Большинству простых людей свойственны два смертных греха – леность и жадность. Правда качества эти низводятся до грехов только «настоящим христианством» – католичеством. Православные их за грех не считают, поэтому среди них жадные и ленивые превалируют, пребывая по большей части в нищете, но иногда и ставя себя этим на край гибели. О том, какая опасность возникает, когда леность одних, соединяется с жадностью других я и хочу рассказать.
Город Саратов, как большинство поволжских городов не имеет собственного пляжа. До революции все его жители, как истинные православные, не купались, беря пример с монахов. живших на горе Афон. В баньке еще мылись, а в реке – ни-ни. Поэтому о пляжах никто из городской управы даже не помышлял. К тому же набирающий обороты капитализм в начале 20 века видел в реке только бесплатную транспортную артерию, и застраивал берега пристанями, лабазами, судоверфями, складами и «всякими-разными заводами грязными»[1]. А после царя, Сталин, хоть и провозгласил, вместе с Гитлером, что «в здоровом теле – здоровый дух», но, как это часто случалось в СССР – дальше слов дело не пошло. В Москве построили водный стадион, пляжи, порекламировали водные виды спорта, красивые полуобнаженные тела, а тут – война… и все утонуло в советском застойном болоте.
Вот и получилось, что после Нижнего Новгорода (бывш. Горький) в городах – река есть, а искупаться – негде. Прям по Крылову – «видит око, да зуб неймет». Саратов не был исключением. Выстроенная после войны, помпезная набережная с причалами исключала всякую возможность залезть в воду. Ниже по течению начиналась промзона, выше абсолютно неухоженный берег и оставалось одно место, где советское государство резко закончило строительство набережной и переключилось видимо на расширение ядерного арсенала, расположенного неподалеку. Там среди обломков бетона и торчащей во все стороны арматуры можно было подойти к воде и искупнуться, поскольку глубина была достаточная. Но, все равно, хорошего песочка тут было не найти.
Саратовский автомостмост, в 1965 году впервые соединивший два берега Волги в нижнем ее течении, спроектированный инженером Надежиным был рассчитан в основном на проезд автотранспорта, по большей части военного, учитывая, что, и, превращенный в один гигантский ядерный полигон, Казахстан, и Байконур, и ядерный арсенал – все находилось на низком, татарском, берегу Волги. Для пешеходов к мосту была привешена дорожка шириной сантиметров семьдесят, отделенная от проезжей части высоченным бортовым камнем. Двум пешеходам, идущим навстречу друг другу на ней разойтись было затруднительно, особенно если шла целая группа пешеходов, к тому же проход осложняли осветительные мачты пробитые через пешеходную дорожку. По всему чувствовалось, что дорожка предназначалась больше для часового, охраняющего этот мост, а не для пешеходов.
Конструктивно мост состоит из двух частей – высоководной арочной, через судоходную часть реки и низководной. Там, где низководная переходит в высоководную, для устройства опоры был намыт прекрасный песчаный остров Покровские пески. Попасть на который, несмотря на наличие моста, весьма проблематично. Главная проблема заключалась в том, что на мосту не было ни съезда (только пешеходные лестницы), ни специальных расширений, для остановки транспорта. Поэтому, идущие в Покровскую слободу (бывш. Энегльс) автобусы проезжали мимо пляжа так, что ближайшая остановка находилась более чем в полутора километрах. Поэтому путь на пляж были неблизким. Сначала дойди до моста – около него тогда не останавливался ни один вид транспорта, потом – пройдись по нему долгих тридцать минут (почти два километра) под палящим солнцем при температуре 32 градуса – а потом все повтори обратно. Не очень приятное занятие. Спасало то, что мост был высок и на нем никогда не было томно – какой-никакой, а ветерочек, даже в самую штилевую погоду, там гулял.
Так мы и ходили на пляж пешком, добавляя к пляжному загару еще и мостовой – туда-обратно целый час хода – на ветерке – давал прекрасный загар. Но однажды…
…однажды, доехав до Троицкой площади, я настолько утомился в грязном душном троллейбусе от толпы разгоряченных потных тел, что решил пешком не идти, а воспользоваться речным трамвайчиком (как говорили у нас в Москве) или переправой (как это называли саратовцы). Мне показалось, что прокатиться по воде намного приятней, чем идти пешком. И пусть эта переправа ходит редко, но лучше постоять-подождать, чем долго идти.
Леность! Меня охватила леность! Смертный грех! И буквально через полчаса я имел возможность убедиться, что это действительно смертный грех, поскольку он едва не привел меня к гибели. Хочется сказать, что лень и смерть – близнецы-братья. Леность подобна смерти, поскольку мертвец – самый ленивый человек – у него даже сердцу лень биться.
Когда я подошел к причалу, то с удивлением заметил, что лентяев в городе Сартове пруд-пруди и на переправу выстроилась длиннющая очередь, которая терпеливо стояла под ярким солнцем в ожидании прибытия теплохода. Нам повезло – простояли мы недолго и теплоход приплыл. Не знаю точно – на каких правах плавало это утлое суденышко – частных пароходств в 1987 году еще не было, были какие-то кооперативы, были государственные возчики. В общем, на переправу сажали без билетов, а деньги матросы забрасывали в небольшую брезентовую сумку, типа, как от противогаза. По всему чувствовалось, что рейс был «левый». А раз так – то все деньги от него шли чистоганом матросам и рулевому, которые были поражены другим смертным грехом – жадностью. Им не хотелось упорно работать, чтобы, пусть медленно, но неуклонно, становиться с каждым днем все богаче и богаче. Им хотелось, как азартному игроку сорвать большой куш зараз, а потом – придаваться другому смертному греху – лености.
В общем очередь, как громадный червяк, быстро переползала с причала на борт. Беспечно болтая и понемногу продвигаясь вперед, я увидел, что не только все трюмные места (куда стремились все пассажиры, поскольку там была тень) были забиты до предела – люди заняли все сидячие места и к тому же плотно стояли в проходах, но и открытые палубы были полностью заполнены, в тот момент, когда до трапа оставалось человек пятьдесят. Я даже обрадовался, поскольку решил, что сейчас посадка будет закончена и мы сядем первыми на следующий рейс и сможем попасть в темный и прохладный трюм, поближе к воде.
Отвлекшись на эти мысли я вернулся в реальность когда увидел, что до трапа оставалось буквально несколько человек – а посадка все еще не заканчивалась. Передняя и задняя верхняя палуба была уже заполнена битком и садящихся засовывали (в буквальном смысле этого слова) на лестницу в трюм, в маленький промежуток под рулевой рубкой и пропихивали вдоль борта.
Я глянул вниз, глупо надеясь увидеть ватерлинию – нет, конечно – на нее не было даже и намека – вода плескалась чуть-чуть ниже борта теплохода, а в трюме настежь открыты окна – хлобыстни в них вода, судно даст крен и резко пойдет на дно.
Мне стало не по себе, зажотелось уйти куда-нибудь подальше, но я находился среди толстенных металлических труб, изображающих загородку, отделяющую очередь от остального мира, чтобы всякие разные несознательные личности тогдашнего «общества очередей» не могли пролезть без утомительного стояния. Обратной дороги не было – за нами выстроился хвост еще в двести человек. Оставалось одно – плыть на этом «Корабле Дураков», где дураками были все – и жадные матросы, решившие хапнуть денег и пассажиры, поленившиеся идти пешком.
Как только я ступил на палубу, матрос попросил меня «ужаться», поскольку ему надо закрыть дверь борта. Я выдохнул, «вжался» в Иринку, он подпихнул меня в спину сильными руками и я услышал за собой ржавый скрежет, закрываемого борта. Учитывая неувиденную ватерлинию это прозвучало, как звук закрывающихся дверей ада. В голове пролетело: «Оставь надежду, всяк сюда входящий» и сразу стало грустно. Хотя, с другой стороны – «надежда умирает последней». Даже с «Титаника» и то, кто-то спасся.
Посмотрим – подумалось – авось пронесет! Ох уж этот русский «авось» прославленный множеством писателей и поэтов. Висит он над нашей страной и над нашим народом как дамоклов меч и, время от времени, когда люди слишком обнаглеют, опускается, убивая их, уничтожая целые села и города[2]. Взгляд невольно заскользил по окрашенной в синеголубой цвет стене рубки, обнаружив «закладную табличку», на которой был указан год выпуска этой посудины (1957) и вместимость пассажиров (128 человек). Да, – засвербило у меня в голове – да тут, только рядом со мной уже человек пятьдесят! Сколько же их всего? Триста? Четыреста? Я передернулся – думать об этом мне не хотелось. Поняв, что попал в западню я решил – или благополучно доплывем до острова или потонем, но смерть, когда рядом со мной была любимая женщина, казалась мне совершенно нереальной.
Суденышко загудело, затряслось – чувствовалось, что ему не хватает сил тронуться с места с такой нагрузкой, а потом резко рвануло с места, как только рулевой дал полный ход. В трюме раздался дикий визг, детский плач и крики – видимо вода все-таки хлынула в открытые окна. «Задраить окна! Вашу мать!» – проорал высунувшийся из рубки рулевой и наш «Корабль Дураков» медленно, но верно пошел к Покровским пескам.
К чести рулевого, отмечу, что он настолько точно рассчитал скорость перегруженного теплохода, что удара о причал не было. Он остановился в полуметре от него и затем его подтащили чалками…
Я вышел на берег – утренник острых ощущений закончился. Можно было вольготно вздохнуть – выжили!
С тех пор я зарекся не лениться и не иметь дело с жадными и глупыми людьми. Поэтому во всех своих предприятиях я старался не использовать труд наемных рабочих.
Много лет спустя я решил посчитать, за какую сумму моряки решили продать свою душу дьяволу и погубить столько народа. Оказалось, что их души (как это обычно бывает) не многого стоят. Билеты были по 15 копеек. Даже если они загрузили 350 человек, то эта сумма недотянет до 50 рублей! И это на пятерых (рулевой два матроса, моторист). Десять рублей на человека – бутылка водки!
[1] Новиков Юрий (бард) – «Песня про купца Посрашникова и мой родной Нижняновгород»
[2] Вспомните Чернобыльскую аварию – хоть и хохлы, но верили в русский авось – вот и нет города Чернобыль.