На танцполе двигались множество людей, и лишь одно-единственное лицо привлекло моё внимание. Стройная девушка неясного возраста. Во всяком случае, издалека. Нет, конечно, были и другие особи женского пола. Но привлекательной была только одна. И на неё было много охотников.
Помню, когда я её пригласил, оказалось, что её трудно разговорить: родилась в год Дракона, здесь после дежурства. Это всё, что удалось выудить за медленный танец. Подвижная куколка с хохолком на голове, но искушённая. Когда появился сухопарый седой мужчина, она побежала за ним как собачка. А возле сухопарого вились ещё несколько смазливых тёлок, и он выбирал с видом повелителя. Драконша вцепилась в бойкую драчливую бабу, и после плакала горючими слезами. Дура? А с виду конфетка.
После танца с равнодушной я пригласил толстуху, строившую глазки. И напрасно. Дракон удивилась, и больше не обращала на меня внимание.
А… Нет. Один раз она села на кушетку совсем рядом, призывно положила ладонь на дерматиновую обивку и смотрела в зал. Ждала, что я её приглашу. А она мне откажет, в отместку за толстую. А я не поддался. Пусть ловит, кого хочет, роковая!
Лилиана, жаль, что этот клуб сгорел. А ведь мы там познакомились. Тёплым сентябрьским вечером 200… года.
Я тогда стоял на крыльце и собирался закурить. Ты шла мимо и у самой двери оглянулась. Обожгла меня пристальным тягучим взглядом. Я тогда ещё подумал: «Ого! Вот это взгляд!» Не знал, что ты тренируешь взгляды на случайных знакомых. Прошёл в зал и стал за тобой смотреть.
Девушка с слегка грубоватыми замашками дикого зверя. Безотцовщина, усреднённый стиль, не очень комплексующая или скрывающая что-то. Одинокая волчица – то ли на охоте, то ли в погоне за кайфом, не за таблетками, а просто за кайфом: танцами, выпивкой, etc.
Не помню, что я нёс во время танца. Но тебе это не понравилось. Ты ушла куда подальше. И я тоже.
Из клуба я брёл один.
В вагоне метро на «Полежаевской» ты подсела ко мне и стала задавать дурацкие невинные вопросы.
Как бы то ни было, в тот вечер я целовал твоё хрупкое тело. Прости!
Никто не думал тогда о любви.
Ты была как маленькая. Просила мороженое. Дала все свои телефоны. Даже сказала отчество.
Зачем парню в первый день знакомства твоё отчество?
Но я его запомнил.
Мы часто болтали по телефону, и ты всё хотела понять, что у меня с учительницей. Зачем я гуляю с училкой то в Кузьминках, то в Коломенском. не уединяюсь ли я с ней в кустарнике, не предлагаю ли приятные развлечения.
Учительница была строга, и ты решилась пойти со мной. И куда? Покупать валенки где-то за Павелецким вокзалом.
Сейчас, когда пишу эти строки, за окном идёт дождь, мокрый снег. И тишина… Машины на многострадальном шоссе скучают, стоят в пробке.
А в тот морозный день, когда мы были на «Павелецкой», казалось, сам воздух заставлял людей энергично двигаться по маленьким переулкам со странными магазинами-стекляшками, забитыми подарками, одеждой, тапочками, сумками и, разумеется, валенками. Толстыми, войлочными, на чёрной резиновой подошве, разных цветов и размеров.
Ты тогда наклонилась и примеряла эти странные древние создания. А я нежно сжимал два упругих мяча в своих руках.
Продавец заметил и засмеялся. Ты смутилась, но не оттолкнула. Спросила: «На что это ты наткнулся?»
Это было весело!
Потом мы поехали к тебе на Каширку. Взяли в армянском магазине две четвертушки. Плоские фляжки хорошо ложились в карманы. Мы пошли в кафе.
Сколько раз мы потом бывали с тобой в этом кафе? Не помню. Но в тот вечер мы изрядно нагрузились. Так, что ты решила купить в супермаркете косую уродливую собаку с оторванным носом, а я закопал её поглубже среди таких же игрушек. И Бог с ней!
Прости, что пренебрёг мармеладом и конфетами. Ты была так щедра со мной. Твоя попка сводила меня с ума. Я тогда не заметил, как из лифта прошла твоя мама.
А когда ты меня провожала, мы были совсем пьяные и валялись в снегу. И ели снег. И кидались им.
Может быть, это и есть минуты счастья?
Книги о стервах и непослушании сыграли с тобой злую шутку. Разве станет мужчина жениться на девушке абсолютно ненадёжной, готовой развернуться в любой момент и уйти? И какой брак из этого получится? Оставь всё напускное.
Ты, почему-то, любую критику воспринимаешь как отказ, а не повод задуматься и сделать выводы. Пускай, я недоволен тобой, но есть отчего. И всегда остаётся какой-то шанс.
Лилиана, ты слишком хочешь что-то урвать, противостоять, оспаривать. А для меня семья – это не фронт, а тыл. Кто способен жить с женщиной, закрытой и настроенной хищно или враждебно? Которая ходит по клубам и ищет там денежных мешков или «золотые клады»? Откажись от всего зверского.
А как замечательно иногда бывало. Мы ходили по музею восточного искусства. Ты была тогда в чудесном свитере, оттенявшем твой цвет глаз и волос. Там была выставка скифского золота (опять это золото!) и я обнимал твой гибкий стан и упругие плечи. Пока ты смотрела серёжки и амулеты. Потом мы сидели напротив картин Рериха, и я рассказывал тебе про это чудовище, Гитлера, сбежавшего в Аргентину. Зачем я говорил это бедной еврейской девушке?
А когда мы смотрели Храм Христа Спасителя, ты спрашивала, был ли я здесь с учительницей. Ну да, был, один раз. Учительница меня туда и привела. Но с ней было скучно, а с тобой – нет. И на что обижаться, если у тебя к тому времени появился приятель, любитель виски, с вечной фляжкой в кармане. Который подарил тебе ноутбук и фотографировал голенькой в Лосином острове. А ты, как дурочка, выложила фотки в известной соцсети. Не стоит быть такой беспечной.
Лилия, я не умею делать предложение. Мне всё время кажется, что из этого ничего не получится. Не из предложения, разумеется, а из так называемого брака. Слишком разные, противоположные люди пытаются влезть в него. Я ведь и правда считаю, что закат или рассвет хороши сами по себе, без того, чтобы мы были одеты в шёлковые шаровары, и ты сверкала золотыми монистами на несравненном челе.
А знаешь ли ты, что когда я звал тебя посетить кафе на Никольской, там, где шведский стол, я собирался сделать тебе предложение. А ты отказалась пойти. Такие желания бывают не всегда. Раз в три года.
Лилиана, ты видела меня всяким. И в мокрой футболке, прибежавшем к тебе через парк, и голым, и гневным, и грустным. Ты показывала разрытые мышами в лесу косточки твоей любимой собаки, просила тебя ругать, игралась моим твёрдым перцем. А однажды за нами подсматривала твоя сестра. Ей, наверное, тоже хотелось, и она прижалась ко мне бедром во время обеда. Но с ней не положено.
Многое уже было. И многое будет. Надо только научиться ценить людей. Ценить выше, чем все эти блестящие и гладкие предметы, которые предлагает нам лукавая цивилизация.
И тогда мы будем жить счастливо. Так, может быть, попробуем?
