Мать довольно плохо помнила довоенную жизнь, но последний мирный новый год запомнила, потому что потом началась война и сбылась ее мечта – целый год не ходить в школу.
Для тех, кто не знает или не помнит, замечу, что в те годы не мучили детей никчемными предметами и учились всего семь лет, да и в школу шли с 8 лет.
Вообще в нашей семье празднование Нового 1941 года пошло косячком – иначе не скажешь. Во-первых, мой дед, возвращаясь домой немного подвыпимши, купил вместо елки сосну, да еще такую гадкую – кособокую и сыпучую, что моя бабка, увидев ее, чуть не расплакалась, называя деда старым дураком и пьяницей, который хочет дочери изгадить весь праздник. Отмечу, что мой дед начинал, несмотря на свое одиозное отношение к христианству, праздновать Новый год, по-старинке, вечером 24 декабря, в сочельник. Официальная церковь не признавшая Советский календарь, перенесла Рождество на 7 января, но он, родившийся до Октябрьского переворота, и, к тому далекий от религии, не мог понять почему Рождество надо справлять после Нового года. Пелагея Прохоровна, моя прабабка, всегда честила моего деда, когда он вечером 24 декабря, наливал себе стаканчик, и пыталась ему объяснить, что-то про 7 января и Старый Новый Год, но мой дед крепко стоял на своем – «попы – враги, которые прятали зерно от продразверстки, теперь они и Рождество спрятали». Выпивал еще одну стопку и произносил свою коронную фразу: «мало я их расстрелял!». На этом дебаты о Рождестве, как говорит мать, заканчивались.
Но в канун Нового 1941 года, Пелагия Прохоровна почему-то молчала. Она посмотрела на сосну, покачала головой и сказала как-то пророчески – ничего, сойдет, а то дальше и этого не будет. Что она имела в виду, никто не понял (до 22 июня), да и не хотел понимать, поскольку семейный скандал разгорелся не на шутку и бабка схватила «елку», взяла мою мать с собой и направилась к Ленинградскому вокзалу[1], чтобы продать эту злосчастную сосну. Матери показалось, что она продала ее очень быстро, хотя так ли это было на самом деле, я сильно сомневаюсь. Восьмилетнему ребенку поноситься по снежку на улице – одна радость, поэтому и время бежит быстро. Мать запомнила, что бабка на обратной дороге ругала на чем свет стоит моего деда за то, что ей пришлось продать сосну в два раза дешевле, чем он за нее заплатил, да причем сильно пьяному человеку. Трезвый ее даже за полцены бы не купил. Пришлось ей доплатить, чтобы купить настоящую ель, где-то на задворках Казанского вокзала, как сказала бабка – «у воров». Мать помнит, что они шли по каким-то темным проулкам, как раз там, где сейчас находится универмаг «Московский». Шли долго и страшно, зато и елка удалась на славу – ровненькая, пушистенькая, зелененькая.
Игрушек на елке было немного и все они были разношерстные. Ведь только в 1935 году официально разрешили устанавливать елку, как символ Нового года. После революции, а точнее после Гражданской войны, когда пролетариат вселяли в бывшие барские квартиры на рынке появилось много старых, дореволюционных, стеклянных и бумажных елочных игрушек. У моей бабки было их припасено достаточно много и хоть правительство елку не поощряло, а после Ленина и вообще – порицало, но она очень любила Новый год именно с елкой, поэтому всегда ее украшала, особенно, после рождения в 1925 году ее первой дочери Нины. Хотя купить елку было проблематично, но услужливые дворники-татары отправлялись с топором за город или в Сокольники, зарабатывая тем самым себе на хлеб.
А вот, когда она вышла замуж за моего деда, то он в припадке Красного патриотизма (все-таки герой Гражданской войны), вызванного семейной ссорой по поводу его неумеренного подпития, подавил их почти все ногами, как контрреволюционные, поскольку на них была церковно-царская символика – ангелочки, храмики, херувимы, крестики. Осталось буквально меньше десятка игрушек – какой-то попугайчик, собачка и балеринка с задранной ногой, которую мой дед очень любил и, подвыпив, с хохотом щекотал у нее между ног.
Моя бабка в качестве «полезного украшения» всегда вешала на елку «мерзавчики» с водкой и коньяком, которые в Новый год, да и в последующие дни весело, по-праздничному, выпивались. И не было никогда никаких проблем, а вот в 1941 году произошел казус.
После Нового года к моей бабке пришел третий (последний) муж моей прабабки, которого она решила угостить водочкой с елки. Правда был он уже слегка под мухой, поэтому залпом выпил предложенное и сказал: «Ох! То ли перебрал я сегодня, а может просто – стал стар – ни чую ничего, но только твоя, Дуся, водка, мне как вода пошла». Она, заподозрив неладное, нюхнула рюмку, куда было налито содержимое «мерзавчика» и побагровела – там действительно была вода!
Тогда она сняла еще одну бутылочку с елки, налила… и – в рюмке была вода! Сняли другую, с коньяком – чай, сняли еще одну водочную – вода! И только в шестой, предпоследней, обнаружилась водка. Стало ясно, что бесстыжий муж, то есть мой дед, перед новым годом выпил все, а, для отвода глаз, налил в коньячные бутылочки чай, а в водочные – воду.
Замечу, что тогда вытворить такое было очень просто, поскольку бутылки укупоривались бумажной пробкой и заливались сургучом. А «мерзавчики» с их тоненьким горлышком просто заливались сургучом, поэтому, сломав, его можно было нагреть и снова залить бутылочку, да так, что комар носа не подточит. Я думаю, что, работая в магазинах и столовых, он давно освоил эту технику, снижая градусность водки для рабочего класса[2].
Но деду моему от бабки не влетело, поскольку у той тоже было рыльце в пушку – перед Новым годом она отличилась, купив, где-то на улице из бочки бидон какого-то красного вина в самый разгар подготовки к празднику. В комнате было жарко, поскольку подбросила побольше дров в печку, так как ей пришлось много готовить, а форточку открыть было нельзя, оттого что уже установили вторые (зимние) рамы[3]. Хотелось пить и она, со словами: «квасок… квасок…» понемногу потягивала кружечкой из бидончика. Да так и выпила весь бидончик, что через три часа свалилась на лавку не в состоянии встать. А, когда пришел мой дед и, первый раз в жизни, увидев ее в таком состоянии, начал ругаться, она отпарировала ему, что «не пьяная… я потолок вижу!».
[1] Всегда бойкая мелочная торговля была на месте нынешнего метро «Комсомольская-кольцевая» и касс дальнего следования.
[2] Интересен тот факт, что я, через сорок один год, буду укупоривать старыми пробками «спитую» Пепси-колу для повторной продажи. Преемственность поколений сохраняется.
[3] Зимние рамы вставлялись для защиты от ветра и холода у нас изнутри комнаты, поскольку дом был двухэтажный, и не имели открывающихся частей. В некоторых одноэтажных домах их ставили снаружи, что было намного удобнее, поскольку внутренние рамы или фрточку можно было было открывать, а пространство между рамами (оно было очень значительным 10-15 см) использовать как холодильник.