Тогда мы как раз заканчивали третий семестр – самое трудное время для студентов, когда отсеивается большинство нерадивых учеников. Не знаю почему, но 3 сессия – Рубикон в институте. Проскочил – можешь дотянуть до диплома. Будет еще и 6 сессия, но там обычно не выгоняют, а дают академический отпуск.
Когда мы поступали в институт об этом нам рассказывали «бывалые» старшекурсники. Они обещали, что после 3 сессии в группе останется три четверти, а к диплому – только половина от поступивших на 1 курс. Я в это, и верил, и не верил, но учась в от сессии к сессии, с каждым годом, все больше и больше убеждался в правомерности их утверждений.
На студенческую беду Новогодние праздники в совпадают с разгаром сессии. Почему так, по-идиотски, это сделано – не понимаю. Вероятно потому, что для преподавателей издеваться над студентами – одно удовольствие. Как приятно сидя в уютном кресле в нОвый Год и попивая дешевую русскую водку представлять себе согбенного над учебниками парня или, еще лучше, девушку. Вместо того, чтобы веселиться, праздновать, блудить – противные учебники, конспекты, шпаргалки. Так вам, собакам, – думает преподаватель, вспоминая свою, загубленную учебой молодость… на душе у него теплеет и он спокойно засыпает, представляя во сне, как после Нового Года он придет на экзамен и будет ставить, пахнувшим перегаром и измазанным в губной помаде студентам, двойки, двойки, двойки…
Студентам Новый Год – наказание, как говорится, и хочется, и колется, и мамка не велит… Проведя в институте пять лет я понял насколько тяжело ощущать себя выкинутым из общества, насколько трудно переносить отторгнутость от жизни, как грустно быть одиноким в праздник. Наверное поэтому я хорошо понимаю проблемы инвалидов и одиноких женщин.
Удивительно то, что в самом конце 20 века наша страна попыталась сделать какие-то «человеческие» преобразования: избавила нас от очередей, дала возможность пользоваться всеми благами цивилизации, но… но студентам Новый Год не дали. По-прежнему, как и пятьдесят лет назад, студенты корпят в праздники над учебниками, проклиная всеми нехорошими словами преподавателей, институт, Министерство Образования, Правительство и вообще всех, подряд, порою ругаясь даже с друзьями и родителями.
Моя 3 сессия совпала с самым холодным новым годом в моей жизни.
В Новогоднюю Ночь градусник опустился до -38 градусов!!!
А начиналось все достаточно безобидно. Зачетная неделя завершилась для меня за четыре дня перед Новым Годом (несколько зачетов я сдал так называемым «автоматом», когда тебя не спрашивают, а просто пишут «зачет») и мне выпало сдавать первый экзамен только 5 января! Может быть это было бы совсем не страшно, если бы этим экзаменом не была Высшая математика. Предмет, который я совершенно не понимал, не любил, да и просто – не мог терпеть, хотя находился на очень хорошем счету у нашего профессора Сима Борисовича Норкина. Но этому была немного другая причина – умение внушить своему собеседнику свои собственные мысли и хорошая память, которая позволяла мне запоминать дичайшие математические выкладки не понимая ни грамма из того, что я запомнил. Я называл это «принцип ксерокса». Ну и конечно важный фактор – умение пользоваться шпаргалками плюс моя отменная сообразительность.
Ни Сим Борисович Норкин, ни Спартак Шаевич Щербаков, который вел у нас семинары, не могли даже предположить, что математика для меня – омерзительна и учить ее я не хочу. Просто я чувствовал в каком месте и про что надо спросить, создавая впечатление заинтересованности и понимания материала, а на самом деле памятуя строку из фантастического рассказа: «чтобы задать вопрос, надо знать половину ответа» составлял текст вопроса из слов самого же лектора. И он, как заведенный, повторял то же самое, что уже сказал, но немного в ином ключе, думая, что отвечает на мой вопрос. Не скажу, что я всегда попадал в точку. Иногда мои вопросы вызывали удивление – а к чему это? Но такая ситуация делала мое поведение еще более похожим на правду, поскольку ученики не могут не ошибаться.
Но в третьем семестре пошла уже какая-то совершенная заумь, в которой «принцип ксерокса» совершенно не помогал. Надо было понимать, разбираться, а я не мог, да и не хотел этого делать.
Мы ходили сдавали последние зачеты – было и не так холодно, а 27 декабря, когда я сдал все зачеты и пошел к Ларисе в гости, то температура вообще поднялась до -5. Помню, что мы гуляли по парку, играли в снежки, валялись-целовались в снегу и не мерзли. Понятно, что влюбленная молодость холода не чует, но всему есть пределы и при минус 15 я бы не решился на это..
А вот на следующий день я сел за учебники. Состояние было препротивнейше-тошнотворное, как будто бы мне пришлось выпить рыбьего жира. Изо всех сил пытался запомнить ту глупость, что написана в книжке, но ничего не получалось. Читал-читал, но в голове совсем другие мысли и совсем другие картины, а перед глазами –длиннющие формулы, набором греческих буковок и какие-то еще непонятные значки. Ужас! Нет ничего ужаснее изучения математики!
От чтения подобной белиберды меня зазнобило. Холод стал окутывать ноги, а потом пробрался по спине к рукам и начали мерзнуть пальцы… Я оторвал взор от учебника и посмотрел в окно.
День угасал. Свинцовое небо стало совсем темным, даже очень темным, в соседнем доме зажглись окна, а в двух окошках были видны разноцветные лампочки. «Суки» – подумал я про школьников – «у них каникулы, елка новогодняя, а у меня – Высшая математика». Неужели для того, чтобы эксплуатировать и ремонтировать дорожные машины, надо помнить такие формулы. Ясно же, что нет, но Сима Борисовича и всех остальных преподавателей, которых наша страна пекла как пирожки, надо обеспечить работой. Вот и читает он нам третий семестр то, что никогда не пригодится и о чем мы никогда не вспомним. «Весь мир – театр, и люди лишь актеры на подмостках» - выплыло откуда-то из глубины души.
Чтобы согреться я встал и, размахивая руками, подошел к окну. Каким-то неожиданным холодом повеяло от него и я глянул на градусник. Не поверив своим глазам, я глянул на него еще раз – все верно – минус 17! Оба-на, вот мне и прихолодало – не столь от математики, сколько от холода на улице. Одевшись потеплее, я продолжил занятия.
Ночью я проснулся от того, что замерзла голова и лицо. Подошел к окну – оно было покрыто изморозью, но я продышал дырочку и увидел минус 25. Да! Дела! Вот это холодрыга!
Но это было только начало – солнце взошло, а температура еще упала. Я закутался в уличную одежду и засел за конспекты. За этим занятием незаметно пролетел весь день и я очнулся только тогда, когда мать пришла с работы. Через открытую дверь в квартиру, вперед матери, ворвался ужасный холод. Сколько раз я читал в учебниках, что не холод входит, а уходит тепло, но жизненный опыт склоняет меня к первому варианту.
Я подошел к термометру – бог мой – минус 28. Стало еще холоднее. Чтобы согреться включили все газовые конфорки – отопление в те годы работало отвратительно, да и оконные рамы были совсем не такие как сейчас – дуло сквозь них очень активно. Вместе с матерью стали завешивать окна различными покрывалами и старыми простынями, чтобы не дать холоду и через щели, и от громадных стекол войти в комнату. Ватой, тряпками, бумажками затыкали щели. Теплее правда не стало – в комнате температура составляло 16 градусов. Хотя через несколько часов отрытый огонь газовой плиты дал себя знать, подняв температуру на три градуса, но из-за отсутствия дымохода стало нечем дышать и мне пришлось на некоторое время даже открыть форточку.
Ведь в то, ненавистное советское время, купить электрообогреватель, тепловентилятор или вообще, что-нибудь греющее было нельзя. Мой отец, всю жизнь проработавший в системе Единой Энергетической Системы СССР, утверждал, что ограничение выпуска электронагревательных приборов проводилось по соображениям экономии электроэнергии. Поскольку электричество в СССР населению продавалось дешевле себестоимости, то большое потребление его было невыгодно. Лучше было отдать эту энергию заводам и фабрикам, которые платили за нее по более высоким расценкам.
Вот как мы страшно жили. На десять квартир, а то и больше, всего один обогреватель. Моя подруга Инна, игравшая на скрипке, в 1984 году купила себе тепловентилятор «Ветерок» и хвалилась этим перед всеми знакомыми – как ей повезло неожиданно увидеть его в продаже, как раз в тот момент, когда у нее были деньги. После нее продали только пять штук – все – тепловентиляторы закончились.
Удивительно, но сейчас нам по ночам электричество отдают почти даром. Его не только хватает на всех, но нас еще, низкими расценками, принуждают его транжирить. Что же произошло? Ведь новых электростанций не построено, а электричества – завались. Мне кажется, дело в том, что уничтожили многие военные объекты[1] – радистанции, старинные компьютеры, величиною с дом, потребляющие энергии столько, сколько потребляет небольшой город, никчемно-ненужные заводы, которые производили чистый брак и только тратили энергию, да и убыточное сельское хозяйство дай бог сколько потребляло на обогрев якобы свинарников и коровников, а на самом деле – разогревая воздух, через дырки в стенах и потолке, через выбитые окна, что, видимо, и привело к потеплению климата[2].
30 декабря утром было минус 30. Солнце угрюмо светило в окна, но теплее не становилось. Наоборот – только холоднее и холоднее. Температура в квартире опустилась до 15 градусов, окна покрылись слоем льда и через них ничего не было видно. Рукой отогреть отверстие я не смог – отмерзла ладонь. Пришлось прогревать дырочку монеткой – как и сто и двести лет назад делали наши предки. Пригляделся – на улице не души. Никто не входит, не выходит из домов. Мимо нас пролегала «дорога жизни» к винному отделу Гастронома, но по ней, несмотря на приближающийся праздник, никто не ходил. И только вечером в слабом свете окон (ведь почти у всех окна были покрыты слоем льда разной толщины) можно было различить фигуры бегущие по домам. Почти никто не шел медленно. Я весь день писал шпаргалки и лег спать в пальто и шапке – настолько было холодно.
Новогодний праздник начался с отметки минус 32. К вечеру мороз совсем озверел. Находиться в квартире в зимнем пальто и шапке стало нормальным явлением. Край моего стола, граничащий с окном, покрылся льдом. Было заметно, что пока я писал шпаргалки, этот «ледник» становится все больше и толше. Мать пришла с работы, сказав, что у них тоже холодина, но потеплее, чем дома.
Мамка работала рядом с домом, и транспортом не пользовалась, но ее коллеги, которые были вынуждены ездить на работу, рассказывали ужасы. Почти весь транспорт, кроме метро, не работал. А вышедшую на линию, выглядели как прокаженные – с них от перепада температуры чешуей слезала краска. У троллейбусов и трамваев постоянно рвались провода. Утром по нашему проспекту Жукова троллейбус еще ходил, а вечером – стояла целая кавалькада брошенных, заметаемых снегом, троллейбусов из-за того, что в трех местах оборвались провода. Аварийки ездили взад и вперед – подлатывали, но провода снова рвались, потому что температура не была стабильной. Во многих троллейбусах не открывались или не закрывались двери – замерзал механизм. Их пытались распахивать руками, а от этого они только ломались и переставали действовать совсем. Автобусы в большинстве не заводились. В парке у машин все ночи не гасили двигатели и, несмотря на это, некоторые замерзали на холостом ходу. Резина не выдерживала мороза и разваливалась. К нашей соседке в новогоднюю ночь вызывали «Скорую помощь», а водитель ругался матом на весь подъезд, в котором он грелся у радиатора центрального отопления, что стукнулся о бортовой камень и теперь покрышка лопнула в трех местах.
Посидев у телевизора минут двадцать, мы легли спать в пальто, шапках, накрывшись одеялом с головой.
А наутро температура заметно пошла вверх. 1 января уже потеплело до минус 24, а 2 января аж до минус 19. Я закончил писать шпаргалки и собирался начать по-настоящему учить материал (самые противные дела всегда оставляешь напотом), как случилось следующее…
Ночью 3 января взорвалась ТЭЦ-21, обслуживающая весь север Москвы. Без горячей воды и отопления осталось Лианозово, Бибирево, Медведково. Как мне кажется больше всего пострадало именно Бибирево, где на улице Коненкова жил мой двоюродный брат с матерью. И хотя у них был свой домик в Подмосковье, они не придумали ничего более лучшего, чем приехать жить к нам в однокомнатную квартиру.
Сначала они, в надежде на скорое включение отопления, пытались изготовить самодельные обогреватели из нихромовой проволоки и кирпичей, но, температура воздуха составляла порядка минус 20 градусов с лишним. И эти доморощенные печки не могли помочь. В квартире температура резко перескочила за 0. Стала замерзать вода в чайниках. Только водка и соленья были жидкими. Отключили воду хоть и поздно, но трубы успели спасти, а вот отопление замерзло первым (все ж ближе к стенам) – еще ночью, когда все коммунальники спали мирным сном не зная о пожаре на ТЭЦ-21. Поэтому трубы отопления стали лопаться уже поутру. ЖЭКовские работники бегали вниз-вверх по этажам, но ничего сделать не могли.
Во дворах, около больших костров из слитой из грузовиков солярки, стали собираться толпы людей. Жители Бибирева, в большинстве своем, были бывшие лимитчики, накрепко осевшие в Москве, поэтому они не могли, как мой брат, пожить или у своих родственников, или у своих знакомых. Знакомые их, в основном, жили здесь же, а родственники – очень далеко, да и хотели ли они помнить тех, кто много лет назад бросил все, сбежав в сытую, по их мнению, Москву.
У костров, было значительно теплее, чем в остывших каменных гробах. Люди проводили там дни и ночи, греясь не только огнем, но и водкою. Многие жили на предприятиях. На второй-третий день стали разваливаться дома – они остывали неравномерно из-за чудовищной длины, поэтому то там, то здесь на зданиях возникали, как при землетрясении, трещины, а от некоторых домов откалывались целые куски, взрывались трубы из которых не успели слить воду.
А Димка с матерью жили у нас и, конечно, к 5 января ничего я не выучил.
Но на экзамен пришел и отвечал чрезвычайно плохо. То есть теоретическую часть я, пользуясь шпаргалками, рассказал, но ни на один вопрос не смог правильно ответить, даже по той теме, которую я благополучно списал. Ситуация стала очень серьезной. У меня в зачетке было заполнено две страницы и все оценки были только «отлично», начиналась заполняться третья, а что должен был мне поставить Сим Борисович. По совести – «неуд», от жалости – «удовлетворительно». Но, и то, и другое, честно говоря, портило мою зачетку, лишая меня и повышенной стипендии (которая была на 25 процентов выше) и права на «красный диплом».
Сим Борисович задал мне еще один вопрос – я снова не смог ответить. «Что делать мне с вами?» – спросил он меня. «Что хотите» – ответил я. Просить я не привык, а требовать – не имел права. «Вы так хорошо занимались, зачетка вся в пятерках» – заметил он. «У меня Бибиревские родственники живут» – сказал я – «некогда учиться, недосуг». По лицу профессора было видно, что его удивил такой простой, на мой взгляд, ответ. Ну да, он думал, что я буду объяснять в цветах и красках причину моего позора, просить не портить зачетку плохой отметкой, может быть даже умолять о пересдаче. А я ответил, как отрубил и безразлично смотрел в окно. Мне действительно было все равно, поскольку пересдавать эту дурь я не хотел, да и не мог. Результат был бы таким же – полный провал.
Время шло… «Холод-то какой» – заметил я – «на улице теплее. Давайте закончим – пойду греться в метро». Я говорил чистую правду. В аудиториях тогда температура была ниже, чем на улице. Здание настолько остыло в сорокоградусный мороз за новогодние праздники, что никак не могло прогреться. Отопление еле теплилось, а студентов было мало – лекций-то не было – сессия. Кто греть будет? Вот тогда я любил метро. Мне абсолютно в нем не было, как обычно, страшно. Там можно было даже снять шапку и расстегнуть пальто.
«Знаете что!» – сказал Сим Борисович – «если вы – лентяй и обманщик, то вас моя пятерка не спасет. Завалитесь. Не в эту, так в следующую сессию. Сколь веревочке не виться. Но, если я поставлю вам меньше, а у вас просто не сложился именно этот экзамен, тем самым испортив вашу зачетку, то простить себе я этого не смогу. Поэтому ставлю вам «отлично», а там – как жизнь покажет».
«Спасибо» – сдержанно ответил я.
Симова «пятерка» меня не спасла - я все-таки не получил «красный диплом» из-за одной единственной «тройки» по ДВС. Зато все пять курсов получал повышенную стипендию, что было для меня, нищего, немаловажно. И это только благодаря щедрому дару Сима Борисовича. Ведь зачетка, набитая «пятерками» работает уже сама по себе, отдельно от студента. Профессор глядит в нее и думает – а этот все равно все знает и, не прислушиваясь к твоему ответу, по-быстрому, чтобы поскорее завершить экзамен, ставит тебе «отлично».
Прошло почти тридцать пять лет. Жизнь показала, что вся учеба была совершенно никчемной и напрасной тратой времени. Ничего, кроме простой арифметики, мне в жизни не потребовалось. А нужно было знать то, чему нас, к сожалению, не учили – правильно и красиво говорить, авторитетно спорить, грамотно писать, аккуратно одеваться, подобающе держать себя и проч. и проч. и проч., чему приходилось учиться уже самостоятельно.
[1] Спасибо за это Борису Николаевичу Ельцину! Мир праху!
[2] Шутка (для тех, кто не понял).