Глава восьмая,
в которой одно правосудие берет вверх над другим
Пока имперский комиссар знакомился с привезенными фон Бакке бумагами, юрист стоял у высокого стрельчатого окна и смотрел на Замковую гору. Там, в полулиге от места, где он сейчас находился, возвышалось над Вигенбургом родовое гнездо курфюрстов Уррена. Построенное в виде строгой, лишенной архитектурных излишеств цитадели, оно до сих пор было предметом гордости столичных жителей. Три белых, высотой по сто пятьдесят футов башни, соединенные меж собой охряными стенами с гребешком фигурных мерлонов, в самом деле выглядели внушительно. Но юрист знал, что после сдачи столицы войскам Максимиллиана I замок утратил свое значение, перестав служить курфюрстам оплотом и жилищем.
- Может, приказать еще вина или пива? - спросил комиссар. - Твой трактирщик перестарался с чесноком и перцем в баранине. У меня во рту настоящий пожар.
- Не стоит, Фридрих, - ответил фон Бакке, не оборачиваясь. - Мы славно угостились за завтраком... не хочу больше пить.
- Ну, как знаешь, Альфред, - чиновник громко зевнул. - Честно говоря, не спеши ты так назад, я бы сейчас прилег вздремнуть. И посоветовал бы тебе похрапеть часок-другой. У моей домоправительницы отличные перины.
- Благодарю, но мне совершенно не хочется спать, - солгал гость, продолжая рассматривать цитадель.
За его спиной Фридрих колокольчиком вызвал слугу. Приказал принести ему светлого. Отчаянно зевая, вернулся к составленному фон Бакке прошению по делу некоего Цимма. С Альфредом имперский комиссар познакомился еще в Донауссе, где оба были школярами. После окончания учебы, почти через десять лет дружба возобновилась, когда фон Бакке переехал в столицу княжества защищать интересы Коммерческого банка. Совсем недавно они снова расстались - юриста отправили в Мевель.
Слыша за спиной заразительное мычание приятеля, Альфред не удержался, украдкой тоже зевнул. Заморгал слипающимися глазами, и, чтобы хоть как-то взбодриться, прижался лбом к замерзшему стеклу. Он бы сейчас с удовольствием окунулся в перины, но Вальбах просил решить все по-возможности быстро и, не задерживаясь, вернуться в Мевель. А сегодня еще предстоял визит в канцелярию имперского судьи.
- Представляю, что творилось вчера утром в городе, - пробормотал фон Бакке. - Ты провожал поезд курфюрста?
- Угу. От самого дворца до Триумфальных ворот. Три часа убил на холоде под мокрым снегом. Брр-р! И все ради того, чтобы два раза попасть на глаза Леопольду.
"Нет людей более слепых, чем венценосцы, - меланхолично подумал юрист, плохо веривший в благодарность королей. - Правда, в истории хватает примеров, когда человек мгновенно взлетал на самый вверх, благодаря тому, что вовремя оказался перед благосклонным взглядом монарха. Что не мешало счастливчикам так же стремительно падать. И хорошо, если не в объятия палача. Да и сами короли - всего лишь люди в глазах Господа Всемогущего. Цитадель на Замковой горе - хороший тому пример".
- М-м-м... - он подавил очередной зевок.
Согласно Годштадскому миру, полтораста лет назад семья курфюрста вынужденно покинула Гору, как ее для краткости называли местные бюргеры. И перебралась за реку, делившую Вигенбург на две неравные части - Подгорную и Низкую. В небольшой, изящный дворец из фиолетового туфа, с миниатюрными башенками под остроконечными, вызолоченными крышами.
Нарушив традицию, по которой все аристократы жили в Подгорной, новое жилище курфюрста построили в самой большой части города - Низкой. Там испокон веков обитало купечество и цеха. Благодаря приказу Максимиллиана, расположившего часть имперского гарнизона в цитадели на Замковой горе, князья и бюргерство Уррена стали жить ближе друг к другу. Правда, по соседству с фиолетовым, почти игрушечным дворцом потом долгие годы стояли в занятых домах императорские наемники. Горожане ворчали, но опасаясь за жизни любимых правителей и свои собственные, так ни разу открыто не возмутились. Впрочем, государи менялись естественным путем, каждый проводил свою политику и в конце концов наступил день, когда императорский гарнизон сам покинул Вигенбург. Но семейство курфюрста прижившись на новом месте, навсегда осталось в фиолетовом дворце. Тем более, что голытьбы в столице княжества практически не было: из-за высокого имущественного ценза она оседала в предместьях.
- А как все прошло? - поинтересовался фон Бакке. - За воротами никто с прошениями под копыта не бросался?
У подножья крепостных стен города, на валу, даже в осушенном рву, словно опята разрослись целые кварталы деревянных, кое-как сколоченных хибар. Там жили тысячи людишек, прибившихся к столице со всего княжества. Занимавшихся всем, что только подворачивалось под руку, лишь бы прокормить себя и многочисленные семьи. Голодранцы плодились, словно кролики. Стоило хорошо одетому господину появиться в трущобах, как сбегалось множество полуголых, чумазых детишек, клянчивших "грошик". Обычно вместо денег они получали кнутом, и, отбежав на безопасное расстояние, принимались забрасывать чужака грязью.
- Нет, ты что... Отлично, Жак. Можешь идти, - комиссар жадно отхлебнул из принесенной слугой кружки. - Уф, благодать! Зря отказываешься.
Отойдя от окна, фон Бакке присел на жесткий, предназначенный для посетителей табурет. Стал смотреть, как приятель наслаждается пивом в глубоком кресле, подложив для мягкости под обширный зад подушечку. Глаза у Фридриха осоловели, язык начал слегка заплетаться:
- Думаешь, княжеский выезд эт так просто? Не-а, к нему в городе за месяц готовились. По предместьям и тракту до границы так прошлись, ой-ей! Теперь девица нетронутой до самого Кройцштадта дойдет, даже если одна и только ночью идти будет...
- Неужели? - заухмылялся юрист. - Так и дойдет? И волков всех по лесам переловили?
Фридрих тупо поглядел на гостя. Почесал нос. Гыгыкнул:
- Не, серых не трогали. Только двуногих, а те, что на четырех лапах бегают, я думаю, сами поглубже в лес забиваются. Там столько народа едет, - он прищелкнул языком. - Шутка ли, половина княжеского двора на похороны собралась. Да все с челядью, многие стрелков, как на войну, набрали. У одного Леопольда только гвардейской охраны человек двести. И это не считая рыцарей со всего Уррена.
- Да, похороны в Годштадте будут знатные, - пробормотал фон Бакке. - Его императорское величество еще господу душу не отдал, а воронье уже слетается. Противно.
- Пока доедут - умрет, - с пьяной откровенностью заявил комиссар, снова утыкаясь в бумагу. - А хоронить такого человека, как наш государь - это... Сам понимаешь, потом сразу Рейхстаг созовут, выборы объявят.
- Ну да, начнется... - чувствуя, что засыпает, юрист заставил себя подняться, и, привычно сложив руки за спиной, заходил по кабинету. - Все-таки это неправильно, когда приходится избирать нового государя, - заявил он с неожиданным жаром. - Наследовать трон Империи должна кровь, а не тот, кто больше голосов соберет. Знаю я, как их... собирают. Тьфу! Да еще будут полгода заседать - воду в ступе толочь.
Тяжело вздохнув, комиссар уронил руку с бумагой, откинулся на спинку кресла. Потянулся за кружкой, в которой еще осталось пиво.
- Эт ты "папашины" слова повторяешь, я помню, - он шутливо погрозил приятелю пальцем. - Любил старикан Йоган с кафедры порассуждать, что Максу Первому следовало после победы распустить Рейхстаг. А власть перед смертью брату передать, раз сына не было... Если бы он так поступил - года бы не прошло, как опять бы война началась. Принялись бы орать: "за что императорскую корону для Макса добывали, копья друг с дружкой ломали!". А так каждый получил свою косточку и успокоился. Шутка ли, до сих пор всякий барон, лишь бы майорат в ценз укладывался, нос вверх дерет - от него зависит кому на трон садиться!
- И ничего хорошего не получилось, - упрямо заявил фон Бакке. - До Макса был Великий совет из семерых венценосцев, а сейчас двести пять делегатов благородного звания и двадцать один от Вольных городов. Скоро дойдет до того, что Цеха себе право выбирать государя потребуют!
- Ну, эт тебя, братец, занесло, - Фридрих допил пиво. - Мастеровщина и купцы свое место будут знать всегда. Осел благородному жеребцу не ровня! Слушай, я тут просмотрел твою просьбу, - он тряхнул бумагой, - вижу, что прево с судьей у вас в Мевеле много о себе возомнили. Парня этого, похоже, зазря в "мешок" упекли.
- Конечно, - фон Бакке остановился. - Цимм себя оговорил под пыткой. Ты же читал показания старухи и заключение лекаря? Рана на голове арестованного...
- Подожди, не части, - поморщился комиссар. - Рана, показания. Ерунда это все, по большому счету. Тут главное, что судья свою компетенцию превысил. И прево. Они дело должны были мне переслать. Дальше бы я уже решал, кто и как убил.
- Так я же об этом в самом начале написал, - подхватил фон Бакке. - Все нарушенные параграфы перечислил. Насчет имперского тракта, где ювелира убили, и прецеденты привел...
- Да, - зевнув до хруста в челюстях, чиновник озабоченно потрогал нижнюю. - И прево ваш про Рухт небылиц наплел.
- Никого он туда не посылал. Высосал все из пальца. Девки, показания которой к делу приобщили, уже год, как в Рухте нет. А трактирщик Ганса в глаза не видел и от Фогерта к нему никто не приходил. Я лично по дороге заехал, проверил, показания записал. Предупредил, что свидетелем вызову.
- Верю, верю. Ты у нас всегда дотошный, въедливый такой был. За эт тебя и папаша Йоган отмечал. Ладно, прикажу, чтобы писарь бумагу подготовил. Судье пару строчек черкну... У тебя с ним как?
- Хорошо, - фон Бакке подошел к приятелю, похлопал по плечу. - Спасибо, Фридрих. Я сегодня уезжаю, но перед отъездом, сразу после судьи, мы с тобой пообедаем. Клиенты платят за все! Упьемся, как когда-то в Университете. Все равно я назад в санях поеду. Кстати, можно будет и кости кинуть, - он подмигнул. - Помнится, школяром, тебе всегда везло.
- Хочешь мошну облегчить? С удовольствием.
- Я же сказал - платят клиенты. Десяток золотых - беднее не станут.
Комиссар состроил якобы недовольную гримасу.
- Двадцать звучит куда приятнее, - сказал он ухмыляясь. - Я бы как раз...
Он не договорил, вопросительно поглядев на фон Бакке. Тот развел руками, ответил, что все зависит от благосклонности госпожи Фортуны...
- Осмелюсь предположить, что она тебя скорее любит, чем нет, - закончил он, и приятели расхохотались.
- Я не против, - Фридрих оживился. - Смотри, пить будем не ваше мевельское пойло, а лучшее, что найдется у трактирщика.
Фон Бакке снова хлопнул старого товарища, и сказал, что в заведении, где они обедали, есть бочонок с виноградника барона фон Типпа. Из Вереешской долины, самого теплого места на всем Северо-Востоке. Оттуда, где на горных склонах созревает лучший сорт винных ягод, из которых давят отличное красное вино. Замечательно пойдет под жареную оленину, или зайчатину, тушенную с капустой и грибами.
- У меня аж слюнки потекли, - причмокнул комиссар. - Все: с делами я на сегодня заканчиваю, - он схватился за колокольчик, затряс:
- Жак, позови-ка сюда секретаря. Быстро!
* * *
Обедня завершилась, но не успел прево оставить церковь, как к нему обратился служка. Поклонившись, мальчишка передал приглашение навестить отца Сервиуса. В силу некоторых причин монах, обитавший в монастыре св. Августа, состоял духовным наставником служителя закона. Со своим подопечным святой отец встречался не часто - пять-шесть раз в год. Вопросы, которые при этом обсуждались, на взгляд Фогерта лишь косвенно касались его души. Хотя пути Господни неисповедимы, не грешному мирянину было судить об этом.
- Уже иду, - ответил прево служке. - Можешь не провожать, я дорогу знаю.
Свернув в нужный коридор, хранитель закона, не торопясь, направился к монастырскому скрипторию, рядом с которым располагалась скромная келья отца Сервиуса. Невзрачный на вид служитель церкви был склонен к занятиям теософией, что странным образом сочеталось с не менее увлеченной работой в монастырском хлеву. Изучение богословских трудов чередовалось с очисткой от навоза свиных загонов и тасканием ведер с помоями. Видя своего благодетеля, входящим с новой порцией кухонных отходов, жирные свинки поднимали оглушительный визг...
Зная об истинном положении, занимаемом Сервиусом в мевельском церковном мирке, настоятель с братией считали его работу в свинарнике проявлением смирения пред ликом Господа. Особую перчинку этому добавляло и то, что в мирской жизни монах был сеньором, но после снизошедшего откровения сменил герб на рясу. Вначале, размышляя над поведением духовного наставника, Фогерт, как все, думал, что выполняя грязную работу, тот демонстрирует образец уничижения. Но потом, в одной из бесед отец Сервиус аллегорически разъяснил ему, почему ежедневно выгребает навоз.
- Человек без веры и пищи духовной есть зверь двуногий, - сказал монах. - Люди суть стадо, любому же стаду нужен пастырь. Без него оно станет легкой добычей хищников. А скотинки ближе к человеку, чем поркус нет. Вот я на них смотрю, когда ухаживаю, и за свиными рылами - человеческие лица вижу, характер у каждой свой. Не даром Господь изгнанных бесов в стадо свиней поселил... И как люди, по одиночке - друг от друга отличны, а стоит сбиться в кучу - сразу одинаковы становятся. Не накормишь вовремя, сначала рев подымут, потом всю землю рылами перероют. А там глядишь, друг дружку жрать начали...
По словам монаха выходило, что наблюдая за животными, он многое прозрел в людях. Конечно, сравнение со свиньями было малоприятным, но прево с отцом Сервиусом полностью соглашался. Злодеев, с которыми ему по службе сталкиваться приходилось, он за людей-то не считал. Хищники о двух ногах, истреблению подлежащие. Волки в человеческом обличье, куда там боровам! Так при случае в брюхо вцепятся несчастному "кабанчику", так порвут, что настоящего серого оторопь возьмет.
Оказавшись перед почерневшей от времени дверью нужной ему кельи, Фогерт негромко, особым образом постучал.
- Входи, сын мой, - послышалось в ответ. - Мое жилище для тебя всегда открыто.
Нагнувшись, чтобы не задеть макушкой низкую притолоку, служитель закона вошел. В темной комнатке с голыми каменными стенами стоял сильный навозный дух. Исходил он от грубой рясы отца Сервиуса, сидевшего на сколоченном из досок ложе - единственной мебели. Маленький чурбачок, лежавший в изголовье, служил хозяину подушкой, а покрывалом - кусок мешковины. Огня в келье не было, несмотря на то, что за монастырскими стенами только-только начал таять снег. Из приоткрытого рта монаха, наблюдавшего за гостем, вылетал пар.
- Вы позвали, и я пришел, - пробормотал прево, приближаясь к Сервиусу.
Опустившись на колени, Фогерт даже через теплые штаны и вязаные подштанники ощутил, насколько холоден земляной пол в жилище аскета. "Настоящий каменный мешок, - думал прево, подставляя обнаженную голову под благословение, - как в тюрьме. Только пошире и света побольше. Я бы тут со своими болячками недели бы не протянул - помер".
Получив разрешение, гость поднялся. Смиренно потупив глаза, застыл в ожидании. Каждый разговор с духовным наставником представлялся осторожному до мнительности прево игрой в кошки-мышки. Причем, в отличии от других бесед, где ловил Фогерт, здесь, возможно, пытались поймать его самого. От перемены роли ощущение близкой опасности становилось острее. По крайней мере, такие отношения сложились еще с предшественником Сервиуса - отцом Валерианом. Хотя тот был не в пример проще, и, скорее, напоминал избалованного, обожравшегося сметаной кота, чем охотника. И говорил прямо, что ему нужно, а не ходил вокруг да около, совершая множество обманных движений.
Свои беседы отец Сервиус всегда вел так, что, вернувшись от него, Фогерт подолгу ломал голову, пытаясь определить, о чем же именно хотел вызнать хитроумный монах? И зачастую не мог понять, какие из ответов действительно интересовали наставника, а что он пропустил мимо ушей. Но сегодня Каспар догадывался, зачем его позвали: уж слишком сильный град ударов обрушился на него в последние дни. Чувствуя себя сражающимся рыцарем, прево пытался их парировать, но почти безуспешно. Вот только каким образом его служебные неудачи затронули интересы Церкви? От одной мысли об этом ему становилось не по себе еще в коридоре. Сейчас же волнение прево уступило место привычной собранности. Внутренне затаившись, как мышка в темном углу, он ожидал, когда кот первым бросится на него. "Может родные покойного ювелира нашли союзников и здесь? - подумал он, с беспокойством прислушиваясь к заколовшему боку. - Очень некстати...".
- Вижу, ты чем-то удручен, сын мой? - с этого вопроса, привычно ставя в тупик, отец Сервиус начинал каждую беседу с прево. - Раздели свою тревогу со мной. И тебе сразу станет легче.
Фогерт бросил на монаха взгляд - морщинистое, серое лицо не выражало ничего, кроме укоризны. Впрочем, слегка, самую малость разбавленную сочувствием.
- Я готов, - осторожно ответил Каспар. - Каюсь, что погрешил против истины, но не из корысти, а только от излишнего служебного рвения и неведения.
- Проступок, ради службы закону, не есть грех, - перебил монах. - Расскажи мне о нем подробней. Мы вместе подумаем, как направить твое усердие в нужное русло. Пока еще не поздно...
Прево внутренне дрогнул от последних слов святого отца, но вида не подал. Заданный тон беседы не нравился ему больше, чем когда-либо. Деваться мышке было некуда, однако он хотя бы угадал интерес Сервиуса. Это немного облегчало ему маневр. Придав лицу скорбное выражение, Фогерт заговорил об убийстве мевельского ювелира.
* * *
Выслушав короткий рассказ о деле, благодаря напору столичного юриста развалившимуся прямо на глазах, монах нахмурился. Согласно приказу, привезенному фон Бакке от имперского судьи, ведение следствия и сам арестованный формально были переданы вигенбургскому комиссару. Обвиняемый Цимм остался под арестом, но суд над ним откладывался до конца повторного расследования, которое проведет новый следователь. Мевельским судье с прево предписывалось оказывать всяческое содействие будущему эмиссару из столицы.
Той же бумагой запрещалось применять к арестованному пытку, смягчить условия содержания, разрешить посещения родных и лекаря. Рассказывая все это, прево не смог скрыть злости на Джордана. Алхимик вместе с юристом, сунувшим на лапу мастеру Шипху, проникли в тюрьму для осмотра больного. Результатом визита явилось заключение под присягой, что рана на голове Цимма нанесена оружием вроде чекана. Дескать, бил с высоты всадник, и отнюдь не деревяшкой. Что с проломленным черепом Ганс никак не мог пить вино длительное время после ранения. А уж тем более совокупляться с особами женского пола.
О фальшивых показаниях блудной девки и трактирщика, Фогерт сказал, что писарь, которого он специально посылал в Рухт, туда не доехал. Самовольно остановился по дороге в Мабахе.
- Запил, сволочь, в корчме, - голос прево даже задрожал от ярости. - Деньги, что я ему на поездку дал - пропил, а возвращаться с пустыми руками побоялся. Вот и сочинил, чтобы мне угодить.
- Откуда он тогда имена взял? - спросил монах. - Ведь живых, не придуманных людей, как свидетелей в бумагах указал.
Фогерт заморгал. Чуточку подумав, ответил, что писарь показания выдумал, но имена позаимствовал из одного старого дела. Года два назад в предместье обокрали дом, следы в Рухт привели. Писарь Хайнц тогда вместе с прево туда ездил, запомнил.
- Я ему уже хорошее внушение сделал, - Каспар сжал кулаки. - Теперь оштрафую, месяца на три посажу в тюрьму. Пусть посидит, поймет, как хозяина дураком выставлять. Может, выгоню к чертовой мат...
Прево осекся, но Сервиус пропустил брань мимо ушей.
- Признание, свидетели - все доказательства налицо, - вот и поторопился, - развел руками Фогерт. - Невольно согрешил...
Святой отец молча указал гостю присесть рядом с собой. Опустившись на жесткое ложе, тот добавил:
- Я даже рад, что дело от меня забирают. Пускай теперь имперские ищут убийцу.
- Глупо говоришь, - неожиданно нахмурился монах. - Вы с судьей это убийство начинали расследовать - вы и закончите. Людям из Вигенбурга здесь делать нечего.
Услышав прозвучавшие, как приказ, слова, прево удивленно уставился на Сервиуса. Удержался от поспешных вопросов, понимая, что сейчас последует разъяснение. Мало кто в городе знал, что незаметный монах, проводивший время на скотном дворе и в скриптории, был одним из комиссаров Его Святейшества по делам связанным с ересью. Любая история, где пахло усомнившимися в вере или черной магией, сразу же подпадало под юрисдикцию церковных властей. Еретики в Мевеле не водились, а вот последнюю колдунью прево лично поймал на горячем несколько лет назад. Бабку-знахарку тогда сожгли.
Следствие по тому случаю вел еще Валентин, которого через год куда-то перевели, отец Сервиус же с момента появления в городе себя никак не проявил. Оставался в тени, что не мешало ему быть в курсе всего происходящего за стенами монастыря. Поэтому о его истинном положении знали немногие, в том числе прево, которого монах получил в духовные сыновья по наследству от предшественника.
Глядя в глаза гостю, отец Сервиус с укоризной произнес:
- Вы, миряне, во всем видите только человеческое. Плохо, конечно, но простительно, если исправить можно. Вы с судьей повинны лишь в том, что увлеклись внешним. Сути не разглядели. Настоящего убийцу. Того, без наущения которого ни одно злодейство на земле не происходит. А он вам в глаза туману напустил - вот и заблудились, будто слепцы.
Фогерт почувствовал, что опять перестает понимать смысл произносимых монахом слов. Если бы не страх перед комиссаром, он бы давно сказал, что думает насчет всех этих иносказаний. Ну, почему прямо не говорить, что от него нужно? Только путает...
- Не из-за денег беднягу мастера убили, - более определенно заявил Сервиус. - Совсем не из-за ста гульденов.
- Из-за чего тогда? - удивился прево. - Месть что ли?
Монах тяжело вздохнул. Ничего не ответив, поднялся, быстро вышел из кельи. Фогерт растерянно смотрел на оставшуюся открытой дверь. В коридоре раздались приближающиеся шаги, негромкие голоса. Через несколько мгновений на пороге появился невысокий полный мужчина лет под сорок, с завитыми волосами до плеч и щегольски подстриженной бородкой. Прево сразу узнал его - Адриан Неймек, цирюльник с Крепостной улицы. В свое время полицейский делал ему внушение по поводу кляуз на родственника. И тут Фогерту стало понятно, что имел в виду монах. Такого поворота в деле об убийстве мевельского ювелира он никак не ожидал.
- Проходи, сын мой, - шедший за брадобреем отец Сервиус легонько подтолкнул того в спину. - Расскажи господину прево то же, что мне. Он тебя внимательно слушает.
Кланяясь, цирюльник медленно, с опаской приблизился к Фогерту. Похоже, Адриан хорошо запомнил выволочку - оглядывался на монаха, словно ища поддержки. К запаху навоза, до сих пор царившему в маленькой келье, добавилась сложная смесь ароматов мускуса, лаванды, пудры, исходившая от Неймека.
- Ну говори, сын мой, - поторопил Сервиус. - Не заставляй нас ждать. Или ты чего-то боишься?
К удивлению Фогерта цирюльник утвердительно кивнул. Багровея от волнения, выразительно посмотрел на прево. Тот с трудом подавил закипевший от наглости Неймека гнев, сохранив на лице бесстрастное выражение.
- Напрасно, - монах ободряюще положил руку на плечо брадобрея. - Ты в стенах монастыря, и никто, даже сам Дьявол, не обидит тебя. Нет надежнее щита в мире, чем покровительство Святой Церкви. Расскажи мессиру, что ты прознал о кознях Сатаны, свившего в Мевеле мерзопакостное гнездо. В подробностях.
- Когда-то я уже, - стараясь не глядеть на прево, начал цирюльник, - говорил господину Фогерту... Несколько лет назад говорил, но почтенный прево, - в черных глазах Неймека вспыхнула злость, - сказал мне, что я... ошибся.
- Я знаю об этом, - отец Сервиус со значением посмотрел на облившегося холодным потом Каспара. - Но сейчас можешь быть спокоен: твои слова не прозвучат гласом вопиющего в пустыне. Продолжай.
Уверившись в полной поддержке святого отца, цирюльник принялся повторять все те же старые обвинения в адрес Тима Джордана. Своего дальнего родственника по-матери, лекаря-шарлатана, тайного еретика, богохульника и практикующего черного мага. Колдуна, который со времени появления в славном Мевеле умертвил чародейством как минимум семь человек. Последней жертвой лекаря Неймек назвал умершую три дня назад женщину. Звали ее Луиза, была она замужем за подмастерьем Цеха Рыбников. Целый год Джордан якобы лечил бедняжку от чахотки, пока окончательно не свел в могилу при помощи богомерзких заклинаний.
- Это интересно, - перебил монах разговорившегося Адриана, - но лучше повтори, как проклятый чародей губил людские души. Как соблазнял и завлекал, сбивал с истинного пути. Как помог убить ювелира Петера Графа...
"Да, если за Циммом стоял сам Дьявол, - слушая, злорадно думал Фогерт, - никакой столичный выскочка ему не поможет. А господам из Вигенбурга придется подтереться своим предписанием и заткнуться. Дело снова перейдет в нашу компетенцию. Точнее, в руки отца Сервиуса, но тут, похоже, беспокоиться не стоит..."
Неожиданно прево вспомнил о своей болезни и настроение у него мгновенно упало. "Если то, что эта скотина рассказала про Джордана, окажется правдой, ему конец, - подумал он. - Кто будет делать мне целебные ванны? Приготовлять снимающий боль эликсир?"
Но прево хорошо знал, что отныне ему предстоит только внимательно слушать. И следовать дорогой, указанной отцом Сервиусом. Поступить по-другому, как раньше, когда доносы Неймека не попали к отцу Валентину, которому вовремя подсунул знахарку, он больше не осмелится. Судьба Джордана предрешена, иначе отец Сервиус просто не затеял бы этот разговор. Попытка защитить лекаря приведет только к тому, что костер излечит его - прево - от всех болезней.
Придав лицу выражение праведного гнева, Фогерт сосредоточил внимание на рассказе цирюльника. По-прежнему багровый, но уже от возбуждения, Неймек, драматическим шепотом, сообщал имена тех, чьи души проклятый колдун продал Дьяволу. Как минимум пять человек практиковали черную магию, участвовали в шабашах и, совершив одно человеческое жертвоприношение, готовились к новому...
(Продолжение следует)