По-хорошему ехать надо было не сюда, в Лиманчик, к дикарям и матрасникам, а куда-нибудь…-
Марина расплатилась с официантом и вышла из-за столика
-… куда-нибудь. Но тут друзья. А друзья – это «Доброе утро» в оба уха среди ночи. И костер по вечерам, и походы за вином в Абрау, и рассвет на геодезической вышке. В общем, много-много плюсов. И один маахонький минус – невозможно побыть в одиночестве, даже если ты по собственной воле сбежала от пьяной компании.
- Маррина! Марррина!!
Навстречу, как шар из боулинга, катился рыжий Серега. Отскочить она не успевала, да и смысла не было. Если уж Серега ставил перед собой цель тормозить в конкретный предмет, он ее добивался.
- Что? – выдохнула Марина, вытянув руки вперед для амортизации.
- Меня там не любят, - Серега врезался в подставленные ладони и замер, склонив кудлатую голову.
- Где, кто? Наши? На стоянке?
Голубые Серегины глаза выглядели несколько асимметрично: правый в скором времени обещал заплыть фиолетовым.
Видимо, на стоянке Серегу не любили крепко.
- И чего теперь? Скрываться будешь?
- Ага. С тобой, – он, как ему казалось, нежно взял ее за руку. – Ты же Маррина, ты пена моррская. Знаешь, о чем я мечтаю всю жизнь? Сидеть в прибое. С трубкой и шампанским. И чтобы передо мной, в волнах, нежилась прекрасная обнаженная женщина.
- Ну? Шампанского тебе купить?
- Дура, - обиделся Серега. – Шампанского я и сам куплю. Пошли со мной. Поддержишь и морально, и физически.
- Вон Рапунцель твоя спускается, - Марина намекающе поиграла бровями. - Она в курсе, что тебя кто-то еще будет поддерживать?
Подошедшей Светке-Рапунцель, как оказалось, важнее было забрать деньги у благоверного. Но против одной бутылки она ничего не имела.
- Девочки! На пляж! Пойдемте на дикий пляж! – Серега аж пританцовывал от открывающихся перспектив, и Светка умоляюще смотрела на Марину: «Пойдем, а? или я его булыжником прибью по дороге».
На диком пляже было пустынно. Прохладный ветер неутомимо гнал кружевные волны к берегу, и печальные нудисты сидели на валунах, закутавшись в покрывала.
Голый и довольный Серега устремился в ближайшую промоинку, не дожидаясь девичьего эскорта, и осел там морским котиком. Пьяному море было не по колено, а по волосатую грудь, и бронзовый Серегин верх возвышался над водой как бюст древнегреческого полководца.
Из Марины получился отличный стюард. Шампанское пузырилось и лопалось янтарным фейерверком. Табачный аромат кружил голову, навевая мысли о сильфидах, гуриях и прочих прелестницах.
Отпивший и прикуривший Серега властно махнул рукой:
- Светка, плыви!
И Светка поплыла. Русалкой. Вскидывая тонкие руки, кутаясь, как в драгоценную парчу, в пряди темного золота.
- Светка, ты богиня! И ты, Маринка! – орал счастливый Серега и стучал трубкой по бокалу. - А я бог! Так выпьем же…
Выпить он не успел: очередная волна накрыла Серегу с головой.
- С головой…
С головой творилось что-то неладное: мрак и туман. Не хотела голова думать о завтрашнем экзамене, не хотела ничего запоминать. То ли потому, что на улице бушевал настоящий шторм, и деревья, как ночные разбойники, лупили ветками по окнам. То ли потому, что из колонок орала нелюбимая мамой группа «Слот».
Рядом с заброшенной «Историей философии» лежала фотография. На ней улыбался Буян. Саша, Сашенька. Александр Буянов. Серые глаза, есенинские кудри. Красавчик, бабник и алкоголик.
Настя любила его с тех солнечных осенних дней, когда их, первокурсников, отправили на помидорные поля, а Буяна назначили к ним бригадиром.
Помидоров на полях меньше не стало, но бабье лето в конце концов закончилось, и Буян столкнулся с Настей в коридоре родного универа. Подмигнул приветливо, улыбнулся… и все.
Фотка была любительская, сделанная мыльницей исподтишка. Одна предприимчивая мадам, знавшая о потаенных Настиных желаниях, пошла ей навстречу всего за полтинник.
И вот теперь фотография лежала на паласе, а над ней, как ученый над бабочкой, застыла Настя с иголкой.
Давно уже отзвучала песня про куклу вуду, а Настя все не могла решиться.
Ей казалось, что она собирается проткнуть не фотографию, а живое тело. Беспомощное, распластанное на жестком полу. Буян улыбался, не понимая, что его ждет, и Настя дрожала.
- Прости.
Она знала, как это будет. Вывороченные рваные края. Игла пулей прошьет картонку и уйдет куда-то за пределы. Дальше-дальше, через улицы, кварталы, перекрестки. Через кожу, мышцы, прямо в биение: тук-тук.
Буян по-прежнему будет улыбаться. Но это будет уже ее Буян.
Надо было только решиться. Решиться на боль, которую она ощущала уже как свою собственную. Решиться – и одним движением, одним ударом прекратить эти муки, когда - всюду он, везде он. Без нее.
Настя встала и пошла на кухню.
Пила долго, проливая воду, захлебываясь. Думала, а чем он сейчас занимается? Играет в покер? Или раздевает очередную залетную? Радуется, ни о чем не подозревая. А через секунду согнется, прижимая руки к сердцу, и медленно осядет на пол. И глаза у него будут стеклянные, и может быть, изо рта потечет алая струйка. В фильмах такое часто показывают. Ему будет больно, очень больно, но, когда его поднимут друзья или эта шалава вызовет «скорую», он станет смотреть на них непонимающе и первым его словом будет «Настя». Ведь будет же?
Она вернулась в комнату. Снова взяла иголку. Отложила и вытащила из тумбочки целую упаковку. Выбирала долго, придирчиво. Колола палец, чтобы уж наверняка. В какой-то момент подняла голову и, увидев себя в зеркале, истерично расхохоталась. В квартирной тишине смех тоже прозвучал по-голливудски.
В последний раз провела подушечками пальцев по фотографии: пригладила брови, коснулась носа, полуоткрытых губ. Занесла руку и резко опустила…
Ничего не изменилось. Никто не позвонил. И Буян, которого она встретила осенью - красивая, загорелая, независимая – был уже не нужен. Поздоровались … и все.
Осталась только уверенность, что Бог, которого нет, когда-то спросит с нее по полной.
- По полной… Эй, братан. Хорош дрыхнуть - в костер упадешь.
- А?..
- Твоя очередь рассказывать. По полной…
- Нах… По полной. Наливай.
- Да оставь ты его, пусть спит.
- По полной…
- По полной я выплачу через месяц. И не надо мне без конца эту историю припоминать. Квартира – это совсем другое. Да ёпересете, мама… Что ж я, по-твоему, совсем без мозгов? Да, и когда женился, мозги были…
Сдерживать себя становилось все труднее: Максим шел по улице красный, не замечая ни людей, ни светофоров. Полоса – яркая, пестрая, громкая – двигалась параллельно и раздражала еще больше.
Ненаглядная, сволочь, так и не стала выплачивать часть кредита. Максим выгнал ее из дома, увидев однажды, чем она занимается в своем киоске в ночную смену. Постоял, послушал, бросил на прилавок забытый телефон, а утром выставил за порог ее чемоданы. Казалось, все проблемы решил одним махом. Но через месяц пришли улыбчивые судебные исполнители, чтобы напомнить, что кредит взят на его имя. А еще через месяц Максим разместил объявление о продаже дачи.
- У кого подала в суд? У Даниловых? И они чего? Не будет у нас такого, мама. Вот если я приватизирую, тогда хана квартире. А сейчас и я здесь прописан, и дети мои. А она пусть в Питере своем…
Самое обидное, что мама была права. Даже кинув его на деньги, ненаглядная имела виды на квартиру и плевать ей было, что сыну и дочери она нужнее. Максим знал, что с ее характером бывшая и в суд подаст на принудительный размен. Но знал и то, что спустит ее с лестницы, как только она это озвучит. А там – помогай ей удача, питерский хахаль и полиция…
- Мама, не лезь не в свое дело. Я тебя в последний раз прошу. Да сколько можно?! Б**, я мужик уже взрослый, у меня спиногрызов двое! Хватит мне рассказывать, какой я дурак!
Максим опустил руку с зажатым телефоном и, глядя куда-то сквозь проходивших мимо девчонок, громко выругался. Девчонки испуганно порхнули в сторону. Отойдя на безопасное расстояние, обиженно покрутили пальцем у виска, но Максим уже не видел их – вздохнул поглубже, как ныряльщик, и снова бросился в мутный провал разговора.
- Я знаю, что ты волнуешься. Да. Только о нас. И про сердце знаю. Извини, я не хотел тебя обидеть. Мама… Мама, остановись… Ты хочешь, чтобы я отключил телефон? Я это сделаю, ты добьешься. Всё.
Максим нажал на кнопку сброса, еле подавив желание шарахнуть по рекламной тумбе. Прямо по морде Линдсей Лохан, одетой в шмотки от русской дизайнерши. Наркоманка хренова. Профессиональная улыбка в объектив и плевок в спину: «Достала».
Достала! – морщились деревья.
Достала! – каркали вороны.
Даже машины гудели и визжали: Достала!
Достала!
Подключились голоса - женские, мужские – и только тогда Максим понял, что это не про их отношения с матерью.
На дороге, чуть левее перекрестка, толпился народ.
Женщины голосили. Кто-то уже дозвонился до скорой. А в эпицентре сидел, глупо улыбаясь, пацан и пытался дотянуться до кроссовка, отлетевшего в сторону. Кроссовок лежал на боку, безмятежно раскидав шнурки по асфальту, а пацан все тянулся и тянулся к нему, словно от этого зависела его жизнь.
- На зеленый я ехал, - орал усатый мужик, обращаясь ко всей толпе сразу. – На зеленый! – И злобно отирал усы – то ли от пота, то ли от слез…
Максим выбрался из толпы и снова набрал номер мамы:
- Как ты себя чувствуешь?
- Чувствуешь…