Путь в небо... (Кладовка (проза, не вошедшая в рубрики))

В небе происходило что-то грустное и такое тоскливое, что хотелось разреветься. Ком встал в горле и никак не получалось его проглотить. Кутался в плащ, вместо того чтобы застегнуть его. Порывы ветра пронизывали до костей, проворные, забирались под одежду, резали кожу, заставляя трястись крупной дрожью. Скорее, добраться, скорее.
Сумерки, влажные и густые, со всех сторон. Вокруг не души. Морось холодила разгоряченное от быстрого шага лицо. Волосы насквозь промокли, и юркие капельки стекали за воротник.
Осень каждый год грустила как-то по-особенному, такое чувство, что случалась у нее каждый раз какая-то невообразимая трагедия. Разум тонул в зыбких сумерках, сознание плыло вместе с ручейками текущими по асфальту. Внутри все стянулось тугой спиралью, готовое взорваться в любой момент. Вот только знать бы, чем?
Дома высотки вокруг безучастны, даже зыбкие огоньки окон не могли растопить отчаянье, заполняющее все, до чего дотягивалось. В озябшей руке в такт торопливым шагам покачивалась полупустая бутылка коньяка. Дешевого, такого противного на вкус, что от очередного глотка, прямо из горлышка слезились глаза, а рвотные позывы заставили замедлить шаг. В кармане плаща влажная, помятая пачка сигарет. Зажигалка, сговорилась с осенью и ушла в глубокую депрессию, никак не желая отзываться. Огонек сигареты как маячок перед носом. Влажный асфальт блестел от света фар, проезжающих мимо машин. Выровнял шаг, стараясь не раскачиваться на ходу.
Подъезд встретил тусклым светом и гулкой тишиной. Эхо от шагов гремело в ушах. Один этаж, второй, третий. Дыхание с хрипом вырывалось изо рта, успокоить его никак не получалось, хотя в принципе не имело смысла. На середине пути остановится и почти залпом осушить еще половину того что оставалось в бутылке. Слегка восстановить дыхание и проглотить проклятый комок, так плотно засевший повыше груди. Огонек сигареты, в последнем порыве, опалил пальцы и сорвался вниз, тут же растоптанный мимоходом.
Небо встретило все такой же серостью и тоской. Дождь чуть усилился и тело, чуть согревшееся в подъезде, снова покрылось мурашками, которые, впрочем, почти сразу отступили. В кармане что-то робко завибрировало. Сообщение.
Дождь оставлял на экране телефона аккуратные капельки воды, тут же собирающиеся в струйки соскальзывающие вниз.
Снова глотнуть из бутылки, прежде чем читать. Встряхнуть головой, стряхивая воду с волос и лица. Тишина, нарушаемая только отдаленными звуками города. Чем ты выше, тем ты ближе к небу, не так ли?
Не нашлось поблизости места ближе к небу, чем крыша высотки, а так хотелось приблизиться, почувствовать запах неба. Интересно, как пахнет небо?
Недопитая бутылка стояла на карнизе, слегка покачиваясь.
« Где ты? Давай поговорим»
Как все просто, просто поговорить…
«Нигде прощай-прощай…» - мысль в голове, горькая ухмылка тронула губы.
Короткий шаг, весь мир под ногами. Глубокий вздох, расправить руки, как в сопливых фильмах. От остроты момента хотелось кричать, срывая горло. Воздух на миг уперся в лицо и грудь, словно пытаясь удержать…
Как сорвавшаяся капля. Момент истины. Момент, когда ближе всего к небу.
***
Сжимать в руках, бесполезный сейчас, телефон. Стоять у окна, беспомощно стискивать подоконник. Все мышцы напряжены. Беспомощность охватила, как пламя сухие поля в разгар лета. Где сейчас? Ответа нет, уже бесконечно долго нет. Щедрая на слезы осень безучастно барабанила по стеклу. Фары, проезжающих по дороге, машин выхватывали из темноты грустные деревья, с постепенно чахнущей листвой.
В груди теснилась тупая боль, лишь усиливающаяся от лихорадочных размышлений. Взъерошить ладонью отросшие волосы, провести по лицу, пытаясь стереть следы усталости, с застывшей маски обеспокоенности.
Ответа нет…
«Давай поговорим…»
Всегда ведь был шанс что-то исправить, сгладить острые углы непонимания и опустошенности. Виноват, нет смысла отрицать. Нервы истрепаны в клочья, но все можно подлатать и в следующий раз не было бы так больно. Ведь так хотелось в это верить. Глотнуть отвратительный, остывший кофе. Видеть в стекле окна жалкого себя, усилием воли давить желание плюнуть в это отражении. Телефон молчал, печально так молчал, а боль, стиснувшая все органы колючими тисками, все усиливалась.
Потрепанный, старый диванчик жалобно скрипнул под тяжестью тела. Веки саднили, словно припорошенные песком. Холодная, одинокая ночь становилась все темнее перед рассветом. Дождь почти стих, видимо, устав так же.
Хотелось прижать к себе, уткнутся в приятно пахнущие волосы, молчать, глотая комок слез облегчения, и покрывать поцелуями напряженное лицо, пока не смягчится под ласковыми руками и губами. Снять холодную одежду, не выпуская из объятий, проводить руками по гладкой коже, успокаивая выступившие мурашки.
Незаметно приближался холодный, осенний рассвет. Сморенный усталостью, лежал, прямо в одежде, на стареньком диванчике в гостиной. Телефон упал на пол, взирая на хозяина потемневшим экраном.
Проснутся, вздрогнув всем телом, и запоздало вспомнить, что было недавно. Схватить телефон, смотреть в бесполезную технику, надеясь получить долгожданный ответ. Где он?
За окном продолжался унылый траур осени. Небо, казалось, просто не могло быть более серым. Время тянулось так медленно, что, казалось, вот-вот могло застыть полностью. Уже в который раз писать и звонить, связывая этот бесполезный перечень цифр со своей судьбой.
« Аппарат абонента отключен или находится…»
Со злости кинуть телефон в многострадальный диванчик. Не очень сильно, чтобы не разбить, вдруг все же придет ответ.
Заиграла мелодия, заставив вздрогнуть всю комнату. Зло вибрировал телефон, видимо раздосадованный обращением. Волна страха прокатилась, вспотели ладони, и, кажется, скрипнули стиснутые зубы.
Незнакомый номер. Такой чужой, словно с другой планеты. Голос тоже был чужой и такой ужасный, что хотелось заткнуть уши, но телефон словно приклеился к уху, а колючие тиски, захватившие внутренности, уже безжалостно их перемешивали. Это какая-то нелепица, только что прозвучала на том конце. Грубая, страшная ошибка, не так ли? Нет?...
Стена поддержала, словно близкий друг будто, понимала, что ноги не в силах. Пробормотать что-то, и, наконец, бездушная штука отклеилась от уха. Зрение подвело, перед газами поплыла пустая комната. Боже-боже, какая же она пустая! Что-то капнуло на дрожащие руки, еще раз и еще. Откуда вода, потолок что ли протекал?
Постой, а как же?... Ведь все можно поправить, подретушировать, не так ли? Когда наступил тот момент, когда уже стало нельзя?
Капли продолжали капать на руки и футболку, поднести пальцы к губам, соленая вода?
***
Свет затухал, как будто гасли прожектора по окончанию представления. Мир вокруг, почему то не рухнул, не зазвенел осколками битого стекла. Ныли затекшие мышцы. Осень впала в сонное беспамятство и уже не плакала, а лишь шмыгала носом, когда безжалостные капли стекали по стеклу. Также ехали машины, так же шли люди.
Вы что не понимаете, что сегодня произошел конец света?!
Люди, вы равнодушны к этому?!... Люди!!!
Не помня себя, выйти из сырого подъезда. Воевать с зажигалкой и глотать горький дым, втягивая его так сильно, чтобы горечь стояла в горле. Тот путь в небо… Надо было найти его, непременно. Он все еще там.
Уверенность возрастала с каждой секундой. Ненавистная осень вытягивала скудное тепло из хрупкого тела. Такое хрупкое тело, но такое живое, как оно вдруг может перестать жить? Брести к темноте, глухие шаги в унисон с больным сердцем. Сердце, тяжелобольное сердце, кровоточащая рана, посыпанная солью. Колючие тиски, обосновавшиеся внутри, уже давно разорвали все остальные органы, такое живое тело истекало кровью.
Вот тот дом, откуда пролег путь в небо. Отчего он такой обычный? Разве он не должен светится неземным светом, и выглядеть как ворота в рай? Идти тем же путем что и он. Ступать туда, куда ступали любимые ноги, вдыхать тот же воздух. Приступы боли сгибали пополам, и приходилось снова и снова терзать кровоточащую от укусов губу, чтобы приглушить рвущиеся стоны. Дверь на крышу была закрыта, замок хлипкий, испуганный. Сорвать его, при этом ободрав кожу и вырвав несколько ногтей. Боль в руках только подтвердила, что внутри все гораздо хуже.
Крыша, безучастное, слепое небо, темное, бесконечное. Туда ты стремился? На карнизе стояла бутылка из под коньяка. Жар обжег тело. Твоя бутылка? Этот бездушный предмет сорвал с любимых губ самый последний поцелуй. Прикоснутся губами к горлышку, украсть его.
А где же золотой след пути? Его не видно. Почему то думалось, что он должен быть слепящим, таким ярким, чтобы резал глаза. Распахнулись ли крылья, развернулись ли объятья неба, принимая его?
Цепляться непослушными пальцами за перила, оставляя за собой кровавый след. Заплетающимися ногами отмерять ступеньки пути вниз. Этот путь в небо почему то закрыт, опухшие от слез глаза не видели его.
Разбухшая от дождя земля, черная как небо над головой и едва заметные следы. Там наверняка осталась кровь, простое темно-бурое пятно, все что осталось. Колени подогнулись, и уже не сдерживаясь, выть, жалобно, дурным, противным голосом. Уткнутся лбом в холодную, мокрую землю, рыть израненными пальцами, зажимая в кулаках, пытаясь впитать в себя хоть что-то от него.
Сойти с ума, исчезнуть, растворится. Страх обжигал волнами. Оголенные нервы трепетали. Брести по дороге, бросая пустые взгляды на шарахающихся прохожих. Заползти в свою пустую комнату, и ненавидеть себя. Повалится прямо на пол и заползти в угол, свернувшись калачиком и вспоминать, вспоминать.
Барабанили в двери, долго звонили, пока не сел телефон, но уже никого не существовало. Все рассыпались в осколках рухнувшего мира.
***
Взломали двери, ворвались в пустую комнату. Обеспокоенные голоса, заплаканные, полные сожаления лица. Смотреть пустым, невидящим взглядом, скользить по краю. Суета наполнила квартиру, трясли за плечи, приводя в чувство. Подсунули чашку с чем-то горьким. Выпить залпом, надеясь, что это яд. На улице глухая ночь.
А вот и он, ворвался, широкими шагами покрывая, разделяющее их пространство. Как же они похожи. Огонек надежды, чуть вспыхнувший в сознании, безжалостно раздавлен. Перекошенное ненавистью лицо. Схватил за грудки, повалил на пол. Бил с остервенением, пока не оттянули, с криками и матами. Лежать, сплевывая кровь разбитыми губами, не защищался, все правильно, все заслужил и даже мелькнула мысль попросить отпустить, чтобы он закончил начатое, но и она тут же погасла, в пустоте.
Кто то уже бережно протирал лицо, перебинтовывал руки.
А он сидел на полу в другом углу, обессиленный, с такими же красными от слез глазами. Ненависть пропитала, вползла в душу так плотно, что лицо стало как маска смерти. Сидели до рассвета, превратив квартиру в лагерь скорби. Сказали, что завтра похороны. Снова боль выворачивала наизнанку, сопеть в кулак, чтобы не услышали всхлипы. Лежать на диване, лицом в стену и чувствовать кожей взгляд, он так и сидел до рассвета, так же хрипел, давился слезами и болью, пока не сморил сон.
Солнце на сизом небе. Как издевка над человеческим горем. Ласковые лучи грели щеку. Проклинать такую непостоянную осень. Искать взглядом любимое лицо и с еле слышным стоном напоминать себе, что его нет.
На асфальте валялись зеленые листья. Было в этом что-то не правильное, ведь зеленые листья должны быть на деревьях, пока не пожелтеют. Пока не придет их время.
Он как зеленый листик опал не в свое время. Так же не правильно.
***
Стояли люди, просто стояли и смотрели, хотя нет, некоторые тихо причитали, или плакали. Он отошел к матери, ей было хуже всего, пришлось поддерживать ее под руки, обнимать, силясь унять безутешное горе.
Стоять поодаль, не решаясь взглянуть в эту роковую коробку, которая через некоторое время должна стать его последними пристанищем. А он, конечно, же уже лежал там. Бросить быстрый взгляд исподлобья, и снова вперить глаза в землю. С трудом сглотнуть комок, который за эти дни просто сроднился с горлом. Голова нестерпимо болела, как будто внутри черепа, кто то выцарапывал что-то, ржавым ножом. Люди косились, видимо им не нравился человек, стоящий поодаль от всех. Еще острее ощутить свое одиночество. Решится, подойти поближе. Израненные пальцы, заботливо перебинтованные, с силой впились в ладони. Боль окатила жаркой волной, тело покрылось испариной, ничего, за то, это отрезвляло.
Он обернулся такой бледный, что кожа его казалась прозрачной, губы словно тонкий, белый шрам посередине лица. Глаза лихорадочно бегали, взгляд метался, словно надеясь что то отыскать. Может быть, так же, избавления от одиночества. Нет, братик, нет у нас теперь такой возможности.
А он просто лежал тут, и ему все уже было безразлично. Зацепится взглядом за него и уже не смочь оторваться. Он словно спал. Так всегда говорили про мертвых. Их обычно приводили в порядок в, омерзительно пахнущем, морге, и они, чаще всего, были похожи на спящих, но так тяжело смотреть в любимое лицо. Видеть его спящим, и знать, что ничем его не разбудить.
Тихо на кладбище. Так тихо, что от карканья пролетающих огромных воронов стыла кровь, а липкий пот выступал на лице и спине. Вереница людей потянулась прощаться с умершим. Только не это. Один из последних подошел, снова прокусил губу, и кровь потекла по подбородку. Вытереть ее тыльной стороной ладони, прикоснутся губами к холодной, сухой как бумага, коже. Глухой еле слышный стон.
Прости меня, прости.
Возвращаясь обратно к машине, споткнутся и растянутся всем телом, на разбухшей от дождей, земле. Сзади раздался испуганный шепот. Кто то тут же подскочил и поднял на ноги.
Вроде была такая примета. Тот, кто упадет на кладбище - не жилец…
***
Через неделю он пришел, пришел поздно ночью и принес коньяк такой же, самый дешевый и противный, вместе пили с горла по очереди, смеялись и вспоминали про него. Потом, каждый плакал по отдельности, один в пустой кровати, другой на старом диванчике.
Сегодня он приснился в первый раз. Он пришел под вечер, и с дверей накинулся с поцелуями. Руки его обжигали во сне, словно каленое железо. Дрожал мелкой дрожью, от накатившего возбуждения. А он уже снимал одежду с себя, тянул в спальню. Улыбался нахально, как всегда. Кожа к коже. Миг, и языки сплелись во влажном поцелуе, спертое, хриплое дыхание. Окунутся лицом в длинные, шелковистые волосы. Бездумно водить пальцами по спине и груди. Оказаться голым, открытым, распятым под ним. Возбужденная плоть сведена сладкими спазмами, от предвкушения. Закусить губу, подавить стон и закатить глаза, сдаваясь на милость жадного рта.
В плену его так влажно и приятно, что судорога сводила каждую мышцу. Нетерпеливо поддаваться навстречу бедрами, стремясь глубже проникнуть в жаркий рот, так бесстыдно заглатывающий член. Он смотрел исподлобья передернутыми пеленой возбуждения глазами. Остановился, ухмыльнулся так бесстыдно, что мурашки побежали по спине.
Снова накрыл своим огромным телом, навалился, прижимая к постели. Целовал, неистово, оставляя бордовые засосы на шее и даже груди. Рука уже блуждала меж раскинутых, властным движением, ног.
Потом, неожиданно, начал трясти за плечи и выкрикивать имя.
Было стыдно, проснутся, с мокрым от спермы бельем. В темноте его брат возвышался, словно черная статуя. В смущении отвернутся, прикрываясь одеялом. Почему то он сразу отступил, казалось, сам смутился. Постоял, переминаясь с ноги на ногу. В полумраке ночи он еще больше был похож на него. Когда он резко приблизился и порывисто впился в губы, от неожиданности даже не смог оттолкнуть его. Придя в себя, все же отстранится и увидеть его, убегающего из комнаты. Потом торопливые сборы, и гулко стукнувшая входная дверь. До рассвета не мог прийти в себя, от смущения и омерзения к себе.
***
Снился он почти каждую ночь. Через пару недель это стало почти привычным. Встречать его в своей квартире, как всегда было наяву. Просыпаться, кидать белье в стирку и долго приходить в себя, в душе. Его брат больше не приходил. Звонить ему, конечно, не имело смысла, да и не нужно было его присутствие.
Он снова был рядом. А потом, через еще некоторое время, он впервые появился наяву. Сидеть на полу с ним, было сказкой. Сердце грохотало в ушах. Промелькнула мысль ,что что-то было не в порядке, но радость встречи с ним, затопила разум сладкой волной. Разговаривать несколько часов, пить коньяк и даже касаться его, было блаженством. Правда, у него были такие холодные руки, что отогреть их не как не получалось. Он просил, не беспокоится и ласково улыбался.
Он появлялся среди прохожих, махал рукой, сидел рядом в транспорте и ждал ночью в постели. Жизнь приходила в норму.
Брат его пришел и все испортил. Он явился через месяц, после того злополучного поцелуя. Долго стоял на пороге, с недоумением взирая на улыбку, не сходящую с лица. Попросился войти. Был вымокший до нитки и холодный как лёд. Впустил, напоил кофе с коньяком.
За окном осень завывала косым ливнем. Ветер уныло пел в проводах. Небо, которое днем еще было белым, ночью снова стало черным и непроглядным. Постепенно приближалась злая зима.
Он стоял за спиной, как всегда, в последнее время, добавляя смелости и света одним своим присутствием. Обернутся и посмотреть в любимые глаза цвета черного кофе. Его брат смотрел с недоумением на эту сцену, тиская в руках, почти пустую, чашку. Глубоко вдохнуть.
***
Рассказать ему, было ошибкой. Он как то странно посмотрел, поставил чашку аккуратно на стол. Схватил за грудки и ударил по лицу. От неожиданности, упал на пол, но он уже был рядом, и зло смотрел на брата, сжимая кулаки. А тот подскочил, снова ударил, а потом и вовсе залез сверху и долго бил крича, что то про то, что это все сплошное безумие, что надо вообще в дурку таких отправлять.
Очнулся у себя в кровати. Лицо болело все, и голова звенела как большой колокол. А он лежал рядом, сочувственно поглаживал по щеке своей ледяной рукой. За окном занимался сырой рассвет.
Брат его сидел на полу возле кровати, а возле него валялась пустая бутылка коньяка. Он спал, голова его упала на грудь.
Он не приходил больше, когда брат был рядом. Наверное, обижался, за вред, что он причинил. Возражать против его присутствия, не имело смысла, он вбил себе в голову, что все это, фантазии сошедшего с ума и старался не оставлять наедине с ним. Но оставались еще сны. Такие томительно приятные, что все чаще, хотелось не просыпаться. Тот заметил и вовсе настоял, ночевать в одной постели. Безразличное пожатие плечами, было ему ответом. Говорить с ним, совсем не хотелось, но прогонять его было жалко. Таких грустных глаз не видел никогда.
Первый снег выпал после обеда, а небо, почти все время белое до этого, стало стальным. Снежинки кружились в воздухе, принося какую то детскую радость в душу. Сегодня он появился в душе, привычным движением прижимая к стене. А потом жарко зашептал в ухо, что покажет сегодня ночью путь в небо, по которому он смог бы забрать с собой. Брат его косился подозрительно, словно его раздражала счастливая улыбка.
До вечера бродить по улицам вдыхая морозный воздух. Целоваться в подворотнях прижимаясь к широкой груди. Пить кофе за маленькими столиками в кафе. Смотреть на небо и людей. Прощаться что ли…
Когда стало совсем темно, а снег почти перестал идти, он возник рядом и взял за руку, ободряюще сжав ее. Улыбнулся через плечо и повел за собой по, пустым сейчас, улицам. Говорить ничего не хотелось, все уже было сказано. Боль отступила, все больше накатывало облегчение.
***
Безликий подъезд, неизвестно какого дома. Шаркающие шаги по ступеням. На ходу закурить сигарету и выпускать дым, пополам с паром. На глаза от чего то навернулись слезы, пришлось смахивать их, чтобы не мешали смотреть под ноги. Дверь на чердак тут, была открыта. Крыша, вся засыпанная снегом, резала глаза своей чистотой. Остановится, чтобы перевести дыхание. А он стоял чуть впереди, вполоборота и терпеливо дожидался, с теплой нежностью в глазах.
Сразу за карнизом крыши золотился путь.
Он был точно такой, как представлялось в воображении, от восторга вскрикнул как маленький. Вот же он. Оскальзываясь на скрипящем снегу, подойти к краю. Он стоял, уже по ту сторону и протягивал руку.
Вот теперь все правильно, все так, как надо. Еще одна сорвавшаяся капля, нет снежинка, кружащаяся в воздухе, ведь зимой выпадает снег. Ступить на край. Взглянуть в любимые глаза и нырнуть вперед…
***
Как то не так представлялся путь в небо, не холодным ударом об стену высотки. Висеть, на высоте десяти этажей, было страшно, так страшно, что невольно заскулил от ужаса и почувствовал, что еще немного и мочевой пузырь не выдержит. Сверху что то вцепилось в воротник куртки.
Какой к черту золотой путь?! Не его, не пути, не было и в помине. Ноги беспомощно болтались в воздухе. Голос сверху принадлежал его брату. Матерился на все лады и просил не дергаться. Мучительно текли секунды. Постепенно подтягивая вверх, он все же втянул за куртку обратно на крышу.
От ужаса и шока ничего не мог произнести. Он сидел на холодном снегу и вытирал рукавом кровь, струящуюся из разбитого носа. Тут же обозначилась дорожка, по которой он скользил, чтобы успеть поймать. Просто как в кино, в самый последний момент. Загадка какая то, откуда он узнал, где искать? Тяжело дышали вдвоем, потом он отвесил затрещину, и порывисто прижал к себе, зарываясь лицом в волосы. Обнять в ответ, и тут почувствовать себя в полном порядке.
Он оторвал от себя и посмотрел в глаза, сжимая руками за плечи. Во взгляде его читалось облегчение. Вдруг мучительным стало желание, прикоснутся к вздрагивающим губам. Потянутся вперед и прикоснутся, осторожно, ожидая отказа и почти со стоном, почувствовать в ответ прикосновение влажного языка.
Темная дорожка в снегу на крыше, вдруг показалась тем самым путем в небо…