Никак не мог дождаться, когда пойду в школу. Ждал несколько лет. Сестра была ученицей. И мне хотелось. Читать книги. Выучиться, чтобы стать, как все, большим и взрослым. Сколько себя помню, всегда хотелось вырасти и скорее стать взрослым. Моё малолетство было чем-то не настоящим. Неполноценным. Только взрослые по-настоящему живут. В чём заключается жизнь взрослых, я не знал. Просто видел, что им всё можно, можно то, чего не разрешают детям, говорят, что тебе рано, подрасти надо. А расти приходится очень долго, многие годы, а они такие длинные. Вот если бы как в сказке, лёг спать, а проснулся взрослым. Было бы здорово. Но такое только в сказках бывает, в жизни всё по-другому.
К первому сентября мама сшила мне новую тёплую рубашку и брюки из старого перелицованного то ли пальто, то ли взрослого костюма синего защитного цвета. А на голову фуражку из этого же материала с настоящим, как у военных, козырьком. Подпоясанный широким ремнём, дедушка смастерил, я выглядел, будто в военной форме. По цвету она отличалась от настоящей военной, но сразу бросалось в глаза, что такая форма может быть только у военных.
Деревенские ребятишки безошибочно определили и в первый же день самые бойкие и решительные, особенно старшеклассники, школа была четырёхлетка, стали дразнить меня: «Командир! Командир!». Мне было обидно и стыдно за свою форму. Но потом как-то все свыклись и не обращали внимания, во что я одет. Позже случались и другие разные неприятности, но их было немного, потому первый класс мне запомнился как удачный и счастливый год в моей жизни. Я легко и охотно выполнял домашние задания, успешно отвечал на уроках.
Удивительная вещь произошла на одном из первых уроков, когда учительница сказала взять карандаши, чтобы сделать в тетрадях записи. Дело в том, что я левша. Рано начал не только рисовать, но и писать. И проделывал всё это левой рукой. В шесть лет мог написать все цифры и целые слова, хотя и печатными буквами. Мама переживала, что в школе надо мной будут смеяться. Все попытки и мамы и сестры научить держать карандаш в правой руке оказались напрасными. Я никак не мог взять правильно карандаш, не то чтобы написать правой рукой. И взрослые решили, пусть остаётся всё, как есть.
Мне тоже было стыдно идти в школу, не умея писать правой. На уроке Любовь Ивановна сказала: «Дети, возьмите карандаш в правую руку». Все взяли, и я тоже. Потом надо было прижать нижнюю часть карандаша на некотором расстоянии от кончика подушечкой указательного пальца к среднему, а весь карандаш большим пальцем к кисти руки. Может она как-то по-другому объясняла. Я не запомнил. Но в точности проделал с карандашом, что говорила учительница. И когда сказала провести вдоль косой линии палочку, провёл без всяких затруднений, как будто всегда писал правой рукой. Я выполнил все задания учительницы. И с того урока писал только правой рукой. А рисовал и правой и левой. В основном правой, но если в каких-то местах левой было удобнее, охотно брал карандаш левой.
Поскольку с малых лет хорошо рисовал, буквы у меня получались красивыми, с письмом был полный порядок. Мало того, однажды Любовь Ивановна не поверила, что целую строчку цифры «2» написал я. Она сказала: «Признайся, что эту строчку написал дома кто-то из взрослых». Я не согласился. Тогда она решила проверить, заставила в присутствии всего класса написать «двойку». Я написал. «Напиши ещё». И тогда я написал всю строчку до конца. Она убедилась, что я не обманывал, но ничего не сказала и даже не похвалила, что у меня так здорово получаются «двойки».
Вообще к моей учёбе она относилась с недоверием. Мне думается с неодобрением. В конце первой четверти она сказала, что по арифметике мне ставит за четверть «четыре». Я не согласился и сказал, что знаю на «пять». Остальные оценки у меня все были «пятёрки». Тогда она стала спрашивать с меня счёт. Мы к тому времени уже знали счёт до «двадцати». Сначала я должен был сосчитать до десяти и в обратном порядке. Потом стала задавать на сложение и вычитание. Я все действия проделал быстро, но раза два запнулся, дал неверный ответ. И хотя тут же сам поправился, Любовь Ивановна сказала: «Вот видишь, ты ещё не знаешь на «отлично».
Та же история повторилась во второй четверти. На этот раз с чтением. По арифметике во второй четверти «пятёрку» получил, а за чтение вышла «четвёрка». Обидно было. Я так старался. Так прилежно готовил уроки и на уроках выполнял всё, как говорила учительница.
Был ещё такой неприятный случай. Когда тетради, которые нам дали в начале года, кончились, мама купила на базаре листы не разлинованной бумаги. Дедушка нарезал её ровно, он у нас всё умел. И мама нитками сшила две тетрадки, обложки взяли от старых. Линии я сам расчертил. В клеточку было несложно. Провёл сверху вниз на одинаковом расстоянии линии, а потом поперёк на таком же расстоянии, чтобы клеточки получились квадратными. А вот в косую линейку провести правильно все линии не удалось.
Надо было прочертить линию, отступить от неё на расстояние, чтобы было место для заглавных букв, потом три линии подряд для маленьких букв, потом вниз опять отступить, чтобы было место написать нижнюю часть буквы «д», «у», длинную палочку у «р», чтобы не спутать с буквой «п». Потом ещё раз отступить на такое же расстояние, и снова три линии рядышком. После всего этого провести на одинаковом расстоянии косые линии. Наклон определил на глаз, глядя, как они проведены в исписанной тетрадке. И тут у меня не всё хорошо получилось. Я и сам это заметил. На некоторых страничках расстояние от трёх строчек вверх оказалось слишком большим.
Подходит во время урока ко мне Любовь Ивановна и говорит: «Что же у тебя буква «б» получилась такая уродливая. Смотри, какой длинный хвост у неё получился. Разве я вас такие учила писать буквы?» Я стал объяснять, что писал по линейке, не мог же хвостик повернуть, не дойдя до верхней строки. Она повторила, что буква написана неправильно, и пошла смотреть, что написали другие ученики. А мне стало обидно.
Я понимал, что вся беда в том, что неправильно расчертил линии. Только по этому буква получилась уродливой. Но написана строго по линейкам и красиво. Так выводить буквы никто в классе не умеет. Мне бы взять и провести ещё одну линию, поближе к трём строчкам. И тогда буквы получились правильными. Но я не догадался, а учительница не подсказала. И я продолжал весь урок старательно выписывать неправильные буквы.
Несмотря на войну, голод, мама ежегодно устраивала нам новогоднюю ёлку. Деревня была в степи. Ёлки у нас не росли. Поэтому вместо ёлки наряжали деревце. У нас сохранились игрушки с довоенного времени. Это были стеклянные серебряные, красные, зелёные и синие бомбочки, фонарики, звёздочки, птички и рыбки. Были игрушки из картона, склеенные из двух половинок, рельефные петушки, утки, зайчики. Их в типографии печатали тиснением и покрывали серебряной краской, так объяснили мне старшие. Мне почему-то всегда было интересно, как что изготавливают, и не смогу ли я сделать то же самое своими руками. Оказалось, что это могут только взрослые на машинах.
Были хлопушки, красивые из цветной блестящей бумаги цилиндрики с бахромой по обоим концам. Почему их называли хлопушками, не знаю, они не хлопали, но красиво висели на ёлке. Ещё на длинной прочной нитке в ряд развешивались флажки, разноцветные с отпечатанными картинками. Вверху ёлки на макушку надевалась стеклянная красная звезда. Чтобы ёлка выглядела наряднее, мы каждый год делали и вешали самодельные игрушки. Разноцветной бумаги не было, делали из обычной, и если доставали краску, то красили или вывешивали так. И ещё клеили цепи. Для цепей хорошо подходила бумага из под обложек ученических тетрадей. Неширокие полоски склеивали в колечки. В готовое колечко вставлялась полоска, и склеивалось очередное колечко. Клея не было, мама из муки делала клейстер. Цепь с ветки на ветку вокруг ёлки спускалась от верхних до нижних ветвей, в дополнение к развешанным флажкам.
Хлеба не было, но на Новый год обязательно пекли сладкое печенье. Из серой муки мама катала тесто. И мы с сестрой круглым стаканом выдавливали кружочки, полумесяцы. На ёлку приглашали соседских ребятишек. Соседей у нас было немного. Играли, веселились, вокруг ёлки устраивали хоровод. Печенья за ниточку подвешивались на ветках рядом с игрушками. Их снимали и тут же съедали за рассказанное стихотворение, песенку или танец. А когда расходились, каждый получал кулёк, свёрнутый из разрезанной на части газеты, с печеньем.
В школе была настоящая ёлка. Большая под самый потолок. Любовь Ивановна попросила, у кого есть дома ёлочные игрушки, принести по нескольку штук, после окончания новогодних праздников игрушки получим обратно. Я тоже принёс несколько игрушек. Но когда после каникул стал забирать, одной простенькой картонной игрушки не оказалось. Учительница тут же предложила взамен стеклянный парашютик. Купол был разноцветный, нижняя часть прозрачная с жёлтым оттенком. Я с радостью принял игрушку, как подарок, и сохранил на память о первой школьной новогодней ёлке.
Ёлка запомнилась светлым счастливым праздником. Сначала был концерт, подготовленный учениками, потом пели «В лесу родилась ёлочка», водили хоровод. Потом всем желающим получить приз предлагалось прочитать стихотворение или спеть песенку. Я заранее дома выучил новогоднее стихотворение. Желающих было много. Но мне тоже удалось прочитать стихотворение. Читал я громко и с выражением. И мне аплодировали. Выступившим снимали с ёлки подвешенные на нитке печенье или конфету. А в конце праздника Дед Мороз вручил каждому пакетик с новогодним подарком. Я его принёс домой, и мы вместе с сестрой ели конфеты и настоящие печенья, которые только в магазине бывают. Сестра рассказала, что до войны у нас каждый день были конфеты и такие печенья.
Занимались мы по два класса вместе: первый с третьим, второй с четвёртым. Учиться в первом классе было интересно, но в третьем ещё интересней. Третьеклассникам на уроках рассказывали про древних славян, а на уроках чтения читали захватывающие рассказы, от которых я сильно переживал. Мне особенно запомнились про Жилина и Костылина и про мальчиков-гимназистов, которые пытались бежать в Америку, но их вернули. Вообще в первом классе мы много чего узнали, чему учат в третьем.
Уроки физкультуры в холодное время проходили в коридоре. Он был квадратный. Мы играли в разные игры. Выстраивались по кругу в затылок по два человека и играли в «кошки-мышки». Весёлая игра: надо быть очень внимательным, чтобы водящий-кошка не украл стоящую перед тобой мышку. Или попарно выстраивались в ряд, брались за руки, и водящий проходил, согнувшись, внутри ряда и выбирал себе для пары напарника и с ним становился в первый ряд пар. Оставшийся без пары заходил с конца ряда и делал свой выбор. Мальчишки обычно выбирали девчонок, а девчонки мальчишек. Игра называлась «ручеёк».
А ещё несколько раз мы учились надевать противогазы. Каждый получал сумку с противогазом. По команде надо было быстро вытащить маску и, взявшись пальцами изнутри растянуть и быстро надеть на голову так, чтобы воздух не попал под маску, чтобы дышать можно было только через противогазную коробку. Шла война и учительница объяснила, что каждый взрослый и школьник должны уметь пользоваться противогазом.
Не обошлось без неприятностей. Мама меня учила с первых дней, как я пошёл в школу, если кто обидит, говорить учительнице. И хотя обижали меня редко, я каждый раз добросовестно обращался к учительнице и рассказывал, что произошло. Это случалось не часто. Ведь не станешь говорить учительнице, что меня дразнили слово «командир», когда я пришёл в костюмчике и фуражке, похожей на военную.
Старшеклассникам видимо не нравилось, что я всякий раз жалуюсь на них учительнице. Однажды до начала занятий подошли ко мне в коридоре несколько больших мальчишек. Окружили и стали обзывать «ябедой». Бить не били, но размахивали руками и даже не сильно толкали, угрожали, говорили, что если я не перестану ябедничать учительнице, они меня в другой раз побьют. Я не знал, что такое «ябеда». Но мне было страшно. Мне не хотелось, чтобы меня били. И ещё я понял тогда, что жаловаться учительнице на ребят нехорошо. Это самое постыдное дело для школьника. Я тогда решил, что больше никогда не буду ябедничать. И когда стал учиться в последующих классах, даже гордился тем, что никогда больше не был ябедой, и сам обзывал этим презрительным словом слабаков, которые ябедничали на одноклассников. Даже если это были девчонки.
Ещё один неприятный случай запомнился в первом классе. На большой перемене нам давали кружку горячего сладкого чая и кусок черного хлеба. Чтобы вкуснее есть хлеб, ребята приносили из дома морковку. Я как-то тоже пришёл с морковкой. Но морковка у нас была какая-то мелкая, неприглядная. Мы же горожане, не умели выращивать на огороде так, как это делали местные жители. Ребята показывали свою крупную красивую морковку и смеялись над моей, обзывали её худосочной. Я рассказал маме, как меня высмеяли за морковку. Через несколько дней мама где-то раздобыла несколько больших морковин. Одну я взял в школу. Такую большую морковку ещё никто в школу не приносил. Я торжествовал. Пусть теперь позавидуют моей морковке. Но какое же было моё огорчение, когда ребята дружно подняли меня на смех. Они хватались за животы, будто помирают со смеху, и кричали, что это кормовая морковка, которую едят только коровы.
Сам я никогда ни с кем не ссорился и никого не дразнил. Но и со мной таких случаев было мало. Так что первый класс я закончил без тягостных воспоминаний. Мало того в конце года, когда Любовь Ивановна выдавала нам табеля, сказала, что у меня за год одни «пятёрки» и мне полагается «похвальный лист». Но в школе таких листов сейчас нет, поэтому я просто должен запомнить, что первый класс окончил с «похвальным листом».
Самое замечательное на моей памяти событие в том году произошло 9-го мая. 8-го мая я не пошёл в школу. Решил прогулять. Вообще за весь год я мало раз прогулял школу. Но иногда хотелось не ходить на уроки. Тогда я говорил маме, что заболел, жаловался, что болит горло и голова. Мама повязывала мне на голову мокрое полотенце и давала пить чай с сахарином. Сахар у нас редко был, а сахарин иногда удавалось купить. Мама меня жалела, заботилась о моём здоровье, поэтому и в этот раз разрешила остаться дома. На следующий день я было решил идти в школу, но потом передумал. Отдохну от занятий ещё денёк.
Дождя не было, но день выдался пасмурный. Вдруг вбегает мама и кричит: «Победа! Победа!» И собирается бежать к райкому, возле которого на площадке стали собираться радостные счастливые люди. Мне тоже захотелось посмотреть, как радуются победе пережившие войну сельчане. Но я опасался встретиться с учительницей. Что я скажу ей, если она меня увидит? Как объясню, что в школу не пошёл, а на улице оказался? Но всё же рискнул. Разве можно было не посмотреть, как взрослые встречают победу. Народу собралось немного. Кто на работе был, дети в школе. Но те, кто пришёл, обнимались, что-то кричали друг другу. Все смеялись. А когда гармонист стал играть, все пустились в пляс. Плясали лихо, от всей души. А молодые женщины по очереди ещё пели смешные частушки. Я смотрел на всех и тоже радовался.
Моя жизнь до войны запомнилась одним коротким временем. Потом всё время шла война. Год за годом. Получалось так, сколько я живу, столько лет идёт война. И мы все и дети, и взрослые понимали, что без войны жить будет лучше. Не будет немцев, с которыми надо воевать. Немцы не будут больше разрушать наши города и сёла. На фронте не будут убивать наших солдат.
Моя тётя в 1944 году окончила партийную школу в Тамбове. И её направили на работу в освобождённую в том году от немцев Прибалтику. Она писала нам письма. А потом договорились, как кончится война, она приедет за нами, и мы тоже переедем Латвию, чтобы жить всем в одном месте. Моя мама – её сестра, а дедушка не только мамин отец, но и отец маминой сестры. Поэтому тётя считала, что она должна позаботиться и о своём отце и о сестре, у которой двое детей и нет мужа.
Я в школе нашёл на карте Латвию и столицу Ригу. Но города Валка, куда мы должны были поехать, на карте не было. На карте были только большие города, а Валка город маленький. Когда в школе занятия закончились и у меня и у сестры, тётя приехала за нами, и я с нетерпеливым интересом поехал в далёкую Латвию, что находится у самого Балтийского моря.
