на улицу, несмотря на столь ранний час, но от дверей вернулся. Подумав немного, он взял футляр со скрипкой и решил идти с ним. А вдруг и вправду он сегодня встретится с кем-то, кто сможет как-то повлиять на его судьбу, и инструмент будет тут же, под рукой. И уж тогда-то он не упустит свой шанс. Уж тогда-то он покажет всё, на что он способен. Он взял футляр и пошёл с ним на улицу. Дверь привычно скрипнула, щёлкнул замок, Конферансье прошёл длинным тёмным коридором, мимо ресторанной кухни, открыл запертую заднюю дверь и вышел на улицу.
Тёплый ветерок дунул в лицо. Постояв немного на пороге и посмотрев по сторонам, он решительно зашагал налево – вниз, по направлению к набережной. На улицах уже начинало светать, но кругом было по-прежнему безлюдно и тихо. Конферансье шёл быстрым шагом. Пусть в этот день всё будет ярко и необычно. В голову ему неожиданно пришло воспоминание об одной скамейке. Скамейка та стояла на набережной, в парке, неподалёку от здания консерватории, где частенько, в бытность свою студентом, сидел и он – в мечтах о предстоящем времени. Уже скоро – не более, чем через полчаса, ноги сами донесли его до парка, в котором он не был уже несколько лет. Путь к скамейке лежал прямо, но он умышленно свернул направо, дав крюк – чтобы пройти мимо здания консерватории.
Консерватория была большим зданием с колоннами цвета слоновой кости и каменными львами, охраняющими парадную лестницу. В конце лестницы находилась большая двустворчатая дверь, за которой открывался широкий холл с лестницами. Конферансье хорошо помнил внутреннее расположение всех помещений. Когда он дошёл до ступеней консерватории, уже полностью рассвело, хотя фонари ещё горели. Вокруг никого не было. Он постоял пару минут у лестницы. Никого не увидев, он развернулся и пошёл к парку, к той самой скамейке. Вот было бы символично, если бы судьбоносная встреча произошла именно там... А кого он может там встретить? Чего он вообще ждёт от всего этого? Конферансье сначала задумался, но потом удивился, что вообще думает по такому ясному вопросу. Пусть, например, сегодня ему встретится Большой Дирижёр, или какой-нибудь музыкальный деятель. Можно даже встретить просто богатого человека, который даст денег на то, чтобы собрать собственный оркестр. Мечты легко подхватили его и понесли в даль. А почему бы и не помечтать? В этот день ему это позволено. В этот день он может заказать свою судьбу как блюдо из меню. И, приостановившись на миг, Конферансье ясно представил себе не миллионера, и не дирижёра во фраке, а роскошную, красивую, стройную и изысканную аристократку, миллионершу, рано овдовевшую страстную поклонницу музыки. Вот кто бы понял его и оценил его по достоинству!
От этих сладостных мыслей Конферансье широко улыбался на ходу, и не заметил даже, что уже вышел на набережную, к скамейке. Здесь было тихо. От воды веяло утренним холодком. На той стороне реки, вдоль сплошного фасада домов медленно полз большой чёрный автомобиль. В противоположную сторону шёл мужчина в шляпе. Конферансье осмотрел старую знакомую скамейку и сел на неё, словно и впрямь чего-то ожидая. Как прекрасно было это утреннее настроение – ожидание свершения, большого события, да что там – чуда! Было слышно, как часы на Городской башне ударили один раз – вероятно половина шестого. На той стороне реки взгляд снова поймал ту же самую чёрную машину, которая теперь ползла в обратную сторону. Конферансье проводил её взглядом. Машина свернула в переулок. Со стороны консерватории к Конферансье приблизилась какая-то фигура в фуражке, надвинутой на лоб, руки в карманах. Он внимательно проследил за фигурой, но человек прошёл мимо. Его охватила какая-то смесь волнения с нетерпением, неожиданно для себя он даже забарабанил пальцами по футляру. А почему, собственно, встреча должна произойти здесь? – подумалось ему. Кто его вообще может увидеть здесь, в старом парке у консерватории? Раньше здесь его уже видели много раз. И ни к чему хорошему это, как видно, не привело. И он, помявшись ещё немного на месте, зашагал прочь. Он прошёл несколько сотен шагов, дошёл до моста и пошёл по нему на другую сторону реки. На мосту ему попался какой-то всклокоченный молодой человек в полосатом свитере, с ненормальным взглядом, который полупрыгал-полубежал, в упор не видя ни Конферансье, ни его скрипку.
По той стороне влево теперь шли несколько человек. Конферансье быстро и нервно шагал вдоль гранитного бордюра, оглядываясь теперь назад, на скамейку, на которой он только что сидел – не появится ли там кто? Но нет, она была по-прежнему пуста. На ступеньках консерватории стояли и разговаривали двое мужчин. Может, он всё-таки зря ушёл оттуда? Конферансье в нерешительности остановился. Он очень боялся сейчас ошибиться и что-то пропустить. Впрочем, те двое едва ли имели какое-либо отношение к музыке. Что им вообще делать там так рано? Он отвернулся, сошёл с моста, перешёл через дорогу и свернул в переулок. Встреча может произойти где угодно, на любом углу, предугадать ничего невозможно. На углу дома стояла небольшая скамеечка. На этой скамеечке сидел и читал газету широколицый усатый господин в шляпе. Газета, судя по огромной, в полстраницы надписи «2:0», была спортивная. Конферансье внимательно посмотрел на читающего, прошагал ещё шагов сто – до следующего переулка. Здесь было ещё тихо и безлюдно. Он хотел повернуть обратно, но вдруг откуда-то неожиданно вывернул, кажется, тот самый чёрный автомобиль, что недавно плутал по набережной. Машина, похоже, была старинная, раритетная, с роскошной, сияющей хромом решёткой радиатора и с широкими блестящими крыльями над колёсами. Чёрная краска отражала как зеркало. Дорогая игрушка богача, любителя ретро-эстетики. Конферансье невольно залюбовался автомобилем, а тот вдруг мягко затормозил неподалёку. Водительская дверь открылась и из машины выглянула молодая, красивая женщина с длинными светлыми волосами. Ну прямо модель! Модель с обложки, не меньше.
– Простите пожалуйста! – сказала дама, улыбнувшись.
– Да-да! – ответил Конферансье.
– Не могли бы вы мне помочь? – попросила женщина. – Я петляю здесь уже целых полчаса!
– Конечно, чем могу…
– Я ищу консерваторию…
– Консерваторию? Да это же совсем рядом! – Конферансье широко улыбнулся, а голос его вдруг предательски задрожал от волнения.
– А не могли бы вы показать мне? – спросила дама каким-то кокетливо-смущённым тоном.
– Разумеется!
– Тогда садитесь, пожалуйста! – она улыбнулась и, маленькими смешными шажками обежав машину, открыла перед ним дверь.
– Ну что вы… – смущаясь и даже растерявшись, пробормотал Конферансье и сел в машину.
Дама такими же шажками вернулась на своё место. Сев за руль, она посмотрела не него ожидающе и улыбнулась. Не помня теперь себя от волнения, он смотрел на неё, не зная, что ему нужно сказать. Лакированный блестящий руль заключал в своём деревянном ободе сияющий хромом клаксон. Сидения были кожаными и распространяли по салону запах чего-то дорогого и нового. Забавные огромные приборы отсвечивали выпуклыми стёклами. Фантастика! Он никогда не видел таких машин!
– Ну, так куда ехать? – спросила дама, улыбнувшись и стряхнув с него мгновение удивления.
– Ах да! – спохватился он, – направо, на набережную.
– Во так, а я уже там два раза сегодня побывала, – она засмеялась и машина тронулась.
Она повернула руль. Жесты её были замедленны и грациозны. Руль легко и послушно крутился в её тонких руках. Она коснулась рычага коробки передач – словно это был не рычаг, а цветок – белая роза, плавно и ласково... и рычаг, очарованно, перешёл бесшумно в другое положение. Конферансье смотрел на женщину, любуясь её красотой и молодостью, правильностью черт её лица, роскошностью форм… А она, кажется, замечала боковым зрением его восторг. Кажется, он смотрел слишком долго. Волны эмоций – один вал выше другого – захлёстывали его.
– А вы, я вижу, музыкант? – не отрывая глаз от дороги вкрадчивым голосом спросила она.
– Да! – радостно ответил Конферансье, стукнув ладонью по футляру, – скрипач.
– Скрипач?
– Да, скрипач. Кстати, окончил ту самую консерваторию, которую вы ищете.
– О, так везу вас в вашу alma mater! – она засмеялась.
– Да…
Они проехали мимо господина, читавшего спортивную газету и вывернули на набережную.
– Далеко ли ещё? – спросила она.
– Вон здание с колоннами, на том берегу.
– Ах, так это и есть консерватория? Как же я сразу не догадалась! – и она стала звонко смеяться.
– Да… это и есть.
– А я-то ищу её на этом берегу!
– Вы из другого горда?
– Да... я теперь вольная птица... езжу по разным городам... – она улыбнулась, мельком глянув на него.
Они доехали до моста, по которому некоторое время назад уже шёл сюда Конферансье. Затем – по парковоё дорожке мимо скамейки.
– А какие же произведения вы играете? – спросила она.
– Я? – он насторожился, подумав почему-то, что в этой части разговора может быть скрыто нечто важное. – Я могу играть… всё! Моцарт, Бетховен, Чайковский.
– А вам нравится Вивальди?
– Вивальди? Ну конечно же! Это один из моих любимых авторов! Играю и его!
– О, да я вижу, вы просто находка! А Паганини? Вы играете Паганини?
– Играю и Паганини! Кстати, одну из его вещей я играл на своём выпускном экзамене.
– Как здорово! – она снова оторвала взгляд от дороги и посмотрела на него на этот раз долгим заинтересованным взглядом.
– Вы, наверное, очень удачливый человек? – спросила она.
– С сегодняшнего утра – да!
Она снова засмеялась.
– Ой, а вы же в консерваторию едете? Я не спросила, везу вас туда… – вдруг забеспокоилась она.
– Да-да, конечно, я еду в консерваторию.
Машина затормозила около ступеней. Дама открыла дверь и вышла. Конферансье тоже выпрыгнул из машины, следом за ней. Двое молодых людей, которых он заметил ещё на той стороне реки, по-прежнему стояли здесь, у ступеней.
– Вот вы где! – сказала им дама, – если бы не помощь этого господина, я бы до сих пор искала бы вас!
Молодые люди закивали головами и, ничего не говоря, залезли в автомобиль.
– Спасибо вам огромное, вы меня просто спасли! – сказала дама и, приветливо улыбнувшись, и села в машину.
Дверь хлопнула, машина мягко тронулась с места и покатилась дальше. Доехав до конца парковой дорожки, включился правый поворот, машина повернула и скрылась из виду – за выступающим углом здания.
Некоторое время конферансье смотрел вслед машине, не в силах отделаться от навязчивого очарования, никак не соглашавшегося уходить от него. Только что он был совершенно уверен в том, что ему удалось так быстро и легко встретить свою мечту и даже почти обрести её, как вдруг – судьба его оказалась какой-то нелепой случайностью... Даже не попутчицей – она ведь отвезла его обратно, туда, откуда он только что ушёл. Конферансье засмеялся своему нелепому теперь восторгу и потёр лоб рукой.
Часы на городской башне пробили один раз – вероятно, половину седьмого. Окно в доме на той стороне реки распахнулось, и старушка начала прилаживать на подоконник цветок в горшке. Конферансье опустился на скамейку. Ему стало вдруг плохо. Как же, однако, смешно! И как явственно, как определённо… И почему он вдруг решил, что эта дама имеет какое-то отношение к музыке и что она может что-то дать ему? Он посмотрел на реку. Вода была гладкая, ветра не было. Глупость какая-то... Посидев ещё немного, он встал и побрёл направо – вдоль набережной, мимо консерватории, постепенно успокаиваясь и приходя в себя.
Вскоре он вышел на площадь. Здесь, несмотря на ранний час, было многолюдно. Ездили машины, открывались магазины. Конферансье пошёл вдоль ряда сверкающих чистотой витрин и зашёл в один магазинчик, где продавали часы. Он часто захаживал сюда, хотя никогда ничего не покупал. Здесь продавались очень дорогие часы, самые дешёвые из которых стоили два его месячных жалования. Магазин этот всегда наводил тоску, но он упорно, словно обязанный, каждый раз идя мимо, заходил в него. Сейчас, он зашёл как и всегда, но ничего даже не посмотрев, вышел и побрёл дальше, в какой-то переулок. Он шёл незнакомыми ему улочками, дворами, сидел на какой-то старой скамейке и смотрел, как рабочие меняли камни на мостовой. Постепенно отпустило. Нельзя так сильно расстраиваться. «Если сегодня такой большой День – что мне отдельное невезение? – подумал он – не повезло здесь, повезёт там... где-то да обязательно повезёт». И он стал крутить головой по сторонам. «Нужно верить в свою судьбу, – убеждал он себя, – я видел сон. Как там было... Ангел говорил мне, что сегодняшний день – самый важный День в моей жизни... Какие у меня есть основания, чтобы не верить ему?». Он посидел ещё немного, повторяя про себя последнюю фразу и чувствуя, как спокойствие постепенно возвращается к нему. Не найдя никаких зримых оснований для сомнения, Конферансье, перейдя в рассуждениях на второе лицо, заключил: «Ты просто маловер. Отсюда и все твои неудачи».
Последняя мысль пришла как спасение. Словно было найдено решение сложной и запутанной проблемы. Мысль о маловерии несла в себе какую-то особенную целительную силу. Он несколько раз повторил, даже прошёптывая, эти слова. И ему сразу стало ощутимо легче. Он осмотрелся и увидел, что сидит в старинном дворе, залитом солнцем, что рабочие уже куда-то ушли, бросив свою работу, что несколько детей прыгают теперь на горе камней. А ведь он, кажется, знает этот двор! Как же давно он здесь не был! Как, оказывается, давно не выбирался он из своей пропахшей кухней каморки на уличный свет… Он встал и, пройдя мимо камней, вышел на улицу и зашагал, обгоняя прохожих, к городской площади. Как хорошо быть на улице! Как тепло, как радостно! Весна! Весна в своей лучшей поре, в своём буйстве красок и торжестве чувств! А он даже не заметил листвы на деревьях, он наверное даже и не удивился бы, если бы вокруг сейчас оказался снег.
Уже совсем недалеко от площади, он увидел вдруг какую-то знакомую фигуру. Фигура эта мелькнула впереди, в толпе, сразу же обратив на себя внимание. Конферансье прибавил шаг, пристально вглядываясь в человека, показавшегося ему знакомым. Это был пожилой, сутулый мужчина небольшого роста. Кажется – в круглых очках и в шляпе. И Конферансье узнал его. Этот пожилой человек был ректором консерватории. Именно он готовил Конферансье к выпускному экзамену. Лично. Как одного из самых талантливых учеников.
Узнав ректора, конферансье побежал за ним и, немного не догнав, окликнул:
– Профессор!
Ректор консерватории обернулся и вопросительно посмотрел на него.
– Чем обязан? – спросил он, явно не узнавая окликнувшего его человека со скрипичным футляром в руках.
– Профессор, вы не узнаёте меня?
Конферансье, переводя дух и приходя в себя от бега, назвал профессору своё имя и напомнил экзамены и год, в котором они были.
Теперь лицо ректора переменилось, он слегка улыбнулся и сказал:
– Ах, это вы… Простите, не узнал вас, вы изменились!
Конферансье не знал, что ему следовало сказать, но ректор не дал ему долго молчать.
– Вы… я, знаете ли, спешу, - начал говорить ректор – если вы не против, поговорим на ходу.
– Конечно, конечно! – отозвался немедленно Конферансье и пошёл рядом с ректором.
– За мной должна была прийти машина. Но что-то, наверное, случилось, а я прождал! Теперь вот, опаздываю, – заговорил ректор сокрушённым голосом.
– А что, профессор, сегодня экзамен? – спросил Конферансье чтобы в разговоре снова не возникла пауза.
– Хуже – ректор махнул рукой, – слушания! Съезжаются знаменитости. В среду ведь будет такой концерт! Вы же, наверное, знаете…
– Конечно знаю! – отозвался Конферансье с пониманием в голосе, хотя он давно не следил за событиями в музыкальной жизни и понятия не имел, что же за концерт состоится в среду.
– Вот именно, – сказал ректор совсем подавленным голосом. – Съезжаются скрипачи, очень хорошие скрипачи, а я никак не могу утвердить список оркестрантов.
– А что, кого-то не хватает? – спросил Конферансье затаив дыхание.
– Да, нужны виолончель и скрипка. Ну, виолончель-то я нашёл, а со скрипкой просто катастрофа какая-то!
– Да-да, – Конферансье почувствовал, как внутри него начинает подниматься волна чувств.
– У меня был прекрасный скрипач, мой ученик, но он додумался за две недели до концерта свалиться с лестницы и сломать себе пальцы!
– Как же это всегда не вовремя… И вы теперь ищете скрипку?
– Да, конечно, ищу. Я уже слышал по этому делу столько отличных скрипачей, но всё не то, всё не подходит. Есть талантливые люди, но они никак не сыграются с оркестром. Просто какая-то напасть! А иные и звучат совсем нет так, как нужно.
«Неужели не так как нужно…» – подумалось Конферансье. Неужели он так удачно попался сейчас ректору консерватории?! Судьба? «Нужно как-то напомнить профессору, что перед ним – скрипач и, возможно, столь необходимый ему. Нужно как-то показать ему свою игру на скрипке. Да. Он послушает и возьмёт меня. Так и будет».
– Вам, случайно, не в сторону консерватории? – спросил ректор.
– Да, да, именно туда.
– Ну и отлично. Времени мало, нужно сесть на трамвай. Надо же... что могло случиться с машиной?
Едва только успел ректор произнести эти слова, их обогнал трамвай. Они прибавили ходу и успели дойти до остановки, когда трамвай ещё стоял на ней. Зашли в вагон и трамвай тронулся.
– Понимаете – начал ректор, достав платок и отирая им лоб, – был у меня один кандидат. Блестящий скрипач. И с оркестром сыгрался отлично. Просто чудо как сыгрался. Но знаете … – ректор натянуто изобразил смех, – на репетиции у него в очень важный момент лопнула струна. Начали натягивать, переигрывать, а она на том же месте опять лопнула. На третий раз натянули, так она лопнула сразу. Я такого не видел никогда, представляете?
– Да. – Конферансье, не вникал в суть рассказа, а ждал лишь подходящего момента для сообщения о себе.
– Чёрт меня дёрнул, но у меня в душе сразу же возникло какое-то предубеждение, – ректор нахмурился, – в общем, я отказался от услуг этого скрипача. А теперь вообще никого нет!
Ректор оглядел полупустой трамвай, словно искал здесь замену неудачливому скрипачу. Они стояли на задней площадке у окна. Конферансье считал необходимым выразить одобрение действиям профессора, к тому же произошедшее было очень выгодно ему самому. Конечно, ведь к предчувствиям надо прислушиваться, а то – подвёл бы этот скрипач в среду, и век себе этого не простишь. Эту мысль Конферансье хотел высказать профессору, но в этот момент трамвай вдруг резко затормозил и Конферансье, не державшийся за поручень, всей массой своей полетел на пол и выронил футляр со скрипкой.
– Что вы! – вскрикнул ректор. Конферансье с трудом встал на ноги, отряхнулся. Было больно и вдвойне неприятно оттого, что из всех ехавших в трамвае, упал только один он. Ректор поднял с пола футляр и подал его.
– Вот ваша скрипка!
Конферансье взял скрипку и это сразу смягчило боль и неловкость: наконец-то ректор заметил его инструмент! Теперь он наверняка что-нибудь скажет по этому поводу. Но ректор был всецело погружён в собственные мысли и, едва Конферансье поднялся, стал смотреть в окно, ни о чём не спрашивая.
Трамвай остановился, двери открылись.
– Приехали – сказал ректор и они вышли. Они пошли парком. Ректор шёл молча, а Конферансье всё никак не мог подобрать нужные слова. Между тем, здание консерватории уже замаячило вдали – и время заставляло начать разговор о самом главном. В этот День разговор не мог не состояться.
Подойдя к ступеням консерватории, ректор остановился и, обернувшись к Конферансье, сказал ему:
– Ну что же, дружище, спасибо за компанию, – ректор улыбнулся Конферансье и, кивнув головой, стал быстро подниматься по ступеням консерватории.
На мгновение Конферансье замер, не зная, пойти ли ему за ректором или остаться ждать. Всё прошло столь стремительно и бестолково, и самое главное: ректору он ведь так ничего и не сказал.
– Постойте, профессор! – вырвалось у Конферансье в последний момент, когда ректор уже взялся рукой за ручку входной двери.
– Да-да? – ректор остановился, обернувшись.
– У вас по-прежнему не хватает в оркестре первой скрипки?
– Ну да – непонимающим тоном отозвался ректор.
– Возьмите на эту скрипку меня! – на этой фразе голос Конферансье едва не сорвался от волнения.
– В смысле? – ректор как будто не понял вопроса.
– Ну я про тот концерт, ну, в среду!
– А… - ректор вдруг широко улыбнулся, засмеялся и, добродушно махнув рукой, сказал:
– А я и забыл, какой вы шутник!
С этими словами он повернулся и открыв дверь, скрылся в темноте дверного проёма.
Конферансье стоял посреди парковой дорожки, непонимающе глядя в хлопнувшую дверь консерватории за которой скрылся только что ректор.
Подул ветер и закачал с шумом ветки деревьев. Часы на городской башне ударили один раз – или половину десятого, или половину одиннадцатого.
Сорвавшиеся с цепи чувства вскипели и забурлили в голове. Почему его опять оттолкнули? Почему он так ответил, этот ректор, профессор, вероятно считающий себя гением? Неужели в его оркестре собрались такие мастера, что мысль принять в него одного из лучших выпускников представляется ему шуткой? На этот раз вместо отчаяния его охватила злость. Конечно, он-то прекрасно знал, что играл не хуже любого оркестранта, что ответ ректора – всего лишь выражение предубеждения, не более. Предубеждения, ни на чём не основанного. В жизни побеждает вовсе не талант, не ум, не искусство и даже не наглость. Сколько отчаянных наглецов не выдвинулись никуда, оставшись наедине со своим хамством в какой-нибудь грязной таверне или убогой мастерской! В жизни всем правит случайная и несправедливая удача. Просто оказаться «в нужное время и в нужном месте», кстати подвернуться чьей-нибудь высокой Руке – и Судьба сыграна как свадьба. И дело сделано, точно по расписанному сценарию. Но если удача не любит человека, человек будет всегда попадать мимо, каким бы золотым он ни был. Его часы всегда будут некстати спешить или досадно опаздывать – и поезд Судьбы всегда будет уходить на минуту раньше. И конферансье со злостью понял, что обстоятельства эти почему-то упорно играют против него, делая его жизнь несчастной, запирая его в маленькую душную комнатёнку в ресторане и унижая его талант необходимостью топорной и бравурной игры перед пустой и пьяной публикой…
Произнеся впервые в жизни несколько очень грубых слов в адрес ректора консерватории, Конферансье пошёл прочь, обратно, по направлению к площади. На улицах было многолюдно, но он почти не смотрел куда идёт, и поэтому два раза столкнулся со встречными прохожими и один раз, переходя через дорогу, чуть не попал под колёса машины: машина затормозила со свистом и водитель выкрикивал ему в спину сиплые ругательства.
Он шёл быстро, сосредоточенно глядя себе под ноги. Он должен действовать! Нельзя, невозможно сидеть, сложа руки, и всю жизнь ждать милостыню от судьбы. Нельзя каждый день сидеть и смотреть с надеждой на входную дверь, ожидая, что однажды она откроется и войдёт ангел с крыльями, и возьмёт за руку, и выведет куда-то высоко, туда, откуда уже не видно неудач и мелочей жизни. Нужно действовать. Нужно бить, бить в цель. Главное – правильно оценить обстановку и выбрать точное направление удара. И пусть под этим ударом сломается, не выдержав, чья-то челюсть или чья-то судьба. Он не может вечно приносить в жертву собственную жизнь!
Конферансье остановился, переводя дыхание. Ну, с ударом по чьей-то судьбе он, пожалуй, перегнул, он всего лишь будет играть на скрипке. Но в остальном – всё правильно, он будет действовать.
Оглянувшись по сторонам, он увидел, что стоит на городской площади. В дальнем её углу располагался небольшой ресторанчик, в котором, будучи студентом, он проводил с друзьями вечера. Где теперь эти друзья? Все они исчезли из виду, едва закончив консерваторию. Все разъехались и разошлись; только об одном кто-то рассказал, что тот дважды женился, а о другом – что тот вроде бы уехал заграницу. Когда-то ему казалось, что из его друзей в жизнь выйдет блестящая плеяда виртуозных скрипачей, но ни одного из них не было в составе знаменитых оркестров, ни одного имени ни разу не мелькнуло на афише. Ему вспомнилось, что с год назад один старый приятель, владеющий сейчас долей собственности какой-то фабрики, тоже приглашал его к себе, но он внутренне с презрением отказался от этого предложения: бросить музыку, перспективы, талант! И пойти работать каким-нибудь клерком… Конферансье даже передёрнуло от такой перспективы.
А в доме напротив тогда жила тогда одна тонкая девушка, белокурая и голубоглазая. Но и она уехала куда-то в другой город, вышла там замуж за кондитера, хозяина шоколадной фабрики. Объелась, наверное, шоколада и родила восьмерых детей... а на что она ещё может сгодиться?
Он зашёл в ресторанчик, такой же маленький, как и тот, в котором он сам теперь играл, заказал себе немного еды и вина, сел за столик и стал думать о том, что ему следует предпринять. Итак, день этот, преподнесённый судьбой, поистине удачен. Это правда, ведь именно этот день принёс известие о большом концерте и о том, что в оркестр требуется скрипач. Так. Что же дальше? Дальше Судьба ждёт от него деятельности, напора. Он должен попытаться пробиться туда! Пробиться любой ценой – и провидение поможет ему, нужно только проявить волю, упорство, а дальше всё сложится само собой. Конферансье выпил вина и стал есть. Мысли стремительно кружились в его голове. Но как же следует поступить? Ведь ректор уже отказал ему… Ну и что? Одной попытки слишком мало. Нужно снова идти в консерваторию. А там, вдруг и возникнут какие-то новые обстоятельства, новые возможности. Ведь сама Судьба играет сегодня за него! Это же самый яркий день в его жизни!
Последние слова несколько напугали, он не понял почему, но заключил твёрдо: нельзя мешкать! Нужно идти в консерваторию и биться головой о стенку. И сегодня эта стенка может быть пробита!
Конферансье выпил ещё бокал вина. С вином, он чувствовал, прибывала решимость. Судьбу нужно крепко держать в руках, как женщину, или как собаку – нужно быть ей хозяином! Хозяином жизни. Таких людей жизнь любит. Она терпеть не может слабаков, стоящих с протянутой рукой! Конферансье доел и допил бутылку вина. Достав из кармана деньги, он сосчитал их и вышло, что за обед придётся отдать почти всю наличность. Наверное, вчера он стал бы ругать себя за это, ведь он мог пообедать у себя в ресторане, заплатив за это вчетверо меньше. Но сегодня – нет! Не сегодня! И он отдал официанту не только сумму, положенную за обед, но и всё остальное – на чай. Будь прокляты деньги, если сегодня он не будет на коне!
Он встал и вышел из ресторана. От вина его качало, зато в голове стояла твёрдая уверенность в собственном везении, успехе и правоте. Дорогу до консерватории Конферансье шёл быстрым шагом, ни с кем не сталкиваясь по пути. Подул было ветер, но потом стих.
Дойдя до консерватории, он поднялся по ступенькам и, открыв массивную дверь, вошёл внутрь.
Из огромного гулкого колонного зала пахнуло прохладой и тишиной.
Конферансье прошёл несколько шагов по залу, поднялся по лестнице в три ступени и лицом к лицу встретился с привратником – низеньким лысым и бородатым человечком в непомерно больших очках.
– Вам куда? – спросил привратник.
– Мне нужно к ректору, – немного заплетающимся языком ответил Конферансье.
– А вы кто?
Конферансье громко и даже торжественно назвал своё имя с некоторым оттенком гордости слыша, как прокатилось оно эхом через весь зал к потолку, туда, где на небольшом карнизе играли стрелами два маленьких купидона.
– К ректору нельзя, – тихо ответил привратник, – он занят.
– Что значит «занят»?
– К нему сегодня приехал сам министр! – испуганным тоном сообщил привратник – в среду ведь концерт…
С последними словами лицо привратника приняло очень значительное выражение.
– Да…, ну что ж, подожду, – сказал Конферансье.
– Он едва ли сегодня вас примет. Он очень занят. Приходите лучше в четверг, а ещё лучше – в пятницу. Он обязательно примет вас.
– В пятницу? Ну уж нет. В пятницу будет поздно, дружок!
Почему-то всегда вежливый, Конферансье решил вести себя с этим маленьким человеком нарочито надменно. Пусть привыкают.
Конферансье сел на стул, неприметно стоявший за колонной, около стола привратника. На столе у того горела лампа и лежала толстая, в ладонь толщиной, изрядно потрёпанная книга – «Ремонт скрипок».
– А может быть, я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил привратник.
– Вы? – Конферансье, делано усмехнувшись, смерил привратника высоким взглядом и ответил:
– Интересно, чем бы... ну нет, уж вы-то мне ничем не поможете.
– Вы уверены, что ваша скрипка в порядке? – спросил привратник, кивнув на футляр конферансье.
– Уверен.
Привратник кивнул и, сев за стол, открыл книгу и стал читать.
Некоторое время они сидели молча. Конферансье чувствовал, как хмель бродит в его голове, хотя здесь, в прохладе, это ощущалось не так сильно. За всё время, пока он сидел, никто не вошёл и никто не вышел.
Наконец, где-то наверху хлопнула дверь и раздались голоса. Вскоре впереди, на длинном балконе, шедшем вдоль стены чуть ниже купидонов, появились двое – ректор консерватории и высокий седоватый полный господин, очевидно министр.
– Н-да, – говорил министр, – я доволен. Вы не зря работали столько времени.
– Стараемся, прилагаем усилия! – как-то воровато отвечал ему ректор.
Они дошли до конца балкона и стали медленно спускаться вниз по лестнице.
– По-моему, однако ж, - заговорил снова министр, - виолончель играет как-то неактуально. Знаете, даже как-то наигранно.
– Что вы говорите? Признаться, я тоже подумывал об этом! На репетициях в понедельник и во вторник учтём.
– Учтите, учтите.
– Непременно учтём!
– Да. И ещё рояль. Что же это он на последней ноте сбился?
– У пианиста был сломан палец. Мизинец.
– Ну как же так можно, перед таким важным концертом ломать мизинец?
– Нелепость! Но к среде он покажет превосходную игру. Ручаюсь. Ручаюсь вам.
– Ну, дай Бог, дай Бог.
Они дошли до площадки, развернулись и стали спускаться по центральной лестнице, по направлению к привратнику.
– Однако же, главная проблема, я вижу, не решена, – подытожил министр. – Тот скрипач вас по-прежнему не устраивает?
– Не устраивает. Но скрипач будет! Мы уже связались с двумя хорошими скрипачами. Думаю, завтра уже сыграем в нужном составе.
– А что же случилось с прежним скрипачом?
– Он болен. Он сможет появиться только через неделю-две.
– Простите! – крикнул вдруг Конферансье, резко поднявшись со своего места. – Господин министр! Я смог бы сыграть партию той скрипки!
– Вы? – удивился министр, – но кто вы?
– А… это наш выпускник – резко и внезапно ответил ректор, опередив Конферансье. Он встал на цыпочки и, прижавшись губами к уху министра, стал что-то напряжённо шептать.
– Не-ет, вы нам не подходите. – Как-то нараспев заключил министр, не дослушав шёпот ректора до конца.
– Но господин министр! Не слушайте чужое мнение! Послушайте, как я играю! – отчаянно закричал Конферансье.
Расстояние между ними составляло шагов десять.
– Ну что ж, сыграйте, – ответил министр, немного подумав.
Дрожащими руками Конферансье достал из футляра скрипку. Звуки открывающихся защёлок гулко отдались где-то под потолком. Конферансье бросил футляр на пол, тот с громким шлепком упал к его ногам, прижал скрипку к плечу. Тут он вдруг подумал, что не знает – что же играть. Для начала он хотел сыграть что-то простое, что-нибудь классическое. Но ничего не приходило в голову. Возникла нехорошая пауза и Конферансье наскоро придумал первые ноты какой-то романтической фантазии, и тут же взял первую ноту. И нота сразу вышла не такой, какой казалась мгновение назад, вторая подскочила куда-то вверх, и все остальные, словно пьяный с горки, покатились нестройно вниз, к басам. Скрипка как-то загудела и звучание её резануло слух.
– Извините! – крикнул он, прервав игру, – сейчас!
Сосредоточившись, он снова заиграл. И снова получилось то же самое. Рука словно не слушалась его. Будто жгут стянул пальцы и гири привязались к локтям. Мелодия опять поползла вниз, Конферансье попытался поднять её и она столь же безобразно и немузыкально поползла вверх.
– Да что же это такое! – тихо прошептал Конферансье.
– Э, да вы совсем не умеете играть… – как-то печально произнёс министр.
– Умел, – тут же вставил ректор. – Но, сами понимаете, отсутствие практики и, опять же, алкоголь…
– Да… – ответил министр. И они, повернувшись спиной, и продолжая о чём-то разговаривать, направились куда-то к маленькой двери за колонной, слева от лестницы.
Едва сдерживая отчаяние, Конферансье снова вскинул скрипку, надеясь сейчас выдать в их спины самое лучшее, на что он был способен. Но его руки дрожали, скрипка взвизгнула, и мелодия сразу свалилась в какую-то какофонию. Две удаляющиеся спины никак не отреагировали на этот последний всплеск.
Конферансье опустил голову и руки, сел на корточки, сложил скрипку и смычок в валявшийся на полу футляр.
– Я же предупреждал вас: ваша скрипка не в порядке, – сказал неожиданно привратник.
– Что вы понимаете, кто вы вообще такой! – вдруг вскочив, закричал на него Конферансье во весь голос. – Знайте своё место, господин починитель! Я был лучшим студентом курса! Я и сейчас всё тот же!
– Не волнуйтесь, – тихо ответил привратник, – я всего лишь хотел помочь вам.
– Я не нуждаюсь в вашей помощи! И не нуждаюсь в вашей оценке моих способностей! У меня всё отлично и меня и без вас всё устраивает! Слышите меня?!
Гнев Конферансье, выплеснутый на этого маленького человечка немного улёгся и он, подбросив футляр подмышку, пошёл к выходу. Привратник обогнал его и открыл перед ним дверь.
«Чёрт с ними! – подумал Конферансье, – сейчас пойду к себе, пообедаю и снова вернусь на площадь».
С этой мыслью он вышел на улицу и... остолбенел от неожиданности: на улице было уже темно! Фонари освещали старый парк и не было на аллеях ни одного прохожего. Только какой-то белый автомобиль неуверенно полз по набережной на другой стороне реки. Что это? Конферансье изумлённо пошарил по карманам в поисках часов. Сколько же времени? Часы показывали время несколько минут до полуночи.
– Не может быть... – прошептал сам себе Конферансье. Что же это – выходит, он весь день просидел в фойе? Или в ресторане? Во сколько он вышел из ресторана?!
Спустившись по ступеням, Конферансье почувствовал смертельную усталость. Он озирался по сторонам, всё ещё не веря своим глазам. Но на улице действительно уже стояла ночь. И он почувствовал вдруг слёзы, душащие его.
На лавочке, недалеко от ступеней, сидел какой-то человек. Судя по всему он был пьян. Конферансье медленно подошёл, сел рядом, неподалёку от пьяного.
– Будете? – спросил пьяный, протягивая бутылку.
Конферансье молча взял бутылку и хлебнул из горла, ощутив во рту резкое жжение от крепкого напитка. Пьяный взял бутылку обратно и хлебнул из неё сам.
– Я вижу, у вас горе, – сказал он.
– Горе? Не знаю... пожалуй, да.
– Что случилось? – спросил пьяный.
– Сегодня утром я видел ангела, и он сказал мне, что этот день будет самым ярким в моей жизни.
Пьяный недоверчиво покосился на Конферансье и спросил:
– И что?
– Ничего...
– А… – пьяный многозначительно покачал головой.
Глянув на пьяного, Конферансье махнул рукой. Не желая больше продолжать пустой разговор, он встал и побрёл медленно вдоль набережного парапета в сторону своего ресторана. Он никогда не называл ту комнату, в которой жил, домом, он всегда называл её именно – «ресторан». Улица была пуста и темна, так же, как и утром. Разве что во многих окнах ещё горел свет, оттуда неслись голоса, музыка и смех. Он дошёл до своего ресторана, зашёл в длинный тёмный коридор, прошёл его и оказался в своей комнате. Повесил футляр на стену, разделся и, помолившись, бессильно повалился на кровать.
Конферансье молится всегда в нижнем белье. Каждый вечер, услышав в зале ресторана за тонкой стенкой первые трубные звуки настраивающегося оркестра, он поднимается постели. Он встает, кряхтя, и сразу же проверяет свой фрак. Фрак всегда чист и выглажен. И Конферансье начинает молиться, стоя на коленях – всегда в нижнем белье. Надень он, при этом, свой фрак и встань, молясь в нём, на колени, колени фрака непременно вытянутся. Всякий раз отсутствие одежды мешает молитве, и Конферансье всегда начинает её с объяснения. Он объясняет Богу, что если он будет молиться во фраке, вытянутся колени. Это неприятно и мешает, но что делать? Всякий раз он объясняет это Богу. Но всякий раз, слыша из-за стенки звуки временами фальшивящей трубы, и позвякивание посуды, ему кажется, что Бог, несмотря на все объяснения, почему-то не понимает его.