Один день (Кладовка (проза, не вошедшая в рубрики))

Если летом смотреть на Фонтанку с Гороховой в сторону Невского, да ещё и не переходя мост дальше к Адмиралтейству, картина открывается необыкновенной красоты. Вот, в какую погоду ни посмотришь — просто невероятно, сказочно красиво. Нет там соборов и шпилей с открыток - стоят плотно пастельных цветов дома и отражаются - среди уточек. Или катеров. Или просто — сами по себе отражаются, и на этих отражениях мелкий дождь рисует еле заметные круги. Или солнце наводит резкость — и тогда можно подумать, что настоящие дома — там, в воде, а наверху — всего лишь их яркие копии. И вполне естественно, что художники любят это место — что ни день — стоит кто-нибудь со своим мольбертом. Или сидит. Сидит даже чаще. Мне нравится иногда подойти и посмотреть — а они это как видят? Как я? Каждый раз удивляюсь — нет! Кто-то интересно, кто-то нет, но не так, это уж точно. В принципе — неудивительно: художниками чаще всего оказываются девушки, лет двадцати, или мужчины — за пятьдесят. Иногда молодые люди, эти где-то посерединке — тридцать-тридцать пять. Женщин как-то не наблюдается. Дела у них, наверное.
В этот раз я спешила — некогда мне было по сторонам смотреть, и, уж тем более, подходить. Так, взгляд бросила... И остановилась.
Во-первых, это была женщина. Нет, не так. Это была — даже с моста это было очевидно — старуха. Не очаровательная  стройная старушка-одуванчик с седым пухом вокруг головы, от которой так и ждёшь — то ли романсов, то ли стихов, то ли рассуждений об импрессионистах, а самая обычная, в бесформенной, непонятной длины и цвета юбке, в вязаной кофте и этих ужасных - не разношенных, а убитых — чёрных кожаных туфлях без каблука и шнуровки.
Во-вторых, у неё был стул со спинкой, на котором (это я смогла понять, только подойдя совсем близко) стояла коробка из-под конфет с наколотым на неё альбомным листом . Сама она сидела на табуретке (первая мысль — она, что, сама всё это притащила?!) и спокойно что-то рисовала (нет, я знаю, что художники «пишут» картины, но уж больно это ей не подходило).
А потом я увидела и рисунок.
Я видела много разных картин, сделанных на этом самом месте. Фотографически точных и сумбурно-кривых. С идущими людьми и плывущими катерами — даже когда их нет в реальности. С неизвестно откуда взявшимися Адмиралтейством и Исаакием - где-то в районе Невского. С Пушкиным и котами, гуляющими по набережной и парапетам. Много видела.
Но такого...
Вместо ясно-синего дневного неба Питера - огромное облако, тяжёлое, но стремительное, заворачивающееся уже темнеющими краями в грозовую лиловую тучу на горизонте. Реки не было. Был чужой — сухой, тёмный и некрасивый — безлюдный город с редкими низенькими домами, крыши которых я видела — откуда? Из окна? Тоже с крыши, но куда более высокой? Я не знаю. Я стояла и смотрела, как всё темнее и темнее становится в этом незнакомом городе, как наползает на него, разрастаясь, проглатывая остатки облака, туча.
Я взглянула на художницу — она не обращала на меня внимания и, если бы не движение кисти, я бы решила, что она спит с открытыми глазами. Ещё раз взглянув на картину, я повернулась и пошла — через мост, в сторону Адмиралтейства.  А потом — ещё через мост... Потом — через Тучков... Я шла и думала, потому что, когда идёшь, думается гораздо лучше.
Я думала о том, что это мог быть за город. И что за день. И почему сегодня она решила его нарисовать.
А потом я села на десятку и поехала домой. И написала вот это — как обещание, что однажды я тоже вспомню один день, о котором так хотела забыть. Один день — с его зябким сумраком и слякотью под ногами. С пробками на Ваське и моросью, смешанной со снегом, сыпящейся с неба. С мальчиком-официантом в Маме Роме, молча собравшим всё, что высыпалось на пол из моей сумочки. Со всем этим городом — с его молчанием, с его серой вечерней толпой и обледеневшими крышами.
Однажды я напишу этот день — просто чтобы он не умер со мной.