ч. 3
СЕВУРАЛЛАГ. 1941 г.
Начав с определения названия этой части я подумал, а кого могут заинтересовать события 70 летней давности из числа читателей скажем того ж сайта «Хайвей», где тасуется в основном молодежь родившаяся уже после 1991 года и не понимающая, что такое СССР и как и кому там хорошо жилось.
В то же время, эта же молодежь под влиянием таких российских бардов как скажем М. Розенбаума во всю горлянку любит по поводу и без повода распевать блатные песенки типа «Мурку», «Гоп стоп» и прочие одесские народные - блатные хороводные….
Есть даже в Украине такое радио под названием «Шансон» усилено пропагандирующее идеалы воровской жизни...
И я подумал, что в таком случае для нынешней м читающей публики лучшего всего будет показать события в «Севураллаге» на контрасте дня сегодняшнего и тех уже далеких событий. Как одновременно пробовать горячее кофе с холодной водой …
И поэтому в продолжения описания темы жизни заключенных трех колоний в пгт. Сосьва Свердловской области, я подаю без всяких сокращений вот этот подлинный документ.
Он описывает состоянии ИК-15 в вышеназванном поселке Сосьва.
Вот тут уважаемые любители блатной музыки, прежде чем вам в голову придет мысль, «А не пойти ли мне на дело» ну типа Мурку не верную там пришить или квартиру родной бабушки бомбануть…, прочтите, что случается с вашими сверстниками которые уже пошли на дело…..
Заключение по результатам осуществления общественного контроля за обеспечением прав осужденных в ФБУ ИК – 15 п. Сосьва Свердловской области.
ОБЩЕСТВЕННАЯ НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ КОМИССИЯ
по общественному контролю за обеспечением прав человека в местах принудительного содержания и содействия лицам, находящимся в местах принудительного содержания Свердловской области
Екатеринбург, 620014, а/я 165
Заключение по результатам осуществления общественного контроля за обеспечением прав осужденных в ФБУ ИК - 15 п. Сосьва Свердловской области.
В соответствии с Федеральным законом Российской Федерации от 10.06.2008 г. No. 76 > и предварительным уведомлением на основании предьявленных мандатов Члены общественной наблюдательной комиссии Свердловской области В.А. Шаклеин , А.Х.Калаев и член МОО Межрегиональный центр прав человека >> Р.Е. Качанов 08.02.2011 г. произвели выборочную проверку мест принудительного содержания , беседы и консультации с содержащимися в них лицами . ОНК отмечает , что доступ членов комиссии и организация проверки в ФБУ ИК - 15 соответствует ФЗ РФ No. 76 от 10.06.2008 г. . В ходе посещения членам ОНК руководством учреждения (начальник ФБУ ИК-15 подполковник внутренней службы Кишкурин Николай Николаевич , и.о. начальника майор внутренней службы Гаос Андрей Витальевич , зам. начальника по безопасности и оперативной работе Орлов Александр Сергеевич ) была предоставлена возможность беспрепятственно посещать все помещения и беседовать как с заключенными , так и с сотрудниками . Вместе с тем , проверяющему было запрещено пользоваться диктофоном , что сказывалось на качестве работы ввиду того , что у проверяющего серьезные проблемы с слухом . Комиссию перед входом на территорию колонии обыскали сотрудники с металлоискателем .
На день проверки , 08.02.2011 г. в ИК-15 содержится - 1035 человек , лимит осуж - денных - 1022 человека . В ЦБ - 104 человека , ШИЗО - 14 чел., ПКТ - 13 чел., СУС - 29 чел., в карантине - 1 человек .
КАРАНТИН . Во время проверки комиссия никого не обнаружила в карантине . Нигде не было информации об Уполномоченном по правам человека в Свердловской области и о членах Общественной наблюдательной комиссии по Свердловской области .
На стенде Перечень государственных центров занятости населения Свердловской области.
В ИК -15 имеются ШИЗО, ПКТ, ОК ( одиночные камеры ), ОСУОН (отряд строгих условий отбывания наказания ). В ходе посещения осмотрены жилые помещения .
ПКТ. Камера - 8. Площадь - 4 кв.м. , 2 человека .
На дверях с внутренней стороны имеется информация об обязанностях дежурного по камере ШИЗО , ПКТ , ОК . Состояние камеры убогое . В камере нет обеденного стола . Смыв туалета - через умывальник . Осужденные помещены в ПКТ за допущенные нарушения .
ПКТ . Камера - 9 Площадь - 4 кв.м. , 2 человека в камере .Камера без умываль - ника . Умываются над унитазом , пользуясь трубой для смыва санузла . Естественное освещение слабое .
Электрическое освещение также неудовлетворительное , особенно , когда в сети понижается напряжение .
Не имеется в камере обеденного стола .
Находящийся в камере Дозморов Владимир Викторович и его товарищ по камере не имеют информацию , литературу на предмет своих прав и обязанностей во время нахождения в ПКТ .
Серьезную обеспокоенность у Дозморова В.В. вызывает тот факт , что им не разрешают курить в камере . С этим вопросом он обращался в прокуратуру . Прокуратура 3 декабря 2010 года ответила , что им разрешается курить в камере , но , тем не менее , требовани администрации остались прежними - запрет на курение в камере .
Осужденный из этой камеры Махлягин Александр Анатольевич жалуется утверждая что ему , несмотря на его неоднократные устные и письменные обращения , так и не выдали квитанцию на сданные в колонии личные вещи , которые изъяла администрация .
ПКТ. Камера - 10 . Площадь - 4 кв.м. 1 человек . Место для сиденья очень низкое . Есть передвижной стол . Кушать можно только стоя . Смыв санузла через умывальник .
ПКТ . Камера - 11 . Площадь - 8 кв.м. 3 человека . Вентиляция естественная .Откры - вают форточку .
ПКТ. БАНЯ - рассчитана на четыре человека . Имеется 4 тазика . Чисто. Замечаний нет.
Прогулочный дворик No.1 . На момент проверки осужденные из камеры No.7 ПКТ находились на прогулке .
Форма одежды осужденных не соответствует уральской погоде .
Зимние ботинки , вероятно , имели предназначение для юга России .
Сделаны они на тонкой подошве , верх ботинок - предположительно из картона .
К тому же , осужденный из камеры No. 7 ПКТ Анохин Михаил Александрович ,который находился на прогулке не имел нижнего нательного белья . А прогулка на улице длится 1,5 часа и не зависит от погоды .
Другой осужденный из той же камеры , с которым мы беседовали во время его прогулки ( М.А.) - жалуется , что от него не принимают жалобу ни спец.часть , ни канцелярия ИК-15 , ссылаясь друг на друга .
Прогулочный дворик No.2 . Осужденный из камеры No.10 Егоров Николай Леони - дович никаких жалоб не имеет , и , тем не менее , в самый разгар зимы ходит в летней обуви . Говорит , что зимнюю обувь ему вообще не выдавали .
Прогулочный двор No. 4 . Там члены общественной наблюдательной комиссии застали осужденных из камеры No. 22 ШИЗО, 5 человек .В ШИЗО они определены на 15 суток . Жалоб не имеют .
Прогулочный дворик No. 5 . Там на прогулке были осужденные из камерны No. 23 ШИЗО , 6 человек. В штрафной изолятор они определены на 15 суток за нарушения. Жалоб не имеют .
Одиночные камеры имеют умывальник , унитаз , столик , стул . Жалоб нет
СУС . Секция No. 1 . 38 кв.м. дневного пребывания . Там 15 человек . Есть воз - можность отправлять естественные надобности в условиях приватности и соблюдения гигиены . Туалет огорожен , имеются два умывальника .
Осужденный Носов Валерий Федорович сетует на то , что он и его супруга Стародынова Марина Петровна якобы обращались письменно к правозащитнику Шаклеину Владимиру Андреевичу . Хочет, чтобы его принял Шаклеин В..А. и проконсультировал .
В СУС определены :
1. Бимурзаев Казбек Идрисович - на 9 месяцев .
2. Усманов Ханпаш Шариевич - на 9 месяцев .
3. Курбанов Омар Айнудинович - на 1 год .
4 . Димитрюк Максим Викторович - на 1 год.
5 . Садиков Акбар Идиевич - на 9 месяцев .
6 . Каюмов Дилшаф Расулович - на 1 год .
7 . Дерюгин Иван Леонидович - на 1 год .
В СУСе имеется 4 стола и 8 скамеек для приема пищи . В помещении вентиляции нет . Сложно открыть форточку окна . Окна зарешочены , кроме того , изнутри на окнах из решеток , что исключает доступ находящихся в СУСе к свежему воздуху ( 4 окна в таком виде ). Нет сушилки .
СУС . Секция No. 9 .Площадь - 17,9 кв.м. , 8 человек . Осужденный Магомадов Адлан Абусаламович свинину не ест . В связи с этим обстоятельством он , как и многие другие мусульмане , остается полуголодным , испытывая физические и психологичес - кие страдания . Проведена беседа с начальником Здравпункта ФБУ ИК-15 Симаченко Ирмой Александровной , майором внутренней службы .
Просмотрены документы учета . Перед помещением в СУС , ШИЗО , ПКТ осужденных осматривают врачи. Что касается осужденного Маюрова Андрея Олеговича , то он практически в медсанчасть не обращался .
В транзитном пункте - 115 человек . 07.02.2011 г. пришел вагон осужденных в количестве 75 человек . У прибывших взята кровь на наличие венерических болезней . Все они прошли флюорографию. Имеется в медсанчасти Журнал осмотра осужденных , прибывших этапом в ТПП ФБУ ИК -15. Замечаний нет .
Следует отметить, в осмотренных камерах санитарно-техническое оборудование не содержится в чистоте и в соответствии с требованиями и нормами гигиены. Как было отмечено, в некоторых камерах вместо умывальника - труба для смыва санузла . Осужденные не могут самостоятельно регулировать освещение и вентиляцию . Во многих случаях осужденным приходится просить дежурного , чтобы он открывал окно или форточку. Помещения плохо проветриваются или не проветриваются вообще .
В помещениях специфический , спертый запах , не соблюдается чистота и порядок . В большинстве камер окна небольшие , естественный свет слабый . Окна не обеспечивают приток свежего воздуха . Как было отмечено , в некоторых камерах осужденные не имеют доступа к естественному освещению и свежему воздуху. В камерах ШИЗО , ПКТ практически нет питьевой воды . По словам сопровождавших комиссию сотрудников учреждения , осужденные , когда им надо - стучатся в дверь , просят дежурного принести кипяченой воды . Все зависит от дежурного .
Из беседы с находящимся в ПКТ осужденным Типсуркаевым Ибрагимом Сергеевичем установлено , что администрация не уважает религиозные и национальные чувства , обычаи и традиции осужденных .
Ему не разрешают иметь в камере молитвенный коврик для намаза . А по исламу , где придется в грязном месте становиться на намаз нельзя . К тому же , администрации должно быть известно , что согласно действующему порядку разрешается пользоваться не только этим ковриком , но разрешается иметь в камере выписанные осужденными журналы и газеты, а также религиозную литературу , предметы культа индивидуального пользования для нательного или карманного ношения .
Типсуркаев И.С. в мае месяц 2010 г. находился в ИК-18 , когда начальник этой исправительной колонии Лайша Д.Н. утверждал , что у него нет ни одного чеченца , вводил в заблуждение правозащитников . Более того ,тогда , со слов Типсуркаева И.С., ни за что посадили на 8 месяцев в ЕПКТ .
И сидел он там . Находясь в ИК-15 , он и еще 7 чело век , которые также находились в СУС , за две недели до приезда настоящей комиссии - объявили голодовку .
Потом , по позже , из этих 8 человек четверо перевели в одну камеру ПКТ , а остальных - в другую камеру ПКТ с сроком на 6 месяцев Более того, Типсуркаев И.С. из ИК -18 переведен в чужой фуфайке , не имеет своей зимней одежды. Проблема с здоровьем , болят почки.
По неизвестной причине ему отказывают в разрешении пользоваться медицинским поясом . К тому же , их каждое утро заставляют раздеваться до гола и трижды приседать . Есть у него еще одна проблема - забрали его личные вещи , а квитанцию почему -то не выдали . В коптерке украли личное теплое одеяло .
Питание . Эта не менее серьезная проблема для Типсуркаева И.С В обед и на ужин , как правило , бывает свинина . Ее он не ест. Остается постоянно полуголодным , испытывая физические и психологические страдания .
Обращался письменно в адрес руководства колонии с просьбой разрешить отовариваться в местном продуктовом магазине , что на территории учреждения . К сожалению , ответа нет . Что касается наказания ,то в постановлении от 25.01. 2011 г. указано , что Типсуркаев И.С. якобы вы ражался нецензурными словами , а на самом деле он утверждает , что ничего подобного не было . В знак протеста он , Жмакин , Киселев , Ахахлин и еще четыре человека , как было сказано , объявили голодовку.
Осужденный Димитрюк Максим Викторович сетует на то , что у них нет нужной литературы по правовым вопросам касательно СУС. Он утверждает , что 26.10.2010г.их , 4 - х осужденных , ни за что избили в СУСе .
Поэтому Димитрюк М.В., доведенный до отчаяния , в знак протеста порезал себе вены левой руки , шею и живот . Он был весь в крови , как и трое его товарищей , которые порезались . По словам нашего собеседника , их в таком состоянии положили на живот и сотрудники колонии ходили по их спинам, пинали . Сотрудники колонии ограничивают его , установив норму на его личные сигареты - 10 пачек . А ему хочется по больше выкурить сигарет при таких переживаниях . Он считает , что зто необоснованные ограничения .
Осужденный Курбанов Омар Аайндиевич .
Раньше он находился в ИК -19 г. Тавда . Там , по его словам , ни за что дали СУС . А с ИК- 24 привезли сюда , в ИК-15 пос. Сосьва . Настоящей комиссией было предложено Курбанову О.А. письменно обратиться к члену ОНК Свердловской области Шаклеину В.А.
Если в течение февраля - марта 2011 г. от него не будет письма , то общественная наблюдательная комиссия примет соответствующие меры .
Осужденный Шахбиев Руслан Б . По его словам , он когда-то имел 2 группу инвалидности . Сейчас у него только 3 группа , она не соответствует состоянию его здоровья . Он полагает , что у него должна быть 2 группа инвалидности . У Шахбиева Р.Б. проблемы с зубами .
Он никогда в глаза не видел в ИК -15 стоматолога и протезиста . Не может нормально покушать . Материальное положение сложное . К тому же , на обед и ужин в колонии свинина . А он ее не ест . Говорит , что сидит на кашах , чае и хлебе , испытывая физические и психологические страдания . Нет пищи .
Осужденный Дерюгин Иван Леонидович считает , что он серьезно болен . А начальник медсанчасти Семченко И.А.отказывает ему в госпитализации , утверждая, что якобы больница переполнена . Также доктор считает , что он просто хочет в больнице отдохнуть. А тем временем он слепнет на левый глаз .
Сильно побаливает печень . Одним словом , гниет человек , а помощи никакой . А Дерюгину И.Л. надо отбыть еще 8 лет . Он считает , что в ИК-15 плохо стирают одежду , не прополаскивают как следует , остается в мыле . От всего этого чешется все тело . Обувь не выдают .
Срок носки 1 год . По этому поводу писал письмо на имя прокурора по надзору за соблюдением законов в ИУ. Он ничего не хочет делать и Дерюгин И.Л. не знает , что делать , как быть . В камере туалет не огорожен. Перебои с водой . Воду иногда приходится таскать в бочке , в ручную . Раздевают до гола в день несколько раз и заставляют приседать . Освещение в камере слабое .
Осужденный Абубакаров Саид - Эмин Абуезидович ( чеченец) . Он из второго отряда . Освободиться ему осталось меньше 1 месяца . Абубакаров С-Э.А . считает , что в отношении него , как и в отношении других земляков , по национальному признаку, в нарушение Конституции Российской Федерации и международных норм права, допускается произвол . Постоянно обманывали . Так , в марте месяце 2010 года в Москве неизвестно кем был совершен теракт.
Мы и наши родственники к нему никакого отношения не имели и не имеют , как в целом весь чеченский народ . Но почему -то всех чеченцев , отбывающих наказание в ИК -15 , посадили в штрафной изолятор (ШИЗО). Что за произвол ? Начальник ИК -15 подполковник внутренней службы Кишкурин Н.Н. обе щал объяснить суть допущенного произвола , но так ничего не смог пояснить , сказав , что якобы сверху был какой-то приказ . Никакого приказа он нам не предъявлял . Что за приказ ?
Как бы чеченцы не соблюдали режим , распорядок - в колонии изначально все поставлено так , что норма УДО (условно - досрочного освобождения ) для них не работает . Максимум , что могут - это пообещать и (обманывать) .
Наш собеседник , как и некоторые осужденные , утверждает , что в ШИЗО каждый день пол заливают водой . В 2010 г. из-за произвола администрации колонии пришлось 15 дней сидеть в ШИЗО . Дважды подавал в суд на начальника Ик -15 Кишкурина Н.Н. Ре - шение суда пока неизвестно . Этим вопросом занимается суд и адвокат Герман Ольга Владимировна .
Свобода вероисповедования . В ИК-15 была мечеть (молельня). Чтобы это помещение имело подходящий вид, осужденные и Духовное управление мусульман азиатской части России вложили немало средств . Лично наш собеседник , осужденный Абубакаров С-Э.А. , как специалист вложил много труда , однако , в конечном счете на сегодня мечеть забрали якобы для размещения вновь прибывших осужденных . Вместо нее сейчас выделили небольшую комнатку . Молящихся мусульман около 100 человек .
Ремонт в бараках проводили за счет осужденных . Как же таких благотворителей условно - досрочно освобождать ?
Зима . В большинстве случаев осужденным зимой не выдается нижнее нательное белье . На день проверки осужденный Абубакаров С-Э.А.был без нательного белья . Зимние ботинки также не годные для уральской погоды
. Подошва тонкая , верх ботинок сделан из картона. У людей ноги мерзнут . Словом , настоящее испытание на выживаемость .
Питание . Серьезной проблемой является питание . В обед , на ужин часто бывает свинина . Ее , как и все мусульмане , чеченцы не кушают .
Соответственно остаются полуголодными , испытывая физические и психологические страдания. За что такая кара ?
Осужденный Усманов Ханпаш Шариевич . Он жалуется утверждая , что их заставляют полностью раздеваться до гола и приседать . Администрация не уважает религиоз ные и национальные чувства осужденных . Проблема с питанием , свининой . В целом такие же проблемы как и у всех осужденных чеченцев .
По словам других осужденных , в ИК-15 был такой случай - зам .начальника ИК-15 Гаос А.В. собирал у осужденных мыло . Также , со слов осужденных , в КДС (комната длительного свидания ) с 22 часов вечера до 6 часов утра полностью выключают свет . Предлог - пожарная безопасность . Услуги нотариуса непомерно дорогие . Так , чтобы оформить заключение брака в пос. Сосьва - 10 тыс. рублей , а в г. Серове - 5 тыс. рублей .
Длительное свидание - один раз в четыре месяца . И один раз в три месяца можно сделать передачу . В ИК-15 имеет место , когда , без всякого на то основания , адвокату отказывают в оказании юридических услуг осужденным . Так , 22.12. 2010 г. адвокатом Герман О.В. было составлено заявление на имя начальника ФБУ ИК-15 пос. Сосьва о разрешении свидания с осужденными Маюровым А.О., Завъяловым В.А., Канищевым С.А. 28.12.2010 г. В указанный день - 28.12.2010 г. адвокат Герман О.В. явилась , предо - ставила зам. начальника ИК-15 Орлову А.С. ордера , составленные на имя указанных лиц. Однако в предоставлении свидания ей было отказано на том основании , что она якобы не предоставила соглашения ( договора на оказание услуг ) .
Тогда , как соглашения на ока - зание юридических услуг указанным лицам заключены с родственниками осужденных , т.к. именно они являются платежеспособными гражданами . А осужденные доходов не имеют , оплачивать услуги адвоката не в состоянии . В связи с этим в п.2 ст. 6 ФЗ отмечено : . Таким образом , были ущемлены права не только адвоката , но и осужденных , которые нуждались в конкретной юридической помощи , а также их родственников , оплативших услуги адвоката . К тому же , осужденные содержатся в режимных учреждениях , где защищать свои права затруднительно .
ВЫВОДЫ:
1. Члены комиссии отмечают , что в настоящее время условия содержания в ФБУ ИК-15 не соответствуют российскому законодательству и международным нормам . Нарушают права человека, а условия содержания в ШИЗО , ПКТ являются пыточными , унижающими честь и достоинство человека .
2. Члены ОНК Свердловской области рекомендуют администрации ФБУ ИК-15 изменить отношение к заключенным в сторону гуманизации. Наказания заключенных в СУС , ШИЗО , ПКТ должно соответствовать мерам , предусмотренным ст. 115 УИК РФ .
3. Члены ОНК считают необходимым рекомендовать администрации улучшить бытовые условия в СУС , ШИЗО , ПКТ . Уважать религиозные и национальные чувства осужден - ных , обеспечивать Конституционные права человека .
4. Сотрудников , допускающих рукоприкладство , избиения осужденных - отстранять от работы и ставить вопрос о привлечении их к уголовной ответственности .
5. В воспитательно-исправительных целях активнее использовать нормы УДО .
6. Члены комиссии оставляют за собой право сообщить свою точку зрения по вопросу о содержании осужденных лиц в ФБУ ИК-15 средствам массовой информации для привлечения общественного внимания к данной проблеме.
Данное Заключение подлежит передаче :
- Начальнику ФБУ ИК-15 .
- В ГУФСИН России по Свердловской области .
- В Прокуратуру Свердловской области .
- Уполномоченному по правам человека Свердловской области .
- В Общественную палату Свердловской области .
Члены ОНК Свердловской области В.А.Шаклеин
А. Х. Калаев (http://sutyajnik.ru/documents/3963.html)
Вот такая она блатная романтика, господа будущие рецидивисты. Кто хочет еще хлебнуть тюремной баланды и походить по сибирскому морозу в картонных ботинках!
И не забудьте о главном на дворе 2011 год, а порядки почти так в 1941 году. Ну с небольшими нюансами.
А вот про нюансы нас расскажут и три наших главных свидетеля.
Первым свидетелем у нас выступает Якир Петр Ионович. Сын того самого И. Якира расстрелянного по приказу И. Салина по делу троцкистско - бухариского центра и в последствии полностью реабилитированного!
Его воспоминания впервые записаны в 1971 году и я тут привожу полностью только ту часть, где рассказывается о жизни заключенных в Севураллаге в 1941 году и в частности о том как и когда там появились заключенные из прибалтийских стран.
СЕВУРАЛЛАГ
«Первые 14 дней был карантин. Нас не выводили на работу, и от нечего делать мы шатались по зоне. За это время пришло несколько этапов из Москвы, Ленинграда, Ростова. Преобладали жулики. Они, как и везде в лагерях, чувствовали себя хозяевами. На этот раз не обошли и меня.
Прибывший с нами из Нижней Туры московский жулик Васек потребовал, чтобы я отдал ему все свои шмотки. Я знал, что сопротивляться бесполезно и небезопасно, и отдал ему все свои вещи.
Через некоторое время один из пожилых воров, Саша-жид, выиграл у Васька все мои вещи и при нем же вернул их мне, важно заявив: «На, поноси!» Это означало, что вещи его собственность и он дает их мне только поносить, поэтому отобрать их никто не мог.
Выпал первый снег, карантин кончился. Нас стали выгонять на работу. Большинство не хотело выходить за зону. Сбившись около вахты, мы пытались не выйти из зоны.
Через некоторое время через открытые ворота зашли конвоиры, человек 40, без оружия. Они валили нас на землю по одному, хватали за ноги и по снегу волокли за зону. А там стояли конвоиры с винтовками, собачники с собаками, и тут уж, волей-неволей, должен был вставать и идти на работу.
Привели нас на угольный разрез: уголь добывался экскаваторами с поверхности земли — открытым способом. Мы и там ничего не делали; единственной заботой было развести костер. Начальству удалось вывести нас на работу, но заставить нас работать они не смогли.
Увидев слабость конвоя, мы на следующий день добровольно вышли на работу, задумав при первой же возможности бежать. В течение первых пяти дней мы выбирали удобный случай.
И как-то в конце рабочего дня, когда уже стемнело, убежали впятером. Всю ночь проблуждали в реденьких лесах, недалеко от поселка, утром по солнцу вышли на юг. Слышны были выстрелы, лай собак и приближение погони. Мы решили разбрестись по лесу. Я оказался вместе с одним чеченцем, Вахой Чадаевым.
Совершенно изможденные, нигде не останавливаясь, мы прибрели в какое-то таежное поселение, состоящее, может быть, изб из двадцати.
В первой же избе нас приняла пожилая женщина. Мы ей все рассказали, она накормила нас и уложила спать. Утром она предупредила, чтобы мы не показывались в поселке, пока не решим, куда идти дальше
. Сама хозяйка ушла на работу, ее дочь тоже работала; был у нее сын лет одиннадцати. Ее муж был в 1937 году арестован и погиб в лагере.
Это была одна из многих семей, которые были высланы в 1930 году из Северного Казахстана, как кулаки. Здесь, в этом таежном поселке, у них было свое хозяйство: куры, свиньи, коровы, огород. Прожили мы в этой семье дней 20 и, несмотря на запрет хозяйки, решили однажды устроить сюрприз — распилить в ее отсутствие все дрова, находящиеся около дома.
Вечером, когда вся семья была в сборе, мать и дочь отругали нас, сказав, что нас обязательно должны были видеть соседи.
Хотя в каждой семье были арестованные, население очень охотно докладывало о беглецах, получая за это вознаграждение.
После этого решили на рассвете идти дальше. Хозяйка объяснила нам, где находится железная дорога. Их оказалось две: одна шла к Свердловску, и до нее было километров сто; другая — Транссибирская, до которой было километров триста. По направлению к последней мы и решили продвигаться. Снабдив нас сухарями, солью, самодельным маслом, хозяйка в четыре часа проводила нас из дому.
Снегу было еще немного, мы шли по проселочным дорогам не торопясь. Но как только рассвело, прямо навстречу нам вышли из лесу охранники в военном. Документов, естественно, у нас не оказалось.
Тогда они связали нам руки и повели. Шли мы долго. Наконец, добрались до какого-то поселка. Оттуда, посадив в сани, нас доставили в Богословск. Непонятно почему, но нас не били и сразу же посадили в карцер. Карцер был полон ребятами из Нижней Туры — за отказ от работы. Отсидев несколько суток в карцере, я и другие попали на этап.
Прибыли мы на станцию Карелино. Нас приняли в зону, отвели отдельный барак, разделенный на две секции. Барак находился недалеко от карцера.
В первый же день к нам в барак пришел начальник комендантского лагпункта седьмого лаготделения Севураллага Бестужев (впоследствии мы называли его просто Махно).
Он сказал, что работа здесь — только лесоповал, что мы будем находиться под усиленным конвоем, и чтобы мы забыли о побеге, «а не то я из вас сделаю керченскую сельдь — черную и без головы».
В лагере, кроме нашего этапа, находились исключительно заключенные по политическим статьям. Многие бригады, которые жили в отдельных бараках, были сформированы по национальному признаку.
Так, были три корейских бригады (корейцы были арестованы еще на Дальнем Востоке, а позже их семьи были переселены в Среднюю Азию); немецкие бригады, состоявшие из немцев Поволжья и немцев, проживавших в кавказских колониях Люксембург и Елендорф; грузинские (бригадиром одной из них был сын А. Енукидзе — Петр), причем мингрельцы были в отдельной бригаде; кубанские бригады — рослые казаки; кабардинские, казахские, чеченские бригады.
Остальной контингент был разношерстный и работал в основном на подсобных работах. В лагере был небольшой барак для женщин (около 30 человек).
Спустя почти тридцать лет помню, какие работы были на лесоповале. Повал леса, выноска его к лежневой узкоколейке, вывозка леса на биржу. Биржа была у железной дороги и представляла собой рабочую зону оцепления в квадратный километр. На бирже складывался лес — долготье.
Всю зиму по санно-лежневой дороге приходили комплекты — большие сани с лесом. Бревна были длиной 6 метров 57 сантиметров; их разделывали на коротье, швырок — 0, 75 м.; на дрова — полтора метра; на рудничную стойку — от 1 метра 10 сантиметров до 3, 5 метров.
Осина шла на спички и на клепку; береза — на катушку, ствольную накладку и ружьевую болванку, а комлевой кряж — на лыжную болванку. Пиловочник шел длиной 5, 5-6, 5 метра, шпальная болванка — 2, 75 метра.
Наша бригада была практически без бригадира, потому что из нас никто не соглашался на эту должность — для жуликов это нарушение их закона, поставить же на должность бригадира человека из другой бригады было бесполезно и даже опасно: его могли убить, и Махно это прекрасно понимал.
Несколько дней мы ходили на биржу, но не работали, а сидели у костра. Решили нас отправить на лежневку в лес, километрах в пяти от биржи. Отвели нас туда под усиленным конвоем. Быть кострожогом для конвоя никто из нас не захотел, хотя кострожогов и освобождали от работы. Конвоиров это удивило. Мы, не спеша, носили бревна, грелись у своего костра. Часов в двенадцать дня, во время обеда конвоиров (нам обеда не полагалось), мы оказались безнадзорными. Подойдя к штабелю дров, я услышал, что наши ребята решили использовать этот случай для побега. Нас было десять человек. Посовещавшись, мы решили ввосьмером уйти.
Двое взяли бревна и пошли обратно, а мы разделились на две группы и веером побежали по лесу. снег был неглубокий. Минут через тридцать мы услышали два выстрела подряд — условный знак для конвоя, сообщавший о побеге. Мы бежали вдвоем с одним воришкой по кличке Чертик.
Часа через два мы вышли на опушку леса. Для того, чтобы достичь следующего лесного массива, нам нужно было преодолеть открытое пространство — поле трехкилометровой ширины. Когда мы уже прошли основную часть пути и нам оставалось метров триста до леса, вдали на поле показались всадники. Они нас догнали. Это были охранники нашего лагеря во главе с начальником лагпункта Бестужевым. Сопротивляться было бесполезно, нас связали, били березовыми палками, плетьми, потом каждого привязали за руки веревками и поволокли по снегу за лошадьми.
Иногда лошади переходили на рысь, а мы волочились за ними. «Путешествие» это было не из приятных: в любой момент можно было разбить голову о пень, но все обошлось. Нас приволокли к зоне, опять избили и отнесли в карцер (ходить мы были уже не в состоянии).
В карцере я просидел месяц. Первые шесть дней не мог подняться даже на парашу, меня поднимали мои сокамерники ... Тело очень болело, но, к счастью, костных переломов не было, а посему все зажило как на собаке.[1] Другие беглецы, так же, как и мы, были пойманы и находились в соседних камерах. Это был мой последний побег.
Через месяц я вышел из карцера. Нас гоняли на работу. Мы забирали с собой штрафной (мы по-прежнему не работали) трехсотграммовый паек, кильку, которую выдавали в неограниченном количестве; приходили на биржу, разжигали костер, садились, жарили хлеб и кильку на па-
Украинская поговорка. О палочках. Когда к нам подходил вольный десятник, мы, улыбаясь, говорили, что не успели позавтракать. Таким образом проходил рабочий день. Иногда на лошади скакал к нам наш начальник Махно. Мы вскакивали, разбегались от костра по штабелям — туда на лошади не проедешь — и дразнили Бестужева: «Граф Бестужев! Махно! Мы тебя ...»
Периодически за все наши проделки мы попадали в карцер.
Уже в разгар зимы мы занялись разбоем. По бирже проходил тракт, и сани вольных с поклажей проезжали через нее — другой дороги не было. Мы ждали, когда какой-нибудь санный поезд — двое-трое саней — доедет до середины, выскакивали с топорами с двух сторон, забирали все, что нас интересовало, в основном еду, и отпускали путников с богом. Как-то, я помню, нам досталась туша мяса, которую мы потом жарили на костре. Были случаи, когда мы мешками тащили муку, горох, сахар и прятали все это в штабелях, заранее раскатанных для тайника. Найти награбленное было невозможно.
Когда мы очередной раз не захотели выходить на работу, нас насильно выгнали к вахте. Там всех ждал розовощекий Махно. За хвост он держал большую горбушу. Разгневанный нашим поведением, он размахнулся горбушей и сильно ударил ею одного из нашей бригады. Парень упал. Протестуя против произвола, мы все легли в снег. Надзиратели были вынуждены на руках относить нас в карцер. Очутившись в карцере, все мы (а нас было 12 человек в одной камере) вечером решили поджечь его. Карцер был деревянный.
Отломали маленькую дощечку, из ваты, вырванной из телогрейки, свили фитиль и древним способом, катая вату дощечкой, добыли огонь, а затем, отщипывая маленькие дощечки от досок, разожгли в углу костер. Сами легли на пол. Карцер начал гореть, мы задыхались от дыма. Прибежавшая обслуга стала тушить карцер, не выпуская нас из камер. Вода из брандспойта, потушив огонь, залила все камеры. После этого все были освобождены, кроме нашей камеры. Нас рассадили по трое в отдельные камеры, и мы окоченевали. Наша одежда была покрыта слоем льда (на улице стоял трескучий мороз). Чтобы нас выпустили из карцера и чтобы не замерзнуть, мы барабанили в двери. Но на это никто не обращал внимания. К ночи у одного из нас начался приступ язвы. Мы орали, требовали врача — у парня горлом шла кровь. Так мы простучали до утра.
После развода открылась дверь, и нам разрешили пойти к врачу. Мы взяли нашего приятеля под руки и пошли. Шли мы как деревянные куклы, ноги были совершенно окоченевшими. Так мы добрались до санчасти. Конвоир отвел нашего приятеля в комнату врача, а мы остались ждать в передней. Конвоир очень быстро вышел и сказал, что нашего приятеля положили в больницу, и чтобы мы возвращались в карцер. Мы заорали, что тоже нуждаемся в медицинской помощи. Конвоир ругался, требовал от нас повиновения. На крик вышел врач и, не обращая внимания на ругань конвоира, спросил:
— А что с вами?
— У нас ноги обморожены.
Он попросил нас войти в кабинет, раздеться. Сел за стол, записал наши фамилии. Когда я назвал свою, он как-то невольно вздрогнул и стал внимательно смотреть на меня. Я с трудом стягивал с одной ноги бахилу (лагерные ватные чулки).
Когда я ее снял, то увидел совершенно посиневшую ногу. То же самое было и у моего приятеля.
Врач написал какую-то бумажку и протянул ее конвоиру. Конвоир прочитал и сказал, что по распоряжению начальника лагпункта мы должны находиться в карцере. Врач подошел к телефону и позвонил:
— Гражданин начальник, у меня на приеме два заключенных с обморожением ног третьей степени. Их необходимо лечить, освободив из карцера. Я, как врач, отказываюсь выполнять свои обязанности, если мое требование не будет выполнено.
Не знаю, что ответил начальник, но врач передал трубку конвоиру, и мы услышали, как тот отвечает: «Слушаюсь».
Обращаясь к врачу, он сказал: «Дайте нам справку, что они нуждаются в лечении». Врач написал такую справку и отдал ее конвоиру. Тот ушел. Мы остались наедине с врачом. Врач детально осмотрел наши ноги, позвал сестру. Она сделала нам компресс. Мы ушли в барак, а утром нас положили в стационар.
В стационаре, после обхода врача, меня пригласили в комнату, где он жил. Он спросил меня:
— Вы сын Якира?
Я подтвердил.
— Я так и думал. У вас с ногами очень плохо, но я постараюсь сделать, что смогу. Пока я здесь, никогда не отказывайтесь от работы, лучше придите заранее в санчасть.
И вообще, представьте себе, что вы находитесь в экспедиции по изучению человеческих нравов. Вникайте в поступки людей, наблюдайте, осмысливайте все.
Это стало моим жизненным кредо в лагере, а врач, Сергей Федорович Преображенский, стал моим духовным отцом . . .
По специальности Сергей Федорович был палеонтолог. Сын ректора духовной академии, он в девятнадцать лет, во время гражданской войны, пошел фельдшером в Красную армию. Его старший брат, Петр Федорович Преображенский, был виднейшим советским историком античности. В 1937 году трех братьев Преображенских и мужей двух сестер арестовали. Было одно общее дело — их объявили участниками «монархической организации». Получив по десять лет, они разъехались в разные лагеря. Когда жена Петра Федоровича приехала к нему на свидание в Онелаг, то он, прощаясь с ней, сказал: «Мы все погибнем в этой мясорубке. Останется жив один Сергей — он с детства умел к жизни подходить по-философски». Это пророчество сбылось.
Уже после освобождения Сергей Федорович работал в институте палеонтологии; несмотря на плохое здоровье, он в 60 лет ездил со студентами в экспедиции, был жизнерадостным, все его любили.
В 1957 году Сергей Федорович из Казани, где он был в свое время осужден вместе со своими родными, получил справку о реабилитации, в которой было сказано: «Сергей Федорович Преображенский реабилитирован посмертно». Это очень подействовало на него; парализованный, он прожил после этого не более двух лет.
Полтора месяца я пролежал в больнице, пальцы выздоровели, их не ампутировали, только на больших пальцах сошли ногти. Мы часто беседовали с Сергеем Федоровичем. Я слушал его с большим вниманием. Наши встречи не пропали даром — я начал заниматься самообразованием. Сергею Федоровичу присылали книги, я с жадностью их читал.
Подошла весна, я заболел воспалением легких. Когда я уже начал выздоравливать, меня вызвали на этап. Сергей Федорович сказал, что он приложит все силы, чтобы меня не отправили. Он делал мне уколы, у меня поднялась температура. Лагерное начальство не решилось отправить меня на этап в таком состоянии. Миша Медведь уехал с этим этапом.
Как потом я узнал, этап шел на Колыму. Судьба его неизвестна. Ходили слухи, что пароход, на котором перевозили зэков, затонул.
Больше я никогда ничего не слышал о Мише Медведе.
Дни шли своим чередом. К нам пришел громадный этап: чеченцы, ингуши, тавлинцы. Этап был очень «богатым» — у прибывших были громадные запасы продуктов: сушеная баранина, сало, сушеные фрукты — и наши мальчики на протяжении двух недель потрошили мешки прибывших. Наш барак пировал.
Начиная с апреля месяца, после появившегося в газете опровержения ТАСС по поводу переброски войск СССР с востока на запад, в нашем лагере все время шли разговоры о надвигающейся войне.
И после известного опровержения ТАСС от 14 июня, Готлиб Эдуардович Курц, немец учитель, работавший десятником, не имея никаких дополнительных сведений, сказал, что война начнется в течение недели.
22 июня никого не вывели на работу. К вечеру в лагерь начали просачиваться слухи, что началась война.
23 июня начали вызывать по баракам на этап. В основном вызывали 58-ую статью; тщательно обыскав, выгоняли за вахту, где стояло множество конвоиров, собаководов с собаками.
Громадный этап построили в колонну по семь человек и, под лай собак, погнали по дороге по направлению в лес. Через километров восемь, в лесу, мы увидели зону — лесной лагпункт Малая Косалманка, пустовавший уже в течение года.
Перед запуском в зону начальник произнес перед нами речь:
«В связи с тем, что на Советский Союз напали фашистские захватчики, объявляю вам новые правила режима: в зоне больше двоих не собираться, за нарушение — карцер; отказ от работы, равно и побег, будут квалифицироваться по ст. 58-14 (контрреволюционный саботаж), виновные будут расстреливаться. Максимальная пайка при выработке нормы на 110% — 675 грамм хлеба, при выработке на 100% — 525, штрафная пайка — 275 грамм».
Последним заявлением была нарушена старая лагерная пословица: «Дальше солнца не загонят, меньше триста не дадут».
Проведя вторичный обыск, нас запустили в зону, распределили по баракам. Постельных принадлежностей не завезли, поэтому приходилосспать на голых нарах.
Первые два дня нам не давали обеда; мы решили, что не успели завезти продукты. Но в течение полутора месяцев лагерь жил на одном хлебе.
Выработки леса в окрестностях лагпункта были закончены давно, и бригады водили на работу за десять километров. Отсутствие горячей пищи, пониженная норма хлеба, десятикилометровые походы на работу, одиннадцатичасовый рабочий день (причем время на дорогу не входило в рабочее) — все это привело к тому, что за два месяца войны зэки превратились в доходяг. Все зэки, осужденные по 58-ой статье, были сняты с привилегированных должностей: бухгалтеров, кладовщиков, врачей и т. д. Сергей Федорович теперь тоже работал в лесу.
В начале августа наш цех опять перебросили на другой лагпункт — Большая Косалманка, который находился вблизи железной дороги. Рядом была женская зона и громадная биржа, на которой работали женщины и мужчины. На работу приходилось проделывать путь в 5-7 километров.
Попав в подростковую бригаду, я стал ходить на биржу. В это время соседний колхоз выпускал туда пастись стада коз и баранов. Мы решили подкормиться: вылавливали какое-нибудь животное, расправлялись с ним и варили в ведре мясо. Добыча делилась поровну. Так мы от нестерпимого голода грабили колхозный скот. Недосчитавшись около 70 коз и баранов, колхоз перестал выпускать скот на биржу.
Наступила осень. Срочно началась выборочная Рубка леса. Выбирали, в основном, березу и выпиливали из нее лыжную болванку, ружьевую болванку и ствольную накладку. Военное ведомство лицам, выполнявшим норму на этих ассортиментах, добавляло к пайке сто грамм хлеба и одну пачку махорки в неделю.
И хотя к этому времени уже стали варить жидкие супы и давать немного каши, голодным зэкам ничего не помогало. Норму никто не выполнял. Богатыри — грузины и кубанцы — превратились в еле передвигающихся доходяг.
Если до войны платформу со стройлесом грузили до обеда четыре человека, то сейчас ее грузили сто человек в течение всего рабочего дня. Люди умирали — на работе, в зоне. На всех историях болезни значилось «АД-2» (дистрофия) и «ББО» (безбелковые отеки).
Наступила зима. Однажды мы проснулись и увидели, что около зоны стоит большой эшелон.
Обычно так доставляли этап. Но никого не высаживали. Конвоиры бегали по зоне и искали людей, которые могут управлять лошадьми. Наконец, собрали бригаду и под конвоем повели на конюшню. Там запрягли — кто волокуши, кто сани. Всю эту кавалькаду подогнали к эшелону.
Стали открывать двери. В вагонах лежали люди. Этап пришел из ББК. Женщины с Медгоры двигались сами, мужчины ходить не могли.
В каждом мужском вагоне на 40 человек было по 5-6 мертвецов.
Где-то около Череповца штабной вагон этапа был разбомблен, и все личные дела зэков погибли, так что люди, которых привезли, формально не имели срока и записывали свои дан-
Медвежья гора. . Этап шел около двух месяцев. Сначала им выдавали по кружке муки, а последние десять дней совсем не кормили.
Когда люди на станциях кричали о помощи, конвой стрелял по окнам, заявляя, что везут фашистских предателей. Мужчин вывозили на лошадях; живых — в зону, мертвых — на лагерное кладбище. Тогда я и попал в бригаду, которая рыла могилы.
Рытье было примитивным: мы жгли большие костры, потом разгребали талую землю. В образовавшиеся большие ямы сваливались трупы (по 15-20 человек). Еще исполнялись старые традиции — каждому умершему вешали на ногу деревянную бирку с выжженным на ней номером.
Как-то раз около нашей биржи остановился эшелон эвакуированных. Перевозили какой-то завод с Украины. Тут же стояли станки, около станков сбитые наспех домики, где ютились люди. Мы с ними переговаривались. Они нам кидали хлеб, табак, сахар. Эвакуированные с удивлением спрашивали:
— А кто вы такие?
— Заключенные.
— Не может быть. У нас всех освободили, как раз перед подходом немцев.
Кто-то из наших с иронией смертника пошутил:
— Ну, когда сюда немцы подойдут, может быть, и нас освободят.
Как впоследствии выяснилось, эвакуированные были не совсем правы. Мне достоверно известно, что при подходе немцев, например, в Белоруссии конвой расстреливал политических в лагерях и тюрьмах — прямо в камерах. Так, например, было в Минске.
В конце октября к Сергею Федоровичу приезжала на свидание жена.
Свидания не дали, но старший надзиратель устроил ему «по блату» встречу на бирже во время работы.
К тому времени Сергей Федорович походил на скелет, обтянутый кожей, и те 15 килограмм съестного, что привезла жена, были каплей в море. Пришел он со свидания совершенно убитый: жена рассказала ему о событиях 16 октября в Москве. Это был страшный для Москвы день.
Разнесся слух, что Сталин и другие члены правительства покинули город. Тогда все, кто мог, ринулись на вокзалы и пешком по шоссейным дорогам. А в это время на Лубянке летел пепел сжигаемых бумаг, грабили магазины и склады.
Передача была съедена быстро. И снова наступили голодные дни. Сахара нам давно уже не давали, мяса и жиров тоже. Но тут случилась еще одна беда — на складе кончилась соль. Больше месяца лагерь жил без соли, и спичечная коробка соли стоила три пайки хлеба по 675 грамм. Бессолевая «диета» еще больше подкосила людей.
Рассказ «Соль»
Весной 1942 года на комендантском л/п Карелино Севураллага кончилась соль.
Незаконно, путем протекции. Ко всем бедам это был ощутимый довесок. Многие не находили себе места. Их тошнило от бессолевой затирухи и хлеба.
Хотя все были голодны астрономически, спичечная коробочка соли сначала стоила 100 грамм хлеба, а через месяц высшую пайку — 675 гр.
И так уже истощившийся организм еще более слабел, не получая соли. Весь лагерь представлял из себя дантово чистилище, только тени передвигались со скоростью в десять раз меньшей, чем у Данте.
Одну платформу со строевым лесом, которую до войны грузили за три часа 4 человека, сейчас по 10 часов грузили 200 человек, по 90 за веревку, а грузом своего легковесного тела пытались вкатить бревно. «Раз, два, взяли». Этот напев звучал как из-под земли.
Как-то утром на транзитном пути остановился эшелон платформ. На них лежало что-то белое, похожее на соль. Люди бросились к эшелону. Бойцы на вышках несколько раз выстрелили в воздух. Они не боялись, что кто-то убежит, зная, что все дошли. Так стреляли, для порядка. Люди пробовали белые кристаллы, они казались солеными, и все поголовно набивали этой «солью» карманы, шапки и другие тряпки. Ночью людей с сильными рвотами потащили в больницу. Около 300 человек умерло. Это была селитра.
В декабре мне повезло: бывший плановик Житомирский устроил меня помощником дневального барак погрузочной бригады. Эта бригада была
Кушанье из затертой муки. Через день откомандирована на соседний лагпункт — Обжиг.
Вещи их остались в бараке, и мы их караулили с дневальным, здоровенным рябым жуликом Мишкой по кличке Жеребец. Стояли трескучие морозы. В скором времени мы с Мишкой начали систематически обворовывать вещевую каптерку. Она находилась недалеко от нашего барака, ночью ее караулили эстонцы из хозобслуги»
Надеюсь, что читатель получил полную картину жизни в Севурлаге в 1941 году.
И вот теперь речь пойдет о заключенных из прибалтийских стран и их незавидной дальнейшей судьбе…
«В начале июня 1941 года во всех прибалтийских республиках происходило массовое выселение.
Части особого назначения НКВД по заранее приготовленным спискам арестовывали людей из буржуазных семей: мелких лавочников, служащих учреждений, бывших дворян, бывших сотрудников полиции.
Каждому разрешалось взять с собой 16 килограммов вещей, включая сюда и продовольствие.
Семьи разделяли — мужчин и женщин везли отдельно; в пульмановский товарный вагон заталкивали по 60 человек.
Из Риги, по словам прибывших, было отгружено 12 эшелонов; из Таллина и Вильнюса примерно столько же.
К началу войны почти все эти эшелоны прибыли в районы Горького и Перми, а к 1 июля они стали прибывать в Уральские и Североказахстанские лагеря.
Питание во время этапа было очень плохое, и когда эшелоны разгружали, люди еле-еле выходили из вагонов.
К нам, в 7-ое отделение Севураллага, прибыли два эшелона из Риги, один из Таллина и один из Вильнюса.
( Это тот самый «литовский эшелон», что был отправлен 23.06.1941 г. их Старобельского лагеря- автор) и о котором я писал в певой части этой работы.
«Все прибывшие по нашим представлениям были одеты как «короли»: прекрасные костюмы, ботинки, пальто.
Очень быстро они были приведены в надлежащий вид. Им, например, продавали мешочки с сахаром, в которых сахар был только сверху, а под ним находился речной песок.
Прибалты были очень доверчивыми людьми, не привыкшими к надувательству. Через месяц они все ходили в лагерном обмундировании третьего срока и ползали по помойкам.
Помню, как секретарь президента Литвы, обессилев, не мог выбраться из мусорного ящика, куда он залез за тухлыми рыбьими головами.
В октябре месяце всем прибалтам объявили решение ОСО: каждый из них был осужден на 10 лет.
Обвинение у всех было одно — КРД.
Особо разговаривать мне с ними не приходилось, но я помню, что они презирали русских за бескультурье и нищенскую жизнь. Насчет культуры вопрос спорный — не только прибалты, но и многие представители западной интеллигенции, попадавшие к нам в лагеря, оказывались гораздо менее образованными, чем представители русской интеллигенции.
Так как было очень холодно, эстонцы, караулившие каптерку, бегали греться каждые 5 минут в контору.
Миша сделал слепок с замка и изготовил ключ; когда сторожа уходили, мы выскакивали, открывали замок, и кто-то один залезал в каптерку.
Другой его закрывал, а минут через 15, когда сторожа опять уходили, дверь открывалась, и из каптерки выносились вещи. Старались брать, главным образом, телогрейки, валенки, простыни, все новенькое — первого срока. Затем мы все упаковывали в мешки и относили на вахту. Вахтер рассчитывался с нами хлебом, мясом, махоркой и сахаром.
Оплата была мизерная: за две новых телогрейки, пару валенок и три простыни он давал буханку хлеба, полкилограмма мяса, две пачки махорки и кусочков пять сахара. Как-то раз он нам принес спирту. Каптеров, заявлявших о недостаче, снимали с работы. Так прошло два месяца.
К нам в зону изредка приходили женщины на прием к врачу. Обычно это были воровайки. Мишка крутил с ними «романы», а я от них сбегал.
Чем мог, я помогал Сергею Федоровичу, потому что находился в гораздо более благоприятном положении.
Его гоняли в лес за несколько километров, но он уже еле-еле ходил, а, значит, и не мог пилить. Он занимался «лечением» баланса (бревен): имея два флакончика с химическими жидкостями, отмывал приемные метки и потом сдавал эти бревна, как будто спилил их сам. Нужно было выполнить хотя бы 20% нормы, чтобы получить 450-граммовую «гарантийную» пайку.
К весне меня отправили на комендантский лагпункт Карелино.
Там положение было еще хуже: из 2000 человек на работу ходило всего только человек сто. Каждый день умирало от 10 до 20 человек. Живые разлагались на глазах.
Всю зиму нас мучили вши. Никакие прожарки и бани не могли их вывести. Мы избавлялись от них, снимая рубашку и кальсоны и держа их над раскаленной печкой. По три-четыре раза в день мы поджаривали до сотни жирных «бекасов».[1] Весь день мы чесались, это была жуткая пытка.
Вши.
С первых дней войны большинство осужденных по 58-ой статье подавали заявления на фронт, но ответа на них не получали. Людей, отбывших пятилетние сроки, задерживали в лагерях по формулировкам «до особого распоряжения» и «до окончания войны». Сроки у них окончились, в основном, в 1942 году, но досидели они до 1948 года.
Один из французских коммунистов написал несколько заявлений на фронт; не получив ответа и совсем дойдя, он однажды, когда их вели на работу, побежал в сторону. Это происходило на глазах у всей бригады. Конвоир дважды выстрелил в него и ранил в обе ноги. В больнице он объявил голодовку, но никто не собирался его поддерживать питанием, и на девятые сутки он скончался.
Весной 1942 года в свободные зоны нашего лагеря (образовавшиеся за счет колоссального количества умерших) привезли немцев Поволжья.
Иногда они работали вместе с нами на бирже. Они рассказывали, как их выселяли. Воинские части МВД, ничего не объявляя, выгоняли их поголовно из домов, сажали в грузовики и доставляли к железной дороге, а там грузили в эшелоны. Весь их скот остался беспризорным, и солдаты, балуясь, стреляли по нему. Громадное количество скота погибло просто так.
На комендантском лагпункте я застал жуткую картину. Все бараки, кроме одного, были превращены в больничные стационары. А та сотня людей, которая еще могла ходить на работу, с наступлением сумерек слепла.
Это был авитаминоз, который в простонародье называется «куриная слепота». Со мной этого не происходило, но, чтобы не отличаться от других, я симулировал слепоту.
Все вечерние работы (в основном это была погрузка железнодорожных вагонов) были приостановлены. Даже лагерное начальство, которое до этого не считалось с врачами, не осмеливалось выгонять невидящих людей в ночь. Через некоторое время в лагере стали выдавать по сто грамм бараньей печени на человека. Через несколько дней зрение у большинства восстановилось.
В июле 1942 года в лагерь привезли прелую ржаную муку. Все бригады были брошены на ее разгрузку. Многие ели муку в сыром виде, а потом в лагере из этой муки начали варить затируху.
Соли было мало, и затируха была ужасная на вкус. Но давали ее «от пуза», т. е. сколько хочешь, и оставшиеся в живых стали на вид поправляться как на дрожжах, но поправка эта была мнимая, люди продолжали отекать, и многие все равно умирали.
Как-то привезли свеклу; ее выдавали по штуке на человека; лица и тела у всех стали красного цвета .. .
В это время, по слухам, из Москвы приехала комиссия по проверке лагеря. Многих зэков вызывали и расспрашивали о питании и режиме первого военного года. Комиссия работала около месяца.
Были арестованы все начальники лагпунктов, старшие надзиратели и начальники конвоя. В августе их судили, многие зэки выступали свидетелями. Администрация обвинялась в произволе, в избиениях, в расстрелах, в урезке питания и т. д.
Всех приговорили к разным срокам с бытовавшей уже тогда формулировкой — «замена фронтом».
Вновь прибывшее начальство состояло, в основном, из раненых фронтовиков, и жить в лагере стало заметно легче.
Конвоиры и надзиратели разговаривали с нами, питание несколько улучшилось, цинготникам стали давать пророщенный горох.
Впервые были образованы ОПП (оздоровительно-профилактические пункты). В нашем ОПП поместили на два месяца наиболее дошедших.
В ОПП зэки не работали и их довольно неплохо кормили: 800 грамм хлеба, суп, два раза каша, 20 грамм сахара, 20 грамм масла, 100 грамм мяса или рыбы. Выдавали также по 20 грамм рыбьего жира и два раза в день по столовой ложке никотиновой кислоты. В столовой появились бочки с настоем хвои, раньше никто не знал, что им можно лечиться от цинги.
Вольный врач, выпускница Московского мединститута, несмотря на то, что я был в довольно хорошем состоянии, зная, что мне осталось до конца срока два месяца, определила меня в ОПП.
Я не верил, что меня освободят, так как всех задерживали. За семь дней до конца срока я выписался из ОПП. Чтобы не мучиться эти последние дни, я выпросил в санчасти люминал; утром, съев пайку, принимал его с кипятком и спал целый день. На работу меня не будили. Наступил день освобождения. Я, сонный, поплелся в УРЧ (учетно-распределительная часть), где мне спокойно объявили, что задерживаюсь до особого распоряжения. Меня предупредили, что с завтрашнего дня я должен выходить на работу.
Как раз в этот день с Большой Косалманки прибыл с этапом Сергей Федорович. На следующий день мы вышли в лесное оцепление. Зашли 1 в глубь леса и долго, сидя у костра, беседовали.
Я предлагал различные проекты: побег, голодовка, еще одно заявление на фронт, или убить кого-нибудь из ненавистных начальников.
Сергей Федорович отверг все эти предложения. Он напомнил мне, что я не один, что сейчас никого не выпускают, а за побег и за голодовку судят как за контрреволюционный саботаж.
Он рассказал, что недавно на Большой Косалманке расстреляли несколько человек, которые рассуждали в бараке по поводу окружения наших войск под Харьковом весной 1942 года.
Несколько дней, ничего не делая, мы провели у костра. Бригадир, видимо, заявил начальству, и нас перевели на биржу. На бирже все было как на ладони, и нам приходилось, хотя и не в полную силу, участвовать в погрузке железнодорожных вагонов. Мимо проходили эшелоны с ранеными, которые снабжали нас махоркой, а иногда перепадали хлеб и сахар.
Прошел месяц, как вдруг меня неожиданно вызвали на этап. Куда, мне не сообщили; я и мои друзья терялись в догадках. Мы предполагали, что меня хотят увезти и рассчитаться за то, что я был одним из главных свидетелей по делу лагерной администрации. Вечером меня сдали в проходящий «Столыпин», и я поехал на Север.
Через несколько часов мы прибыли на станцию Сосьва — там находилось управление Севураллага.
Там же находился и штрафной лагпункт. По рассказам, это был один из самых страшных лагерей, и я решил, что меня везут туда.
Там был такой произвол, что администрация даже не входила в зону, хлеб перебрасывали через забор; царила жульническая анархия, и простого мужика наверняка ждала смерть, или ему нужно было пресмыкаться перед жуликами.
Но, вопреки моим предположениям, меня поместили в центральный изолятор. Я просидел в нем около 10 дней. Как-то вечером меня вызвали и повели неизвестно куда; один конвоир шел впереди, другой — сзади.
Мы шли по узкой тропинке, и мне все время казалось, что меня сейчас пристрелят.
Пройдя километра два, мы вышли к большому одноэтажному деревянному дому, освещенному электричеством. Мы вошли в здание и подошли к одной из дверей. На ней было написано: «Начальник оперчекистского отдела Севураллага полковник Петров». Дверь распахнулась, я вошел, конвоиры остались за дверью.
Тут я прерву повествование своего первого свидетеля и расскажу кто на самом деле был полковник Петров. Граждане стран СНГ должны знать своих героев-чекистов в лицо. Из книги: Н.В.Петров, К.В.Скоркин "Кто руководил НКВД. 1934-1941"
ПЕТРОВ МИХАИЛ АЛЕКСЕЕВИЧ (1905, Москва — ?). Родился в семье домовладельца (с 1917 отец стал крестьянином-середняком). Русский. В КП с 03.30 (член ВЛКСМ 1925—1930). Исключен из КПСС 1958.
Образование: 4-классное гор. училище, Москва 1919.
Курьер штаба Продармии, Москва 03.20—04.21; курьер воен. отд. Наркомата продовольствия, Украина 04.21—08.21.
В войсках ВЧК—ОГПУ: рядовой 11 стр. полка ВОХР, г.Купянск 08.21—06.22; рядовой Отдельного Богучарского полка ОГПУ 06.22—03.23; рядовой, пом. нач. заставы 24 Могилев-Подольского погран. отряда ОГПУ 03.23—?; нач. заставы 24 Могилев-Подольского погран. отряда ОГПУ ?—12.25.
Разнорабочий на з-де «Дукс», ф-ке «Дукат», Москва 01.26—10.26; экспедитор трансп. отд. треста «Моссельпром» 10.26—05.29; секретарь и пред. месткома треста «Моссельпром» ?—05.29; зав. информ. подотд., зам. зав. орг.-инструкторским отд. Московского обл. отд. Союза пищевиков 05.29—12.30.
В органах ОГПУ—НКВД—МВД:
сотр. ЭКУ ОГПУ СССР 12.30—01.04.31;
уполн. 2 отд-я ЭКУ ОГПУ СССР 01.04.31—15.02.32;
уполн. 6 отд-я ЭКУ ОГПУ СССР 15.02.32—1933;
уполн. 8 отд-я ЭКУ ОГПУ СССР 1933—01.05.33;
опер. уполн. 4 отд-я ЭКУ ОГПУ СССР 01.05.33—16.06.33;
опер. уполн. 8 отд-я ЭКУ ОГПУ СССР 16.06.33—1933;
опер. уполн. 3 отд-я ЭКУ ОГПУ СССР ?(упом. 08.33)—1934;
опер. уполн. 7 отд-я ЭКО ГУГБ НКВД СССР 10.07.34—10.10.34;
опер. уполн. 4 отд-я ЭКО ГУГБ НКВД СССР 10.10.34—25.05.35;
пом. нач. 6 отд-я ЭКО ГУГБ НКВД СССР 25.05.35—?;
сотр. ЭКО, КРО ГУГБ НКВД СССР ?—12.36;
зам. нач. 14 отд-я 3 отд. НКВД СССР ?—15.08.37;
пом. нач. 11 отд. ГУГБ НКВД СССР 15.08.37—30.04.38;
нач. 5 отд-я 11 отд. ГУГБ НКВД СССР 15.08.37—30.04.38;
нач. Секретариата НКВД СССР 27.10.38—07.12.38;
нач. Секретариата Особого совещания при НКВД СССР 07.12.38—28.01.39;
зам. наркома внутр. дел Крымской АССР 01.02.39—31.05.39;
директор и нач. Строительства особого з-да № 2 ГУЛАГ НКВД, станц.Обозерская Архангельской обл.
12.39—02.40; нач. строительства комбината НКВД, г.Энсо, Карелия 03.40—02.41;
нач. Упр. Строительства з-да № 8 и Тавдинского ИТЛ НКВД 17.04.41—16.08.45;
нач. строительного треста «Газсланцестрой» НКВД, г.Кохтла-Ярве 06.45—03.46;
управ. трестом «Газсланцестрой» МВД, Кохтла-Ярве 03.46—04.53.
Уволен в запас МВД 11.11.49.
И.о. нач. Упр. Восточно-Уральского ИТЛ МЮ 01.04.53—1953; управ. трестом № 23 «Нефтестрой», Рязань 04.53—?(упом. 04.54).
Звания: ст. лейтенант ГБ 11.12.35; капитан ГБ 05.11.37; подполковник ГБ 11.02.43.
Награды: знак «Почетный работник ВЧК—ГПУ (XV)» 26.05.33; орден Красной Звезды 22.07.37; орден Трудового Красного Знамени 1942; орден Трудового Красного Знамени 26.05.44; орден Ленина; орден Красного Знамени; орден Красной Звезды; 5 медалей.
«Комната была большая, в ней был стол, диван и книжные шкафы. За столом сидел седой полковник, рядом с ним две женщины.
— Здравствуйте, садитесь, — сказал полковник, указывая на кресло, а затем обратился к женщинам: — Ну, посмотрели, теперь идите.
Женщины вышли, мы остались вдвоем. Полковник сказал:
— Вот вы, оказывается, какой. А я думал, что вы взрослее и крупней. Учтите, что я о вас знаю все. Я думаю, что в основе своей вы советский человек и сделаете все, чтобы искупить вину своего отца.
— Я не знаю, в чем вина моего отца. В лагере я получил много свидетельств, что он не был ни в чем виноват.
— Мы не будем сейчас в этом разбираться. Он осужден как изменник родины, а вы должны доказать, что вы настоящий советский человек.
— Я подавал несколько заявлений на фронт и рад был бы отдать свою жизнь за Родину.
Полковник нажал кнопку, и в комнату вошла девушка с подносом, на котором был бифштекс с жареной картошкой, два бутерброда с колбасой и графин с вином.
— Вы сейчас покушаете, а потом мы с вами поговорим, — сказал полковник и, закрыв на ключ сейф и ящики стола, вышел из комнаты.
Минуту поколебавшись, я решил пожрать. Вино было слабенькое; мясо и колбаса были очень вкусны. Когда я все съел, у меня появилась потребность покурить. В этот момент, как в сказке, появился полковник и, не дожидаясь моей просьбы, преподнес пачку «Казбека». Потом он сказал:
— Завтра вас отправят обратно на 7-ой лагпункт, мы вас решили освободить.
В лагере об этом никому не говорите. Через некоторое время вас отправят в Свердловск, где устроят работать и учиться. Я думаю, вы оправдаете наше доверие.
Меня увели, а на следующий день я благополучно прибыл на станцию Карелино. Я рассказал все Сергею Федоровичу. Он долго молчал, а потом сказал:
— Ну, что ж, сынок, у тебя начинается танец на острие ножа. Смотри, не поскользнись, а то нож вонзится прямо в бок. С этими господами игра очень опасна.
Через 5 дней меня вызвали на освобождение. Я получил буханку хлеба, две селедки и вышел за зону.
Неизвестный человек в штатском проводил меня в управление. В кабинете оперуполномоченного мне дали переодеться в лагерное обмундирование первого срока, дали два куска сахара и банку консервов. Вечерним поездом мы отправились в путь в отдельном купе и утром прибыли в Свердловск.
На машине меня отвезли в областное управление НКВД. Там я был принят человеком в штатском; он взял с меня подписку о невыезде из Свердловска и сказал, что меня поместят в общежитие политехникума и определят на учебу.
П. ЯКИР.
1971 год.
Второй наш свидетель известный советский лингвист, профессор Б. Л. БРАЙНИН. Вот отрывок из его книги «Воспоминания вридола»
31.7.1987
«Итак, я прибыл в Ликино 15 сентября. Встретил Дягилева, который без напоминания продолжал расплачиваться за пальто, так что я был обеспечен двумя завтраками и ужинами.
Не помню, что я работал в Ликино. Кажется, я был на уборке картофеля. Хорошо помню, что мне осталось всего три дня срока, когда меня направили с бытовиками на «переборку капусты» Большой сарай был до самой крыши набит вонючей слизью. Никогда я не думал, что благоухающая капуста может превратиться в такое дерьмо.
Из него мы должны были отобрать что-нибудь пригодное для пищи. С утра до вечера мы откладывали уцелевшие жалкие кочаны, а ведра со слизью выбрасывали в Лозьву. Не удивительно, что в реке пропала рыба.
А 6-го октября, когда на моем чемодане появилась палочка минус одна, я перевернул свое ведро, сел на него и заявил конвоиру, что вчера кончился мой срок, и я бастую.
Он мне пригрозил, что заявит начальству об отказе от работы, и меня посадят в карцер.
Но я был в отчаянье. Ведь мне было известно, что многих осужденных по 58 статье не освобождали, а просто объявляли им, что им добавили еще столько-то лет, обычно десять.
Так я сидел несколько дней. Стрелок был добрым парнем, начальству не заявил, а бригадир мне выписал 30%, так что я сидел на трехстах граммах хлеба, но выручали меня харчи Дягилева.
И вдруг пришел к сараю другой охранник и велел пойти с ним. Уверенный, что меня как отказчика ведут в изолятор, я поплелся за ним с поникшей головой.
Но нарядчик велел мне срочно собрать вещи (пресловутый чемодан с котелком и ложкой, а также скрипку Гернера, для которой кто-то из женщин сшил футляр из черной тряпки) и отправиться к реке. Там стоял катер, и в нем были человек двадцать заключенных.
Оказалось, что у них всех кончился срок, и нас отправляют в Сосьву, где находилось управление Севураллага.
В отдельной каюте ехал на катере начальник санчасти Генкин с женой и двумя детьми. Он приоткрыл дверь и просил меня что-нибудь сыграть на скрипке. Я играл Шуберта, Крейслера, Штрауса и еще что-то.
При этом он мне сказал, что он был на Тальме с расконвоированными, и они там раскопали некоторых умерших от «воспаления легких», но почему-то с проломленными черепами.
На второй день нас высадили, кроме Генкина, и повели под конвоем дальше.
По дороге мы встретили группу эстонцев, представителей интеллигенции. Они стояли, утирая слезы, и один из них произносил речь на эстонском языке.
Их конвоир терпеливо стоял и ждал, когда митинг кончится. Наша группа сделала привал, во время которого эстонцы мне сказали, что они похоронили только что умершего по дороге какого-то профессора Тартусского университета.
Нас привели на сосьвинский комендантский лагпункт.
Я там находился несколько дней, как в санатории. На работу меня не посылали. Только замначальника по производству инженер из Москвы Ермолаев по вечерам звал меня в свой кабинет и просил поиграть на скрипке.
Я удивился этому, ведь я был самоучкой и играл весьма посредственно. Но обстановка, в которой оказались эвакуированные москвичи, была настолько убогой, что они были рады малейшему проблеску культуры.
25-го октября нас десять человек повели в управление к начальнику 3-го отдела полковнику Петрову.
Мы сидели в «антишамбаре» перед его кабинетом, и он стал поодиночке вызывать.
Первым зашел к нему грузин по фамилии, кажется, Мегрелидзе. Через пять минут он вышел сияющий и сказал, что полковник его спросил, любит ли он советскую власть, на что грузин ответил, что он от нее без ума, после чего ему сказали, что он может идти.
Следующим был немец Вебер. Когда он вышел, он с огорчением сообщил, что его отправляют в трудармию. А что это такое никто не знал.
Я был из последних. С сердцебиением я открыл дверь. За длинным столом для заседаний стоял поперек письменный стол, и за ним сидел худой, лысый, хмурый офицер лет 50-и.
– Стойте у двери, – сказал он. Затем, глядя на меня пронзительным взглядом, он добавил:
– У вас кончился срок 5-го октября. Вы его отбыли полностью.
Я кивнул, не в состоянии вымолвить ни слова.
– Но ведь у нас есть сведения, что вы относитесь отрицательно к советской власти.
Здесь я до того разозлился, что не мог совладать с собой.
– Если я вам скажу, что я вас очень люблю, вы ведь меня будете считать лгуном и подлецом, – сказал я. – У меня степень доктора, я знаю в разной степени пятнадцать языков.
Смотрите, во что я одет, на какой работе я был эти годы – разве я могу быть в восторге от своего положения? Дайте мне работу по специальности, и я буду для вас полезным человеком.
Петров, очевидно, такой речи не ожидал. Он широко улыбнулся:
– Подойдите, сядьте.
Я сел у его стола и заметил на его столе свою толстую тетрадь, в которую я с 1937 года до 1939 записывал блатной фольклор и словарь «старой фени», которую у меня отобрали при «шмоне», т.е. при обыске на Верх-Шольчино.
– Это мой словарь! – воскликнул я.
– Я знаю, – сказал полковник. – Он нам сослужил добрую службу.
После небольшой паузы он продолжал:
– А ведь освободить мы вас не можем.
Вы объявили себя евреем. Но родственники, которых вы указываете в Москве и Одессе, эвакуированы или на фронте.
А пока что все немцы на вас указывают как на самого грамотного из них.
Приехали вы из Австрии. Сейчас идет воина. Кончится война, мы выясним, кто вы на самом деле.
А пока что вы для нас немец. Итак, мы вас освобождаем из заключения, но мобилизуем в трудармию. Дадим вам литерный билет до Верхотурья с направлением и продаттестатом.
В лагерь нас обратно провожал конвой. А утром открылись передо мной ворота, и я, все время оглядываясь и не веря, что за мною никто не ходит, со скрипкой под мышкой и фанерным чемоданам в другой руке отправился на станцию. Когда, пыхтя, подъехал паровоз, я даже перепугался. Непривычно это было после стольких, лет в дикой тайге.
Я сел в вагон. Он был почти пустым. Напротив меня у окна сидел мужчина, наверное, из эвакуированных. Костюм, видавший виды, обтрепанный галстук. А я был во всем лагерном, включая лапти.
Мужчина, пожилой, небритый, в очках, спросил, оглядывая меня и мою скрипку:
– Куда держите путь?
– Я сбежал из могилы, – ответил я, – и еду в поисках нового кладбища.
Мой собеседник вытаращил на меня испуганные глаза, безмолвно поднялся и ушел в другой вагон.»
Следующий наш свидетель Арон Гринглаз Отрывок из книги его воспоминаний «Страдал, рыдал, исчез..»
Суд приговорил меня к 8 годам ИТЛ и 3 годам ссылки. В связи с начавшейся войной слушание дела по кассационной жалобе не состоялось.
Начало войны застало меня во внутренней тюрьме дома на Литейном. Уже две недели, как она шла,, я видел из окна камеры аэростаты, охранников в противогазах, но считал, что это учения. О том, что мы воюем, я узнал 7 июля 1941 года, когда уже под бомбежкой меня отправили этапом в Свердловскую пересыльную тюрьму. Добирались мы до нее голодные, грязные, в духоте и тесноте.
В Свердловской тюрьме для начала меня посадили в карцер, представлявший железобетонный ледяной колодец, по стенам которого текла вода, на полу которого тоже стояла ледяная вода. Там был круглый табурет на трех железных ножках, вделанных в пол. Изобретатель этого колодца заслуживает особого проклятия! Думаю, что я бы в нем скончался, но через три дня меня включили в этап на Севураллаг.
Когда мы прибыли в Сосьву, в зону нас не пустили, а после ночевки "под открытым небом отправили пешком на 86-ой лагпункт.
Условия работы и жизни были невыносимыми.
Питание состояло из баланды, в которой плавали картофельные очистки, и пайки хлеба из непросеянного ячменя без соли.
Работали мы на лесоповале, добавить к этому переходы с рабочих участков до барака при отсутствии теплой одежды и возможности просушиться, ведь кругом были болота!—и станет понятно, почему начался великий мор. Люди валили лес, а лес валил людей.
Меня спас случай: в моем звене из трех человек один, Володя Зарубин, студент 3-го курса Ленинградского арктического института, ушел в побег. Вскоре его поймали, а нас с напарником, Василием Кузьминым, повели в качестве свидетелей в Сосьву.
Условия работы в Сосьве оказались лучше. Основная работа шла в мастерских. Так как я был токарем-разрядником, я решил сделать все для того, чтобы остаться при мастерских.
Мне задали экзамен: на французском станке XIX века, предназначенном для обточки длинных валов, выточить 10 футорок заданного размера и нарезать на них резьбу.
Собрав все свои способности и остаток сил дистрофика, я сделал все, как полагалось. Мастером цеха был уголовник Гришка Запорожец. Он разбросал по цеху мои футорки и стал издеваться надо мной:
— Тоже мне токарь!.. Слесарь и аптекарь..
Он распорядился отправить меня обратно на лесоповал, На 86-ой лагпункт. Это была смерть.
Но случаю снова угодно было вмешаться: начальником цеха оказался вольнонаемный Бородулин, ставший невольным свидетелем Гришкиных издевательств. Он сам осмотрел детали, отменил решение мастера и велел мне выходить на работу в цех. В этом цехе я проработал всю зиму.
Весной, руководство управления Севураллага, совершая обход лагеря, посетило и наш цех.
Мною заинтересовался начальник производственного управления Досталь, спросил меня, какое у меня образование и записал мою фамилию.
Через некоторое время меня назначили техническим руководителем строящегося центрального предприятия Севураллага, которое должно было обеспечивать капитальный ремонт тракторов и автомашин для вывоза леса и изготавливать оборудование и механизмы для облегчения трудоемких работ по вывозке и обработке леса.
Сам я разработал и изготовил автомат для изготовления необходимых строительству гвоздей. Руководство лагеря ходатайствовало перед министерством внутренних дел о снижении мне срока. Срок был действительно снижен—на 1 год.
... В годы войны, когда запчастей для ремонта автопарка мы не получали, особенно интенсивно заработала изобретательская мысль.
Сработанные поршни тракторов мы восстанавливали, поместив их в горячо протопленную русскую печь. За одну ночь они «вырастали» до нужного диаметра и выбирали увеличенные зазоры в цилиндрах.
Когда отсутствие «обуви» у автомашин стало грозить остановкой парка, мы начали изготовлять деревянные колодки, которые вставляли в покрышки и таким образом продлевали срок работы машины. Для замены поршневых колец тракторов УТЗ пошли использованные гильзы цилиндров УТЗ, специально обработанные для придания упругости. И так далее, всех наших ухищрений не перечислишь.
А затем этапом меня перевели в Отраднинский ОЛП, откуда знакомый начальник Корочкин взял меня в Сосьву заведовать энергохозяйством.
Я восстановил локомобили электростанций, мельницы шпалорезки. Но недолго пришлось мне работать спокойно: случился конфликт с начальником производства Лоладзе.
Меня посадили в карцер, в котором был такое количество клопов, что уму непостижимо.
От них не было спасения, борьба с ними была бесполезна. Я пытался очистить от них нары и сделать вокруг своего места водяное кольцо, но тогда они забирались на потолок и падали от туда дождем.
Раздавленные, они испускали жуткое зловоние.
... Когда окончилась война, наш лагерь расформировали меня отправили на строительство комбината в другой лагерь, где я работал трактористом на тракторе ЧТЗ. Это была адская работа, так как из-за отсутствия необходимого тракторжидкого горючего его переоборудовали для работы на древесных чурках с газогенератором ДГ-11.
А из-за отсутствия смазки, в картер заливали смолу, которая при уральских морозах в кратчайшее время превращалась в камень.»
Вот такая она была жизнь зеков в Севураллаге в 1941-1945 годах!
Моим трем свидетелям повезло выжить. Но никому их более 1199 литовских граждан доставленных в Севураллаг 19 июля 1941 г., такая счастливая карта не выпала…..
И как хорошо сказал узник Северураллага Арон Гринглаз о их судьбе - «Люди валили лес, а лес валил людей….»
(конец ч.3)
Все фото и рисунки к статье находятся тут:
http://narodna.pravda.com.ua/history/4f1602b92036e/
