Писатель Ремизов, вовремя уехавший из СССР, провозгласил символом России обезьяну, нет, конечно, не по тому, что наша страна, так глупа и страшна, как это животное, а потому, что русский менталитет содержит в себе обезьянничание или же бездумное копирование чужого и чуждого.
Никак не можем мы без этого жить. Меняются строи, эпохи, вероисповедания, да только обезьянничание остается. Не прошло и двадцати лет как я услышал по радио фразу «Белый дом», отнесенную к Дому Правительства России. Ну это ли не форменное обезьянничание. Ну почему не придумать свое? Зачем мне ихний Белый Дом в моей стране? Не нужен! Также глупо и смешно, как услышать Кремлин по отношению к Вестминстерскому аббатству или Нотр-Дам де Пари.
Триста лет назад Царь-Плотник начал строить Новый Амстердам, забыв о том, что обезьянничает он, в отличие, от реального Амстердама, на крайнем Севере и затея, в сущности не удалась. Так и слышится старое пророчество: «Петербургу быть пусту!», когда вспоминаешь и наводнения, и Октябрьский переворот, и Вторую мировую войну. Да и что его еще ждет впереди.
Еще один, теперь уже религиозный деятель, обезьянничал Иерусалим, пытаясь вдолбить в русские умы, славянское происхождение Иисуса Христа. Затея также не удалась, хотя «Новый Иерусалим» остался, как памятник гордыне, глупости и тщеславию.
Ну про наше обезьянничание с языком знают практически все, кто читал Льва Толстого, где целые страницы написаны на чуждом и непонятном нам языке, который мы упорно пытались, если не присвоить, то хотя бы взять напрокат[1]. Причем мы передирали не только французский язык, из которого взяты практически все современные фразеологические обороты, но и другие, особенно, татарский. Поэтому в нашем, «русском» языке он – пес или кобель, она – собака, сука или псина, а их дети – щенки или кутята. Как говорится – с миру по слову – языку быть готову.
А тысячу лет назад мы собезьянничали религию погибающей империи, которая мало того, что оторвала нас от культуры всего континента, так еще и не давала развиваться своей, национальной культуре. Не проруби Петр Первый окно, в России было бы до сих пор темно.
Но это все внешнее обезьянничание, а помимо этого существует обезьянничание внутреннее, когда провинция копирует столицу. Лозунг «Мы не хуже» должен красоваться на гербе всех уездных и заштатных городишек, в которых порою возвышаются храмы, местного архитектора, внешне похожие на столичные аналоги, но в данной ситуации несуразно гигантские и подавляющие окружающие их одноэтажные постройки и способные вместить в себя население двух-трех таких городков. Иной раз можно увидеть петербуржскую «сплошную фасаду» построенную провинциальным архитектором из двух-трех этажных домиков.
Проезжая по разным мелким городам, я остолбевал от какой-то совершенно безумной организации движения, включающей, и неожиданные круговые движения на площадях, даже при большой фантазии, ничем не напоминающих круга, и обилие односторонних движений при полном отсутствии движения, и совершенно необъяснимые запреты поворотов, разворотов на казалось бы совершенно безобидных местах. И, в конце концов я понял, что это – ни что иное, как обезьянничание! Ну да – у них в столице это есть! А мы, что – хуже! Пусть и у нас будет кусочек столичной жизни.
Жаль, что памятники досоветской эпохи были уничтожены коммунистическими варварами, зато на их месте выросли могилы известных солдат, порою по размерам и оформлению сравнимые с Могилой Неизвестного солдата в Москве, которая сама была скопирована из заграницы, появившись гораздо позже аналогичных в Англии, Дании, США и Турции.
Да, к сожалению, провинция всегда копировала метрополию, не замечая несуразности подобного деяния. В столице большинство памятников находится в самом центре у Красной площади, которая давно перестала быть торговым местом. Давным-давно она стала «туристическим» центром, объектом паломничества. А в мелких городках центральная площадь до сих пор является торговым местом. Поэтому возводить там какие-то мемориальные объекты глупо и некрасиво. Но привычка обезьянничать берет верх.
Поэтому и стоят засыпанные пылью, забросанные окурками и битыми бутылками на базарных площадях бетонные Ленины с протянутыми руками, крашенные под бронзу солдаты со склоненными знаменами, скорбящие матери, какие-то невообразимые стелы, разухабистые доски почета, поскольку забыли мы что не только «каждому овощу – свое время», но и «каждому овощу – свое место». Да, видимо, не в силах люди изменить свою психологию. Ведь двадцать веков назад Христос изгнал торгашей из храма. С тех пор многое в мире сменилось, и правительств, и стран, и религий, но, храм и торговля все время идут рука об руку – лучший пример того, что, сколько бы не трубили о себе современные религии, а поклоняются люди, по-прежнему Золотому Тельцу и никому кроме.
Ну я отвлекся. А ведь хотел рассказать о том, что в 1985 году турковская администрация установила в центре поселка светофор. Зачем он был нужен на пустынной улочке сонного городка, далеко отстоящего от транзитных путей, тем более в те времена, «сейчас почти уже былинные», когда число автомобилей на душу населения было ненамного больше нуля. Может быть, тем самым, местные власти пытались приучить свое население к столичному образу жизни, зная, что большинство его жителей сбежит в Москву или Саратов за «красивой» жизнью. Или же им надо было списать на его установку электрокабель, чтобы использовать его в домашнем хозяйстве. А может – пустить пыль в глаза вышестоящему руководству заботой о населении. Кто проверит сколько машин проезжает под этим светофором? Пусть думают в верхах, что здесь жизнь бьет ключом. Хотя вполне возможно, что местному партократу очень нравилось смотреть на цветные мигающие огоньки – ведь иллюминаций в те годы купить было невозможно[2].
Так и осталась для меня причина открытия светофора невыясненной. Да и я, лично, этого момента не видел. Зато Ирина видела! И была в восторге, рассказывая мне о пустой темной улице, освещаемой двумя-тремя тусклыми фонарями на углу которой, с упорством идиота, светофор переключает огни для никого, кроме бродячих собак и редких прохожих, не замечая, что и те и другие не обращают на него никакого внимания.
Казалось бы – ну хватит! Показали себя – и ладно. Вышестоящие организации поняли – и не хуже многих, и не собачья глушь, и не медведи ходят по улицам, а люди, и даже светофором умеют пользоваться. Пора успокоится. Так нет. Столица опять задала тон, начав в 1982 году превращать улицу Арбат в пешеходную зону и закончив все работы, как раз через год после открытия турковского светофора, в 1986 году. Пришлось, чтобы поддержать фасон, провинциалам срочно создавать у себя нечто подобное.
Но москвичи, как всегда, оказались хитрее. Они сделали пешеходной узенькую бестолковую улочку с громким именем, совершенно никчемную в транспортном отношении. Когда-то она была въездом в Кремль со стороны западной границы. Этой дорогой, наверное, шел Наполеон. Этой дорогой мечтал пройти Гитлер, а пользовался ей, в основном, Сталин, курсируя между Кремлем и Кунцевской дачей. Хрущев оказался умнее и решительнее, пробив прямой как стрела Новый Арбат, продолживший Воздвиженку в направлении Можайска, ставший началом Можайского шоссе.
После этого Арбат свое значение потерял полностью. По нему ходил один-единственный троллейбус № 39, который во время дождя разбрызгивал лужи на весь узенький тротуар, обливая людей с головы до ног. Закрыть его для движения было несложно. Даже, если бы он, как по волшебству, в один день исчез, никто бы этого не заметил. Настолько это была пустячная улица.
Зато в Саратове закрыли для движения улицу Кирова (Немецкую), лишив тем самым центр города транспорта. А расстояния там не малые. До открытия саратовского Арбата на трамвае можно было добраться почти до Речного вокзала, а после трамвай стал останавливаться от него в трех километрах – почти часе ходьбы неспешном шагом. Хорошо, что остались объездные маршруты.
Аналогично в Турках – городке, где, в общем-то, одна центральная улица, которую как раз и сделали пешеходной. Я понимаю, что при тогдашнем уровне автомобилизации она и так была пешеходной, но ведь надо думать и о будущем, которое, как ни странно, очень быстро наступает. Да и редкие автомобили в то время, которым надо было проехать на другой конец, спускаясь с горы на которой стоит элеватор, проехав мостик через ручей, вынуждены были сворачивать направо на улицу Мира, узкую до невообразимости, поднимая при этом клубы пыли, поскольку покрытия там не было, чтобы объехать пешеходную улице по узенькой боковой. Ничего более глупого я не видел. Зачем засовывать пешеходно-прогулочную зону в центр села? Всегда в деревнях гуляли за околицей, гораздо умнее было выбрать какую-то зону около Хопра. Но нет – из окон местного райкома КПСС надо было видеть грандиозное по замыслу творение – турковский Арбат, с потухшим за ненадобностью светофором, с опустевшим базаром, с очередями в которых стоял весь город – то за мылом, то за хлебом, то за водкой, с нищим универмагом, стандартной двухэтажной постройки в котором ничего, кроме продавщиц, кутающихся из-за скудного отопления, в теплые платочки, не было.
Мне удалось увидеть самолично, и турковский арбат с жалким подобием фонарей, и всеми забытый абсолютно никчемный светофор, который как бы говорил: «люди, вы всегда в ответе за тех, кого приручили». Грустное зрелище.
[1] Один мой знакомый филолог назвал французский в этом отношении к русскому народу «лизинговым языком».
[2] У меня была старая, начала 1970-х годов елочная электрогирлянда. В 1982 году на ней перегорели две лампочки. В автомагазине Южного порта я их смог, с трудом, но купить. А вот лак для их покраски – нет. Так и работала она с двумя белыми лампами до 1993 года, когда Китай-спаситель, стал привозить к нам свои товары.