Немытые окна отражают свет настольной лампы, то ли снисходительно, то ли вопросительно склонившей свою голову в их сторону. Сегодняшние раскаты грома особенно близки мне. Размазывая себя по частотному спектру, они то неразборчиво бормочут, то лезут из небес вон, чтобы привлечь к себе мое внимание. И я улыбаюсь в ответ.
Батай в мягком переплете недвижим, так же, как и все остальные, покоящиеся на моем письменном столе. Но его присутствие назойливо. Я мусолю его месяцы. Преимущественно из непонятно откуда взявшегося чувства уважения к автору и чувства долга по отношению к самому себе.
Не люблю не дочитывать книги. Иногда я возвращаюсь к ним спустя годы. Что-то не дает мне покоя, пока я не сольюсь с теплой от моих рук обложкой в унисоне ощущения законченности. Все недочитанные книги живут во мне, глядя на меня изнутри с ненавязчивым укором. Не таким, чтобы чувствовать себя виноватым, но таким, чтобы не забыть, что за мной должок. А я не люблю быть должным.
Месяцы без тренировок дали о себе знать. Я чувствую себя расхлябанным. Не тело, а хлебный мякиш. Огородное пугало.
Совершая над собой усилие, я стараюсь сидеть прямо, хотя спина ноет. Я рад этим болям. Они, хоть и самым незначительным образом, отвлекают меня от накатывающего спорадическими волнами жара в животе. От мыслей о ней. Но это лишь ненадолго. Небольшая заминка, слабина, нарушение сосредоточенности на чем-то, чем я занят - и механизм запущен. Сухой ком в горле тяжело проваливается вниз. Словно кролик, медленно, но верно, заглатываемый удавом. Легкая тошнота и едва ощутимое удушье отзываются зудом в головном резонаторе. Еще мгновение - и ком уже внизу. Живот словно начинает жить собственной жизнью, безо всякой связи с остальными частями тела. Ком осядает в нем вязким сгустком. Он распускается хищным цветком. Оживает горячим недобитым осьминогом, выбравшимся из жбана, в котором его тушили. И пока его щупальца злобно поглаживают внутренности, мозг выбрасывает на пустынный берег воспаленного сознания немногие сохранившиеся в памяти образы. Они невнятны и оттого более болезненны. Они не способны утолить моей жажды. Их не хватает даже на обман, на блеф, на укол анестезии, который подарит мне хоть немного душевного покоя, даст мне возможность отдышаться.
Я скрещиваю ступни под прямым углом и думаю о ступнях моей маленькой феи. О том, как будоражат меня напряженные сухожилия, ведущие от щиколоток к маленьким пальчикам на ногах, подобно спицам полураскрытого веера. О сведенных вместе и немного согнутых в сторону коленях, прикрытых юбкой, когда она облокачивается о письменный стол. О том, как хорошо им, что они могут согревать друг друга. О ногтях, не знавших маникюра. О том, как приподнимаются ее скулы и губки завязываются бантиком, когда она сглатывает слюну. О том, как легонько покачивается в разные стороны ее головка, когда она думает, что сказать.
Хочется смотреть на нее через мелкую решетку, боясь до нее дотронуться. Протискивая пальцы в тесные прорези. Представлять себе, как едва заметно вздымается одеяло, под которым она спит. Стоять за ее дверью и слушать, как она режет овощи, надавливая указательным пальчиком на лезвие ножа.
Хочется так много сказать ей. Того, что никто никогда не сказал мне. Так хочется, чтобы с ней не случилось того же.
Я запускаю пальцы в ее каре и глажу ее затылок. Она говорит, но я не разбираю ее слов. Пульс резонирует в горле выброшенной на кафель аквариумной рыбкой, и вена у виска гудит, словно винт погружающейся под воду субмарины. Кровь тревожно клокочет. Я представляю, что это река, впадающая в невидимый океан времени, а я - лебедь, заламывающий шею под шум ее волн. Мне тяжело стоять на земле. Я вешу целую тонну. Что-то упорно вдавливает меня в пол. Я люблю. И ненавижу себя за это.
Ненавижу себя за тягу к тому, чтобы пожалеть себя. Чтобы прикинуться немощным. Жертвой обстоятельств. Это так легко… Слишком легко для меня.
Символика океана, моря, рек - всё это зов утробы, в которую мне никогда не вернуться. Лишь там, в блаженстве немоты, слепоты и неведения, я чувствовал себя единицей бытия. Пока свет родильной палаты не заговорил со мной, словно бог в райском саду. Пока он не изгнал меня в мир. Пока социум не затерял меня в себе и не обрек меня на вечный поиск себя.
С каждым днем я всё больше осознаю трагичность рождения новой жизни. Я трачу свою на боязнь не успеть, не пожалеть о ней на смертном одре, которым может стать для меня любая мостовая. Я смешон сам себе в своих попытках постичь хаос, затягивающий меня, как песчинку, в свою трясину. Это сродни восхищению работой мастера, выковавшего меч, которым через мгновение тебе отрубят голову. Но что остается? Чем заполнить пустоту этих последних мгновений перед неизбежным концом?
Я закрываю глаза и держу ее за руку в этом свободном падении. Мы - боги вакуума. Я прижимаю ее к себе и срастаюсь с ней на молекулярном уровне. Я всасываю в себя ее рот. Это подобно стыковке двух орбитальных станций. Мы возвращаемся в утробу. В этом безмолвии. В этой беспомощности. Падение обретает смысл.
Её образ столь хрупок, столь дорог мне, что мое воображение мне отказывает. У меня не получается представить себе, как я вхожу в нее, и я мастурбирую на первую попавшуюся в сeти моей зрительной памяти самку. У меня отличная зрительная память. Я могу делать с той, что сидела за мной на прошлогодней лекции по психоанализу, всё, что угодно. Словно озлобленный Люцифер, я тяну за собой в бездну всё живое. Мне не жаль ни единой сломанной жизни, ибо жалость к ближнему - низменное из чувств.
Эволюция безжалостна к роду человеческому и тем самым вызывает у него трепет. Болезнь и боль близких безжалостны ко мне, но страх за их судьбу заставляет меня забыть о страхе за себя. Я обрастаю слоями толстой шкуры, которую не в состоянии сбросить. Моя нагота обманчива. И в то время, как моя правая ладонь уверенно обвивает чью-то дрожащую от экстаза шею, а мои бедра разбиваются волнами о чьи-то бедра, я молчу, как террракотовый воин. Я бьюсь в отчаянных конвульсиях, намертво стиснув зубы и заколотив ставни в свой кровоточащий мир от человека, с которым в этот момент столь близок. От чужого мне человека. Я душевно ломаюсь, старею от каждого оргазма на целую вечность без надежды переродиться. Я стараюсь не расточать себя попусту, но тем самым лишь разрушаю себя изнутри. Диалектика с живой душой невозможна без расточения себя, а в этой диалектике - вся суть падения. Падать вместе.
Ветер за окном повышает голос. Он настойчиво напоминает мне о своем присутствии. А заодно и о ней. Возможно, с этим самым порывом до кого-то доносится запах ее духов, которого я не помню. Возможно, она сейчас плачет на балконе, давно позабыв о моем существовании. Просто ей одиноко, как и многим женщинам на этой обреченной планете. Просто недосып и усталость дали о себе знать. Ей осточертели эти научные статьи, но она слишком долго к этому шла - к тому моменту, когда ей скажут "Ну что, как там Ваши публикации?". Или: "Очень интересная диссертация! ". И эта дань собственным потраченным усилиям помогает ей держать всё в себе. Дотерпеть до балкона, где никто не увидит. Где можно тихо поскулить, закусив губу. Где можно помечтать о падении вместе. Не со мной.
Возможно, с этим самым порывом, гудящим за моим окном, до ее ноздрей доносится запах соли с побережья, вблизи которого она живет. Он смешивается со вкусом соленых капель, скатившихся на язык через приоткрытый рот, и она чувствует себя Лотовой женой, которая вот-вот обратится в соляной столп. Вот и она ощутила, что конец ближе, чем кажется. Но завтра очередная лекция, и это не их собачье дело, что кусок остывшего ужина не лезет ей в горло.
Хорошо, что есть сигареты. Она закуривает и запрокидывает голову назад. В каменную стену балкона. В слабеющие руки уходящего дня.
И когда дым свернется клубком в ее легких, словно джин, добросовестно исполнивший волю хозяина, и ее пальцы задержат рукав на замерзнувшем запястье, дождь за моим окном закончится, и воздух наполнится острым ароматом мокрого асфальта. Я распахну окно и наберу ее номер.
май 2011