Мне часто прочат светлое будущее.
Как то: расстрел на месте. Пику на разборе. Или, на худой конец, бессрочную каторгу.
Всё это пафосно и малоправдоподобно. Где я, и где оно, ваше место расстрела?
Старая Москва, рассказывали нищие, сгорела от копеечной свечки. Чтоб меня украли, если коммерсанты «Зибен-Ахт со товарищи» тоже спалились ни за грош!
Пожар начался во вторник, сразу после вербного воскресенья.
Сидим это мы в номерах на Греческой (рекомендую, фото: это Ключарь… да сыми ты уже кепи, Ключарь! А вот как раз — Сеня-Сочи)… так вот: сидим мы за пивом, ожидая заказанные в «Шанхае» ведро раков и уточку по-пекински.
Но вместо утки в номер влетела совершенно иная дичь...
Тот, кто в деле видел пани Гражину, скажет, что Софа-Золотая Ручка тоже была не подарок, только не так красива! Гражинка, бывало, мчит в карете и светится, словно греческая богиня, знаменитая ограблениями и твёрдым характером.
Её фразу: эй, фраера, сгорите молча! — стоило бы высечь в мраморе...
Впрочем, пустяки.
При появлении дамы мальчики бросают пиво и чистить ногти, берутся за шпалеры и покидают апартаменты. Маем дисциплинку, а как же!
Я принимаю вдохновенную позу и интересуюсь, чем обязан визитом.
Не кидайте брови на лоб, Зибен-Ахт, шнифты повылазят, молвит пани Гражина.
Вы меня знаете, я тоже об вас наслышана. Хватит прохлаждаться, словно глухарь на вертеле! Имею пару слов для вас, Зибен-Ахт: хотите подзаработать?
Я только киваю на это, зачем же спорить.
Тогда Гражина толкует про невиданной цены брошь, которую слегка притырила и хочет вывезти на свободу. Вы должны мне помочь, говорит она и для пущей важности тычет меня пальчиком прямо в середину груди.
Кому это я должен, мне интересно, говорю я, и это всё по-прежнему вежливо.
Здесь не контора извозчиков, пани Гражиночка, сообщаю на всякий случай, и вы мне ничего не теряли! Мне требуется прикрытие, настаивает пани Гражина.
Вы это сделаете, Зибен-Ахт, это будет славный гешефт — и мы в расчете!
Или я что-то должен пани, кроме слов о вечной любви, интересуюсь в ответ.
Где тут мой интерес? Вы такие цикавые, пани Гражина, что надевайте шляпку и швиндяйте прямиком до рыбного ряда. Купите там турецкую селёдку и морочьте ей голову… или скажите прямо, на кой мне весь этот гембель?
Я шо, канаю под малахольного?
Будет файно, если мы не станем мазать сопли по чистому полу, молвит пани Гражина. Меня ищет бывший муж и хочет вернуть обратно.
Кого он больше хочет, вас или брошь, интересуюсь я из чистого любопытства.
Уже неважно, говорит ясновельможная пани, поморщившись лобиком. Устройте небольшой шухер, вроде пожара в бардаке во время наводнения, и я помогу вам встретиться с дочерью. Тут меня будто током шибает, и я на минуту забываю о вежливости. Не играйте с Зибен-Ахтом, мадам, говорю на полном серьёзе.
Моих жену и дочь схоронили три года назад. Я был далеко, и это большое горе… но кое-кто за это несколько овдовел. Затем конторщик Сёма Бруевич превратился в карманника Зибен-Ахта. Вы понимаете, я толкую всё это в качестве прощального слова.
Ваша дочь не умерла при погроме, молвит пани Гражина.
Она попала к посторонним людям и долго была в беспамятстве.
Только на днях я сама узнала об этом!
Внутри меня просыпается и дрожит какая-то позабытая жилка.
Вейзмир, говорю я… великий Боже! Если вы врёте Сёме, мадам, вы ляжете вместе с ними. Давайте приступим к нашему маленькому гешефту, говорит в ответ пани Гражина.
Не заставляйте меня разочаровываться в родительских чувствах. Ваша Рахиль сейчас в надёжном месте... чего и вам хочу, Зибен-Ахт!
Что же вы себе пожелаете, спрашиваю я, чувствуя себя официянтом на гнутых ножках.
Завтра в девять вечера, у входа в синагогу красильщиков, что на Малой Арнаутской, вы встретитесь со своими мальчиками, отвечает Гражина. Мой бывший муж, месье Бродский, будет неподалёку, в трактире «Лондон». Его непременно сопровождают пять или шесть переодетых шпиков, которым обещана большая награда за мою голову...
Тут я невольно ахаю: ваш бывший муж — Леопольд Бродский?! Ювелир с Ришельевской? Гражина мрачно кивает на это и говорит: закончив шухер, птицей на Молдаванку.
С угла Арнаутской будет ждать пролетка. Кучер Мицюк — мой родственник, отставной биндюжник с Пересыпи. Дело будет, кратенько, таково...
— Спокойно, это налёт! — говорю из-под маски немеющими губами.
Непросто менять специальность, если всю жизнь посвящал лишь ловкости пальцев.
Пани Гражина, а также сидящий рядом толстый, лысоватый и прилизанный Бродский в брусничного цвета смокинге вполне естественно изображают испуг. Что ж… достаю из кобуры маузер и присаживаюсь. Мальчики ходят вокруг, потроша кошельки и карманы немногочисленным посетителям. Агенты? Ах, да… агентов мы аккуратно связали. Уложили рядком и бросили отобранные шпалеры на дно сортира.
Один я таки сунул в карман…
Неважно, продолжим.
Я поворачиваю дуло маузера в сторону Бродского, и он рывками обнажает карманы.
Пани Гражина дрожащими пальчиками выкладывает на середину стола крохотный ридикюль. Держится пани по-королевски, и я ей с удовольствием аплодирую.
Вынимаю из ридикюля брошь. Она и впрямь хороша!
Бродский морщится: сегодняшний дебет его ювелирной лавке определённо не в кассу. Гражина закусывает губу и опускает глаза. Чувствую себя романтическим злодеем… Капельку покуражиться бы, да времени на исходе.
Опускаю брошь в потайной карман, кричу мальчуганам:
— Всё-всё! Пора, уходим...
Если бы я был поэтом, то сказал бы, что вечер тонул в истоме… или там, солнце догорало в багряном логове заката. Но, видите ли, за забором нас атакует полицейская шобла во главе с господином приставом. Некогда размышлять, откуда эти белогрудые поцыки свалились на нашу голову. Скорей всего, вызвала с нарочным плешивая сволочь, то бишь хозяин трактира. Пули так и жужжат повсюду: да-да, сиганули мы с размаху в осиное гнёздышко. Сеня-Сочи вскрикивает и первым ложится наземь.
Я порываюсь броситься к нему, но что-то внутри толкает в сторону от приятеля…
Рахиль, доченька, шепчу я, кусаю губы и плачу почти навзрыд.
— Ключарь, помоги ему… я прикрою! — кричу, опомнившись, и продолжаю палить с двух рук. Внезапно стрельба стихает. Я оглядываюсь и вижу, что оба кореша лежат вповалку. Дорого обходится компании Гражинина брошка… довеку столько не выплатить. Если пани сбрехала хоть на пол крашеного ноготочка, лютой кровью за всё заплатит. Бегу что есть силы по улице, а сзади пыхтят полицейские, они вновь открывают стрельбу. Что-то рвёт меня за плечо и обжигает спину. Но я уже тамочки, отдыхаю возле пролетки.
— Гони! — кричу я мрачному, точно кат на паперти, Мицюку и задыхаюсь от боли...
Поздно вечером пани Гражина приводит меня на Большой Фонтан, в тихую бессарабскую семью из семнадцати человек, где мы с Рахилью долго обнимаем друг друга и плачем, как гимназистки. Затем Гражина навеки уносит брошку, и мне им нечего сказать напоследок. Завтрашней ночью, если фарт не сменится, вместе с бессарабами мы тронемся в Мариуполь. До чего Рахиль похожа на мать, это же просто невыносимо...
© Стэн ГОЛЕМ