Народное избранное - Январь 2012 (Поэмы и циклы стихов)

Ты просто будь - отрадой ли для глаз,
Да пусть хотя бы весточкой с восхода.
Мы все – одно, мы вечное «сейчас»,
Для нас весна - в любое время года,
А ужас расстояний – не для нас.

Ты просто будь… Люби, живи, дыши
И покоряй всё новые высоты,
Целуй любимых в утренней тиши,
Став самой лучшей мамой для кого-то...
Ты просто будь, о, свет моей души.

Не Вошедшие в Рубрики
http://www.stihi.ru/2011/03/09/8787

***
Море, которое помнит, как было огнем.
Черное море, к которому долго плывем,
В шатком купе, как на белом большом корабле,
По российской земле и по малороссийской земле.

И проплывают деревни – глухие, немые,
И проплывают товарные и узловые -
Снежные, темные и нежилые на вид,
И понимаешь: оно все сильнее горит.

Жарко горит – развевается пепел по ветру,
Мальчик украдкой потрогает за эполеты
Благоговейно твой китель, не стоит при нем…
Море, которое помнит, как было огнем.

А выходя на перрон, ты преклонишь колени,
Поезд попятится задом по одноколейной,
И прикоснувшись к земле, обжигаешь ладонь,
Не понимая, где иней на рельсах, где соль…

***
В городе Богом данном, у самого синего Черного,
Как на диване продавленном, скрючившись на песке,
Павел лежит и курит, слова из себя вычеркивая,
И полоса на шее его начинает краснеть.
Дальше, но пленка кончилась, скрипнут по снегу валенки,
Скрипнет, чуть наклоняясь влево, перо гусиное,
Павел лежит и думает великое государево
И газировки хочется – радостной апельсиновой.
Да газировки б здорово - в пену, как в море, броситься!
Хрипло гудят динамики и ударяют в медь,
И прибывает скорый Санкт-Петербург-Феодосия,
И полоса на шее, не надо туда смотреть.

***

        Как бы такую штуку на берегу проделать:
         Верное слово галькой выложить на песке.
         Доктор идет в купальню, доктор проснулся в девять,
         И преломляют солнце стекла его пенсне.

И пусть последним станет слово: будем!
Я это море точно книгу перечла,
Меня, как прежде, умиляют люди,
Которые купаются в очках.
Которые прикладывают ухо
Послушать хрип в его больной груди
И смотрят так печально-близоруко,
Что непременно нужно их спасти.
И вдоль волны за ними вплавь бросаться,
Ловить очки: держи, держи, уносит!
И трогать след, который вот остался,
Как маленький рубец, на переносье.

***
вот идет человек – голова на плечах,
из тех, что в детстве хотят на врача,
и такая чепуха лезет в голову.
мелко-мелко, как капли в бейсболку стучат,
догоняет на острых своих каблучках,
а потом - голова оторвана.

он плывет на облаке, как в дыму,
на руках голова с пятаком во рту,
под ногами - антенны, шпили,
он с тревогой думает: я умру,
и опять какую-то чушь, муру,
почему ее не пришили?

почему-то сказку о колобке,
я творен на крови и молоке,
в ординаторской включен телик,
васильки на выцветшем лежаке,
дремлет доктор и руки его в муке,
а не то, что в детстве хотели.

***
Печорин выходит на леса опушку,
Садится на «Е» из поваленных бревен,
И слышит, как в чаще кукует кукушка,
И теплые листья украдкой целует.
Листаем картинки: Печорин - в Париже
Печорин - в Тамани, лист вырван-украден,
Печорин уходит сквозь заросли ижиц,
А мы по спине его маленькой гладим.
И я спотыкаюсь на гласных нечетких,
И чувствую голос, как ветер, замерз,
И видно, как в мазанке дремлет Печорин,
Пока мой директор летит в Пятигорск.
И я заслоняюсь от сильного ветра,
И в каждую строчку вплывает река,
Когда отпускает такси мой директор,
И слышно, как в небе дрожат облака,
И взгляд его мутен, и лоб его черен,
И между страниц утонула рука,
И смотрит слегка побледневший Печорин
На белую-белую тень Машука…

***
На этом месте в книгу заложена бумажка -
Обычная бумажка, истертая до дыр,
На этом месте в книге еще немного страшно,
И гречневая каша на вилле Бельведер.

На этом месте жизни еще надолго хватит -
Двадцатая страница, но Ян уже болел,
На этом месте парус качается, как платье,
Как шелковое платье вокруг твоих колен.

На этом месте мир, как окна, занавешен,
На этом месте дом бамбуком обнесен,
А снится, что нашла большую сыроежку
В Малаховке, в бору, и мокнешь под дождем.

И ищет целый двор великую пропажу -
Заблудшую тебя в нахмуренном лесу,
И ясно, что найдут, и страшно, что накажут,
Но сладко, что разбудят не раньше, чем спасут.

Девятое, мистраль, больной соленый ветер,
Затихли голоса ушедших в синема,
Наверх несут письмо в коричневом конверте,
Потом звонок. Потом – зима, зима, зима…

***
Я пишу тебе, Герда, на серой треске,
Как ладошка старушечья, высохшей,
Там где фьорды и ветры, и кончились все
Голубые бумажки по тысяче,
Уколов безымянный тупым плавником,
Ледяными, как небо, чернилами,
На чужом языке и чужим языком,
Как ангиной обложенным глиною,
Из пурги, из цинги, обмороженных щек,
Пятизвездных отелей и выше,
Я пишу, точно зная, что буду прощен
Или просто тобою услышан,
Я пишу тебе, Герда, на рыбьем хвосте
Имя новое в строчку втыкая,
Заклиная, моля не успеть и успеть,
Ледяной твой, любимый твой. Каин.

Ты умрёшь через час, ни минуточкой позже!
Авторучка рывками проползёт по листу...
Свой последний часок ты продай подороже,
и секреты любви не тащи в темноту.

Обречённо метнись к сундукам и котомкам,
что на чёрный денёк припасла голова.
Ты умрёшь через час, так оставь же потомкам
все слова-самоцветы, изумруды-слова...

Чтоб лучилась лучинка, чтоб кричала кричалка,
чтоб гудела в стихах первозданная медь!..
Если жалко словцо и метафору жалко,
оглянись на часы:
без пятнадцати смерть!

из книги "Грамматика слуха"

безлюбье

1.

и хочется жить и колется смерть
и в окна с околицы пялятся раки –
им скоро краснеть и у каждого злака
в глазах очевидная тяга созреть...

безлюбье мое! не грызи не кори
за то что дряхлеешь со мной год от года –
я сам бы тебя придушил до зари!
но я и лягушку не в силах убить
а ты к сожалению тоже – природа!

2.

аквариум заполненный безрыбьем
розариум насыщенный безрозьем
такая концентрация не жизни –
отныне лист и ветка – только порознь!

любовь не умирает? мрет как мамонт!
а после – наступает век разумный
век многолюдных бронзовых мельканий
и золотого мертвого безлюбья...

3.

ты видеть меня не желаешь и жалишь
лишь ближе на шаг подойду
змеелюбка
ты целую свору гадюк выпускаешь
шипящих
согласных с тобою ублюдков!
они отравляют и очно
и мощно
рвут медные узы столбов с расстояний –
мосты телефон телеграф
даже почта
тобою немы и захвачены в камень!
но это ж медузья повадка горгонья –
сей труд не ценить и бояться украдкой
(чтоб не отразиться в глазах отрешенных)
итог подвести:
все – мертво
все – в порядке

4.

я знаю меру миру!
мне ковать
прокрустову
чугунную кровать!
мне сталь варить
на нужды гильотины!

все измеряется умением лежать
подлизывать вставлять и подставлять...
а остальное – лишнее
кретины

5.

мой светлый ангел (что ты?) где ты?
проходят годы (естся хлеб)
ты (верно) шефствуешь по свету
да я уже – оглох (ослеп)

иссох и пыльными губами
я еле-еле шевелю
и шепелю «люблю…» веками
и веками шеплю «люблю...»

как мальчик каменный занозу
мой отвратительный склероз
еще нащупывает образ
однажды впившийся – до слез...

и было семь бед...

Жоре Чернобровкину

и было семь бед похожих на удила
и рыба-поэт однажды в ту речку вошла
пошла напрямик на приманку на голый крючок
на белого света изнанку и черный зрачок
на донку пошла как на данность и с радостью пасть
открылась на мелкую гадость и гадкую сласть
и лестью и леской и лаской ее подсекло
тянуло тонула таскалась в уху и в фуфло
семь раз исполняла желания жадных старух
прошла через бурю в стакане и трубы и пух
и перья теряла и веру теряла в людей
но всюду стихи сочиняла и песни везде
слагала метала крошила икру за икрой
такая вот рыба-дурила - придурок такой!

и ван был гог

и ван был гог да и тебе пора
отвлечься от пологого двора
а что там кроме птиц кротов и кошек
да черных прямо угольных окошек
и отражений в оных серебра
застывшего в безветрии с утра?

иное дело полный штиль - в арли
под солнухом растущим из земли
такая зыбь что местный почтальон
как капитан идущий кораблем
таит волны и молний морзе ключ
а взгляд упруг и нежен как сургуч

вот женщина... мне кажется она
не дождалась заветного письма
и что? и зрели семечки в полях
и сохло масло на ее бровях
и вычернела глаз арлиных медь
ну а письму желтеть еще желтеть

вот комната дарующая свет
в ней никого тоскующего нет
уже давно придвинут стул к окну
и зеркало глядится в тишину
той вечности когда от нас удрав
здесь ван был бог... да и тебе пора б

начертательная география

1.

любовь моя – не пишутся стихи
хотя их автор жив и даже слишком
безрадостно живет листает книжки
о вечности и много водки пьет

любовь моя уже который год
он замечает что пустеют строки
как гнезда – видно выдохлись сороки
и некому подбросить новый ход
судьбы ему в ладонь
а смерть – не в счет

любовь моя наверно не живет
нигде теперь – ни здесь ни в аргентинах
ни на луне и оттого вдвойне
тоскливо автору –

как лодкам на картине
Моне

2.

я прежде никогда не замечал
дурного настроения у чаек
но ты молчишь и оттого причал
такое раздраженье излучает
что птицы не выдерживают штиль
и с головой бросаются как в омут
в тотальное предчувствие беды
и роют дно – им как и мне знакомы
зловещие повадки тишины
ее вампирья сущность – подойти
подкрасться с тыла будто все в порядке
и незаметно губы поднести
с секретным зубом...
так стручок на грядке
аж за версту услышит червячка
и сердце разорвется – горсть горошин...
я прежде никогда не замечал
как тянет соки из растений осень
как тянет птиц – на грунт меня – ко сну
глухую красноперку – на блесну...

3.

я мог забыть ту родинку? не мог
а вот забыл и многое забылось
но родина изгнанника - порог
твоей будь трижды проклятой квартиры!
повесь мой плащ на вешалку не стой
в прихожей пограничницей расслабься
та родинка... родная... над губой...
каков был прежде повод целоваться
каков был вкус коришневой зари
забыл не помню потерял растратил
сотри ее - любимая - сотри
пока изгнанник памятью не спятил!
скажи что прежде – не было! зашей
скажи что я ошибся дверью! выткни

в действительности многое страшней
тех мамонтов что снились первобытным

4.

когда на «ау!» я уже ничего не отвечу
(не вечен боец и у каждого свой аустерлиц)
не стоит окно закрывать – утро выступит певчим
а между сраженьями принято пестовать птиц

сокроется в облаке образ скворчонка в скворешне
и чувства нащупают щастье в среде облаков
и частью тебя станет вечность и наимудрейший
прильнет неразумным причастием к слову любовь

стыкуются дни между ними зазор незаметен
и прочен забор за которым ничто не узреть
и вот выползает на свет отрицание смерти
вполне обязательной рифмой к понятию смерть