как будто собиралась жить и жить. И скорый показался очень скоро, хотя сегодня мог и не спешить. Да лучше бы он шел и вовсе мимо – откройте для него запасный путь! Но лязганье колес неумолимо… Она уже готовится шагнуть…
Я выправлю нелепую брутальность, где с телом расстается голова! Создам альтернативную реальность, где бедная Каренина жива! Войти туда вы нам не запретите, и, в пику зазевавшейся судьбе, скажу я: - Ах, сударыня, простите! Мне кажется, вы будто не в себе… Взмахнут ее ресницы, невесомы, улыбка оживит ее уста, и мы, как будто издавна знакомы, заглянем в ресторанчик у моста. На стенах там парящая Аврора, расписан купидонами плафон, и, чтоб не отвлекал от разговора, я выключу мобильный телефон. И где-нибудь в районе полшестого скажу ей без жеманства и манер: - В трагическом романе Льва Толстого вы подали неправильный пример! Судьба вам не представила уступок, не сжалилась ни на день, ни на миг, но ваш неосмотрительный поступок десятки на подобное подвиг. И вы меня послушайте, как друга, и это постарайтесь не забыть: и так у нас с рождаемостью туго, так вы еще смогли усугубить! Простите уж за юмор солдафонский, но истина и в юморе видна: Онегин там, Печорин или Вронский – их тысячи, а жизнь у вас одна!
Закат раскинет розовые перья, качнутся за окошком дерева… Чем больше говорю, тем меньше верю и сам в свои разумные слова. В посуде закопченной и железной нам вынесут картошки и грибов. И скажет мне Каренина: - Любезный, вы знаете, как лечится любовь? Помогут ли больничные палаты от чувства, что терзает и печет? Любовь неотделима от расплаты, и мне еще не выдали расчет! –Потом поправит шарфик от простуды и обратится ласково ко мне: - Спасибо вам! Ступайте с Богом, сударь. Мне не поднять рождаемость в стране!
А крыть-то мне, фактически, и не чем, окончилось волшебное кино. Я выйду в разгорающийся вечер и гляну на Каренину в окно. Сидит она, поникнув головою, задумчива, возвышена, тиха… Пускай она останется живою хотя бы в мире этого стиха!
