Молюсь в белёсый сумрак января.
Упал скопцом перед окладом лика,
Иезуитом встал, впитав обряд.
Сдуваю сны с цветных узоров слога,
Сметаю листья промелькнувших дней.
Священник, потерявший веру в Бога,
Подобен дереву, лишенному корней.
Включаю свет в притихшей грим-уборной,
Смываю краску сыгранных ролей.
Вчера здесь храм стоял, сегодня дом игорный,
Воздвигнутый гордынею моей.
Наполнил колокол патриархальным звоном
Все закоулки согбенной души.
Лампады, свечи, божницы, иконы…
Постыл обряд и лицемерно лжив.
Блажу о Царстве, застываю в коме.
Крещу широким, кряжистым крестом
Мой православный люд, святой искони..
Живое слово соскользнуло в стон…
Ни смысла, ни креста, ни постоянства,
Игра ума под глянцем доброты.
Покорный жрец сусального убранства.
В глазах – тоска, внутри промозглый стыд.
Безбожник я, родник, сожженный жаждой.
В речах моих безжизненная медь.
И слишком слаб, чтоб бичевать продажных,
И слишком горд, чтоб просто умереть.
Но, совладав с бесовским наважденьем,
Колена преклонив у Царских Врат,
Всё внемлю тишине и с наслаждением
Я выдыхаю «Отче наш», звоню набат…
Помилуй, воскреси, что было свято,
Прими как сына, окрести огнём.
Апостолом Твоим мечтал я быть распятым,
Увы, Лжедмитрием четырежды казнён.
Очнись, душа, восстань от тяжкой смуты.
Рыдай, раскаяньем срывая струпья лжи.
Гори, душа, сжимая век в минуты,
Ликуй, душа, взывая к тем, кто жив.
Вдруг свежий голос неземной свирели
Коснулся сердца белизной снегов,
И в глубине слепого подземелья
Блеснул луч света кротостью Его…
* * *
Но смолкло эхо под нависшим сводом,
Гром сердца вновь сменился тишиной.
Прекрасный призрак пламенной свободы
Исчез, раздавленный церковною стеной.