Зеленодольск, куда я был отправлен впервые к социалистической бабушке, спасаясь от царя-Голода, был городком, оттериокизированным от Финляндии после позорно-незнаменитой войны, мистивцем, настолько заштатном и небогатом на впечатления, что я входил в десятку его достопримечательностей (времена портятся: когда я, спустив два десятка лет в Лету, послал соцбабушке телеграмму с поздравлением юбилейным, лапидарно сократив адрес до наименования улицы - «Авиа», опустив нумер финского домика, настолько был уверен, что решил съэкономить аспирантских харчей ради, телекс вернулся с ответкой о ненайденном адресате), и, когда заблудился, читай, потерялся, то публика, вызнав достославное мое имя, мигом отрибутировала: дак, это ж Анны Андреевны внучок! - где проводил лето у поименованной бабушки с материнской стороны, которая считалась как бы «социалистической» - настолько была сознательной, принимая социализм, как самое гуманный в мире общество, лишь бы тому не вталкивали палки в колеса разные враги и недоброжелатели, а трудности... что ж, все можно вынесть и пережить, лишь бы войны не было! никогда и ни на что не роптала, безотказно подписывалась на невозвратные займы, была убежденною коллективисткой, не отказывалась от общественной лямки, бурлача всевозможные постромки, с особой тугизной опутывающие тех, кто не упирается в отстое своих интересов, словом, была очень удобной фигурой для начальства своею безотказностью. Таким же был, по-видимому, и дед, которого я не застал; он погиб, возвращаясь из мест, не столь отдаленных, куда попал за агитацию западной техники: всего-то и сказал, что «ихние станки получше наших будут». По тем временам процитированных слов оказалось для десятка лет лишения относительной свободы вполне достаточно. Наипростейшая задача для следствия с тремя известными, присутствовавшими при сей агитации. Двоих взяли сразу, а с третьим встретились уже в лагере позже. И тому пришлось всех хуже, коль скоро эти двое «запарили» третьего в бане. Об этом я прознал от нэпманской тетушки, за достоверность не ручаюсь. Третьего мнения не имею: ни мать, ни тем более отец, ничего не рассказывали. Ее дети, по совместительству - мои дядья и мать, были погибче и помягче, но тоже считали, что народ нельзя распускать, держать надобно в строгостях, тюрьма, конечно, не курорт, но по-другому с ними-нами нельзя! Иначе - при альтернативной возможности... не буду продолжать!!Бабушка очень уставала на каторжной работе и просила меня вести себя хорошо, пока она отдыхает перед ночною сменой, я же, через полчаса интересовался у разбуженной мною ее, хорошо ли я себя веду? Как меня после этого назвать?!
Но - никак не называла,
беспричинно лишь вздыхала.
Называй-не называя, все одно - не поплыву! Ухо, впрочем, держала востро и прятала от меня спички; как показали последующие события, недаром (в смысле - не зря!): раз забыла, так я сам их прибрал от себя же, чем заслужил ее одобрительное изумление, но и это еще не все, через несколько лет моя склонность к пиромании окажет себя...