Поссорившись с подругой, с которой вместе жила, я выбежала на улицу, чтобы освежить свои мысли и дать остыть ей. Лучше обвинить ее во всем сейчас и мысленно наорать на нее, чем высказать в глаза.
Весь день был жарким, вечер принес хоть какую-то прохладу, сделал воздух не таким горячим, липким и тяжелым.
Сижу в беседке во дворе, который должен в ближайшее время хотя бы постараться стать частью моей жизни. Чужая девочка в чужом городе, завтрашняя первокурсница журфака. Рассматриваю рисунки и надписи, сделанные маркером и выцарапанные ножами или ключами на облупившейся местами краске и старом дереве. Сердечки, пронзенные стрелами, наклейки от старых жвачек, сами жвачки, утверждения типа: «Кирилл дурак», «Оля, я люблю тебя», или «Жизнь прекрасна!». О первых двух не имею чести знать, а с последним согласна полностью. Да, всё же так. Воздух всё более приятный, ветер всё свежее, злость, корчась в своей агонии, затихает, уступая место безмыслию и безотчетным воспоминаниям. Чьи-то мысли, чьи-то строчки и фразы сменялись в сознании как фото в слайд-шоу. Наверное, поэтичнее и эффектнее было бы сказать «как кадры в немом кино», но куда мне до утонченности и шарма начала XX века?
Где-то в небе громыхнуло, потом сверкнуло ярко-ярко и пошел дождь. Только это и вывело меня из прошлого. Я заметила, как резко потемнело вокруг, стало значительно прохладнее и мрачнее. Так даже лучше. Я снова включила в голове свой фильм. Родной город, находящийся в 120-ти или сколько-то там километров, казался теперь невероятно «моим», желанным и самым-самым красивым. А эта беседка, плотная стена воды, грохот и постоянно сверкание – просто сон, который разрушится, стоит только прозвенеть будильнику или захотеть в туалет за пять минут до сигнала. Нет, это не сон. Что-то непонятное, чужое, но не сон.
- Здравствуйте, девушка, позвольте мне разделить ваше дождливое одиночество, - раздался голос рядом. Наглый подкат прыщавого подростка. Банальность какая.
- Только фильм мне не мешайте смотреть, - пробормотала я, откровенно надеясь, что этот нахал сейчас примет меня за сумасшедшую. Испугается, убежит, так ему и надо!
- А можно звук погромче? Я тоже хочу посмотреть.
Да, пуля, посланная ему, отрекошетила и попала всё же в меня. Похоже, у него броня от всех колкостей, либо я совсем уже потеряла квалификацию.
Не выдержала, посмотрела на своего собеседника. Я назвала его прыщавым подростком? Беру свои слова обратно, он перестал быть таким лет 5 назад.
Очень высокий. Выше меня сантиметров на 10 – 15. У него темные волосы, чуть длиннее обычного, намокшие под дождем, челка небрежными прядями лежит на лбу. Я не видела его глаз, мне как-то неудобно всегда было заглядывать людям в глаза. Если бы осмелилась в этот момент заглянуть, то увидела бы там, скорее всего, небрежность ко всему происходящему и едва заметную усталость. Ах, да, чертовщинка в глазах. Она у него всегда там, как щит от ненужных вмешательств.
Зато я видела его сильные руки, контроастно-загорелые по сравнению с белой футболкой, видела наглую и уверенную улыбку, которую хотелось «обломать», но я почувствовала, что в головне не осталось ни одной мало-мальски остроумной реплики (все возможные варианты я придумаю потом, завтра, может быть)
Снова сверкнуло и громыхнуло где-то совсем рядом, почти над нами. Я подняла взгляд вверх, забыв, что над нами крыша беседки. И увидела его глаза. Наверное, о таких говорят, что в них можно утонуть. Не хочу так говорить, об этих глазах нельзя говорить избитыми фразами. Это транс, гипноз. Это небрежность, усталость, огонек. А может всего лишь отблески дождя.
- Теперь вы точно не сможете меня прогнать, - наглый голос выводит из транса лучше щелчка пальцев или даже пощечины. Надел байку, которую до этого держал в руках, накинул на голову капюшон, как будто теперь это могло чем-то помочь. Поймала себя на мысли, что мне совсем не хочется, чтобы он надевал байку. Глупости, уговариваю себя. Всего лишь избыток романтических фильмов, просмотренных в детстве. Собрать мысли в слова.
- Делайте что хотите, - бросила скорее обиженно, чем зло. Молодец, Катя, верх остроумия, да-да. Ладно. По крайней мере у меня есть дождь.
Он лил всё сильнее и сильнее, стучал по жестяной крыше беседки, отдавал в ушах и ритме сердца, пробивался в сознании и пульсе, въедался в тело и мысли. Двигаться, молчать, говорить, думать, жить можно было теперь только в такт дождю, подчиняясь ему. Он нарастал, возвеличивался, увеличивал темп, и вскоре сердцу уже невозможно было работать в таком бешенном ритме, оно готово было взорваться, пульс не успевал за грохотом, сбивался. Я вдруг захотела, чтобы это всё прекратилось, чтобы наступила, наконец, тишина. Крепко зажала уши ладонями, зажмурилась, как маленький ребенок во время ужастиков. Трясет. Дождь. Холодно. Страшно.
Прошло некоторое время – какое-то совсем неопределенное его количество – мне уже тепло. Спокойно. Под щекой что-то светлое и мягкое, и, кажется, я сейчас запачкаю это что-то тушью. Что-то острое уткнулось мне в макушку. И дышит. Захотелось уснуть. В беседке во дворе, под затихающий дождь и чей-то топот, рядом с абсолютно незнакомым мне человеком, не думая об Инне и завтрашнем первом дне в университете.
Так-так-так. Беседка, двор, топот, Инна. Бежать!
Он, кажется, не был удивлен. За тот коротенький миг, что я смотрела на его лицо, на нем не отобразилось ни одной эмоции. Даже глаза были безразличны ко всему.
Придя домой я сразу же вытеснила из головы мысли о произошедшем. Холодным душем, попытками реабилитироваться в глазах Инны, страхами по поводу завтрашнего дня. Повторив миллион раз, что это – чистая случайность, что я больше его не увижу, что чудес не бывает, и не надо было мне в детстве смотреть сериалы.