Под утро она их снимала, чтоб спрятать подальше от мамы и чтобы успеть до пробудки одеться в кошачий костюм. «Жаль, времени ночью так мало», — мечтала, хотя уставала, порой не спала ни минутки, встречая рассвет на посту.
А днём ей чесали за ухом, случалось порою и брюхо, урчала тогда, как моторчик, заезженного Москвича. Часами сидела на кухне: ей нравилось попросту нюхать и пить вперемешку молочный и крепко заваренный чай.
Шипела на злобных прохожих, родных это стало тревожить: «Ведь может и нас расцарапать, когда разыграется март?». Она причитала: «О, Боже, за что мир людей такой сложный? Крыло они видят как лапу, перо — как кошачий наряд.
Я их сторожу у кровати, на ухо шепчу «засыпайте», сгоняю пинками кошмары, рисую из радуги сны. Работаю я без зарплаты, с утра успеваю лишь прятать служебный костюм под ушами и клеить на щёки усы»
Родители негодовали, заметив круги под глазами: у дочки следы недосыпа — улики бессонных ночей. Гулять выходить не давали, и девочка пряталась в ванне, сидела, мурлыкала хрипло с забытым пером на плече.
Но большую часть своей жизни, она откликалась на Лизу, была она лишь человеком, любившим без памяти мир. Любила бураны и бризы, с котами сидеть на карнизах, смотреть, как рождается вечер, и ангелом быть до зари.
