ПЕСНЯ БЕЗ СЛОВ
/историческая рефлексия/
Жил-был ашуг Сулейман Стальский. Говорят, его песни нравились Сталину. Бывало, поставит великий вождь пластинку в 45 оборотов на патефон, подопрёт щёку ладонью и кайфует. А слёзы, между прочим, кап-кап на френч.
– Кто вам накапал, Иосиф Виссарионович, – беспокоится личный секретарь вождя Поскребышев.
– Сулейман, – ответствует растроганный отец народов, – кто же ещё сподобится на такое?
Тотчас начинаются аресты / за неправильные взгляды на песенное творчество /, ссылки / на марксизм-ленинизм /, пальба по политическим воробьям из идеологических пушек, поделившая народ на воробьёв стреляных и расстрелянных. Ничего, кроме марша энтузиастов, в самом народе это не вызывало.
Незабываемое, славное было времечко. Народ торжествовал. Акын пел о том, что видел. А высочайший импресарио, попыхивая трубочкой, бдительно следил, чтобы взгляд певца был единственно верным. Когда же единство достигалось, вождь благодушно подпевал, заставляя подпевать других. И подпевалы, пучась от гордости, активно пропагандировали добровольно-принудительное донорство как единственно законную форму пролития народной крови, ссылаясь на соответствующие разделы « Краткого курса истории ВКП/б/», цитатами из которого пользовались в качестве предохранительного средства даже при общении с жёнами.
Счастье было полное — не чета нынешнему. Нынешние вожди о народном благе не помышляют, как если бы такой материи не существовало в природе. Приходится только удивляться тупому безразличию, с каким наблюдают они, как народ, доведённый до ручки дверей, распахнутых в капитализм, мечется в поисках социалистического выхода. И если себя и винят, то только в одном, что к власти дорвались к шапочному разбору, а то немногое, на что могут рассчитывать, приходится вырывать у предшественников узаконенной силой.
Строго говоря, ситуация, когда верхи, страдая головокружением от успехов, стараются не глядеть вниз на последствия, а низы, сломя шею, рвутся ввысь, с трудом преодолевая земное притяжение завистников и конкурентов, в учебниках истории именуется революционной. К сожалению, народ с уроков истории убегает, а после удивляется: мы, дескать, этого не проходили, нам, дескать, этого не задавали. И тот не достоин испить чашу власти до дна, кто не воспользуется глупостью народа, наобещав с три короба, два из которых пусты, а третий — украден. Но и обещанное полагается народу не за красивые глаза, а в обмен на единогласие, когда сольные голоса протеста заглушаются хоровым: »Славься!» На меньшее, уважающий себя вождь, никогда не согласится, ибо согласившемуся остаётся только вожделеть.
– Меньшее, – популярно объяснил Уважать Себя Заставивший, – я смогу получить и без дешёвой демократической возни. Народ обязан определиться, что ему по вкусу: плохо, но со мной, или – хуже некуда – без меня. Доверие мне необходимо, чтобы прижать к ногтю /обязательно гниду /, а уж окормить, опоить и на горшок усадить / внимание всем постам: вульгаризмы типа «параша», при общении с прессой и агентами ОБСЕ, строго запрещены к употреблению ) — из всех очередей самая первоочередная. Нет, однако, вещи важнее, – продолжал Уважать Себя Заставивший, отпив из стакана и оглядев зал, заполненный его личной охраной, – чем моральное возраждение народа. Народ без хлеба — всё ещё народ, народ без морали — пустое место, взгромоздиться на которое способен любой масон на всяк фасон. При мне масоны растворяться в общей массе, как пестициды в чернозёме, а мораль достигнет таких высот, с коих любая аморалка покажется ничтожней пылинки. По этой причине а-мораль будет использоваться в целях принуждения народа к морали. Секс загоним в подполье на глубину достаточную, чтобы связь его с поверхностью не прерывалась. Преступность ограничим областью её применения. Коррупции позволим ровно столько, сколько необходимо для поддержания демократических идеалов, притом, что демократия — не наш идеал. Я несу ответственность за здоровье общества, а потому несанкционированная смерть будет преследоваться, а санкционированная — не подлежать оглашению. И пусть никому не покажется, будто я делаю что–то не так. Снисходительное отношение к моим недостаткам — порука моего безразличия к вашим достоинствам.
Вот и получается, господа-товарищи, что при Сталине было надёжнее, хотя подтвердить это некому. Выжившие при нём, вымерли при нас. Те же, кто думает, что помнит, пусть вспомнит, что стало с теми, кто думал.
При том, что и Сулеймана Стальского среди нынешних спиричуэлс не сыскать.
Бездарных и безголосых — навалом, а чтобы заставить вождя высморкаться в рукав и зареветь, нынешним рок–бандитам и в научно–фантастическом сне не привидится. Но вина в том, можно сказать, обоюдная. Будь у артистов уверенность, что вождь к ним прислушается, они куда как требовательней относились к своему творчеству.
Борис Иоселевич