В МАДИ до конца 80-х годов существовало «аспирантское» общежитие в стандартном пятиэтажном доме на улице 1905 года – единственным из всего квартала, развернутым фасадом к дороге. Ныне там огромное здание с краснокирпичными вставками серии П-44. Жили там не только аспиранты, но еще и приезжающие на переподготовку, в так называемый «спецфак», на курсы повышения квалификации, да и просто – командированные в МАДИ. Среди них было очень много иностранцев, и советских нацкадров, и социалистов, ну и конечно – вся Африка.
В общем – некое подобие Ноева ковчега, под девизом «каждой твари по паре». Хотя, несмотря на разношерстность, скажу – жили достаточно дружно. Помню только один конфликт вьетнамцев с неграми из которого, как не странно, вьетнамцы вышли победителями от души поколотив черных, несмотря на то, что выглядели намного тщедушнее их. Хотя чему удивляться, ведь все вьетнамцы проходили серьезную военную подготовку (не прошло и десяти лет с окончания войны), многие имели высокие воинские звания (мне приходилось играть в теннис с аспирантом-майором вьетнамских ВВС) и по качеству боя были подготовлены на «отлично». Точной причины конфликта я уже не помню, но – что-то связанное с вьетнамской войной, ведь американцы, которые вели военные действия на вьетнамской территории, по большей части были чернокожими. Но, повторяю, такое было только один раз. В остальном – тихо и спокойно – прибалты ненавидели нас, мы – прибалтов, и те и другие, по-доброму смеялись над хохлами и кавказцами, которых было у нас очень мало, а основной тон задавали уроженцы Таджикистана, покровительственно относясь ко всем остальным народам Средней Азии, недолюбливая узбеков, но так – чисто показно.
И вот в эту «мусульманскую» компанию, попала Эвелина из маленького рабочего городка в ГДР, приехавшая на курсы повышения квалификации. С ними она достаточно быстро нашла общий язык, особенно с Нурхаят Хайрлиевой из Алма-Аты. Она достаточно бегло разговаривала по-русски, но, как это часто случается с иностранцами, был у нее и свой «камень преткновения» – киоски «Союзпечати», она упорно называла «Союзпеченье». Нурхаят, вместе с ребятами, часто приезжала ко мне домой, но всегда – без Эвелин. Мне это казалось очень странным – сколько раз ее ни приглашали – всегда, под каким-нибудь благовидным предлогом, она отказывалась. По всему чувствовалось, что на меня избегает по какой-то непонятной для меня причине. Сначала это у меня вызывало интерес, потом – стало настораживать, а затем – раздражать. Поэтому я попросил ребят устроить стол, но не говорить Эвелин, что я приеду. А самому заявиться как снег на голову и разобраться что там к чему.
Как задумано – так и сделано. И вот я «припираю к стенке» Эвелину вопросом – «Почему ты так упорно избегаешь меня?» и получаю совершенно неожиданный (для меня) вопрос: «У тебя в семье кто-нибудь умер на войне?»
Для меня этот вопрос был как снег на голову. Я ожидал услышать что-нибудь на тему «любви и дружбы», вроде как «замужней даме не пристало ходить к одиноким мужчинам, даже в компании» или какие-нибудь намеки на мою безудержную страсть к иностранным женщинам, поскольку много раз, в присутствии друзей, произносил давным-давно услышанную фразу, что «женщина – всегда загадка, а женщина-иностранка – вдвойне загадка». Я самолично, и все мои родственники настолько были далеки от прошедшей войны, что мне было невдомек, что передо мной – представитель «вражеской стороны». Да мы справляли День Победы, но совершенно отвлеченно, никак не связывая его конкретно с немецкой нацией. Точно также, как я не никогда задумывался о сталинских лагерях, поскольку никого из моей семьи это не коснулось.
Начинаю в уме перебирать своих родственников – один дядя Саша охранял город Горький, второй дядя Саша – Саратов. Фронтом там и не пахло, хотя дядя Саша рассказывал, что в Саратове видел немецкие самолеты. Вот! – был дома какой-то треугольник с фронта – письмо сослуживца нашего совсем дальнего родственника о его, совсем не геройской, гибели от шальной пули. И все…
Но, чтобы не выглядеть белой вороной «Да», – говорю я – «а что?» Окончательно оторопев от такого поворота событий, бедная Эвелин, видимо решила, что я совершенно не знаком с историей своей страны и изрядно покраснев произнесла: «Ведь мы, немцы, погубили столько ваших человек! Вы должны нас ненавидеть!» «Так» – подумал я – «она еще и фанатичка!» Надо было сказать что-то такое, чтобы превратить этот идиотский разговор в шутку и закончить с выяснением отношений между СССР и Германией раз и навсегда. В сознание Эвелин была настолько глубоко вбита эта вина перед русскими, что разговоры о любви нашего народа к «мерседесам», «телефункенам», «грюндигам» и золлингенской стали, здесь бы не помогли. Нужно было еще что-то такое убийственно-обескураживающее…
Я продолжал тянуть паузу в разговоре, отлично понимая, что это перебор, но… ничего не входило в мою голову, я никак не мог придумать нужный ответ, чтобы успокоить эту несчастную женщину, которая приняла на себя грехи своих дедов и прадедов сорокалетней давности.
Неожиданно, я заметил под столом припрятанную (к обеду) кем-то бутылку водки. И со словами:
– Милая Эвелин! Вот эта бутылка погубила миллионы… нет, миллиарды моих соотечественников! И что – разве я ее ненавижу за это? Наоборот, она так прекрасна, что я люблю ее больше жизни…
…отломил «кепочку» и сделал прямо из горла два значительных глотка. Водка огненной струей потекла по горлу, как не странно, охладив (!) мою голову. Стало легче.
Не знаю поняла ли Эвелин дословно текст моей речи, но явно она почувствовала – я не держу зла ни на немцев, в общем, ни на нее, в частности, за давно прошедшую войну. И ей и мне сразу стало легче. А уже потом, через несколько месяцев, она призналась мне, что ее отец, более пятнадцати лет провел на войне. Уйдя служить восемнадцатилетним в 1938 по 1944 был на восточном фронте, а потом еще одиннадцать лет – в плену. Вернулся только в 1956, когда его родной город стал ГДРом, женился и в 1958 родилась Эвелин. Поэтому в их семье так хорошо знали русский язык.
Как-то я спросил ее, почему она не чуралась, ни Зафара, ни Нурхаят, а избегала встречи только со мной. Она ответила так, как я и ожидал: «А ведь они не русские».
В те годы я не знал еще каким нападкам подвергалась немецкая нация после 1945 года, очень хорошо выраженная фразой из фильма «30 случаев майора Земана: «… они хотят запретить Моцарта, только за то, что он был немец!», а если бы знал, то мне было намного легче понять поведение Эвелин.