Она стояла на коленях, чуть разведя в стороны руки. Кажется, её тело сделано из фарфора. Хочется мягко дотронуться до её плеч, вздрагивающих теперь – то ли от холода, то ли... Она постояла так с минуту, а потом снова принялась выводить на песке слова. До самого горизонта раскинулось море. Пятно растекающегося по небу заката вызывало во мне теперь странную тревогу.
- Пойдем домой, - сказал я, и она резко обернулась. За это короткое время я уже привык к ней так сильно, что мог бы сказать, что глядел в её глаза бесчисленное множество раз, в течение многих лет. Но это были лишь несколько недель. С того момента, когда я встретил её у книжного магазина. И до сегодняшнего дня, первого дня на берегу моря. Это мой подарок на её день рождения. Дни у моря. В маленьком домике, где посреди небольшой гостиной стоит квадратный обеденный стол белого цвета.
- Дай мне руку, пойдем.
Она молча отвернулась и продолжила писать. Я не читал фразы целиком. Нарочно. Мой взгляд лишь выхватывал случайные слова. Такие, как «берега» (берегА или бЕрега?), звук, иногда, время. Это мне совершенно ничего не говорило, но я пытался понять её даже по этим разрозненным кускам. Я знал, что если увести её отсюда прямо сейчас, мы ещё сможем начать разговор, но одновременно был уверен – если не дать ей дописать текст, она не уснет. Ни сегодня, ни… возможно, она снова будет подолгу стоять на балконе, думая о том, чего мне никогда не узнать. В эти моменты, кажется, ничто не может украсть её из тех миров, где она витает.
- Зачем ты привез меня сюда? Я ведь даже не просила. - Песок на её пальцах. Крохотные песчинки песка.
- Потому что мне показалось, что тебе нужно было быть здесь.
- Откуда? Что ты можешь обо мне знать? Кроме имени? Кроме того, что я люблю апельсиновый сок, и что мне часто бывает холодно.
- Я отведу тебя к нему. Хочешь? – я нагнулся в тот момент очень низко к её лицу.
Тогда она отпрянула, замерла, и поглядела на меня. На мгновение мне показалось, что я увидел в её глазах кого-то…. И тогда я понял, что ни единого раза не отражался в её глазах. Там всегда был кто-то другой. Её зрачки впитали его образ, как будто она не сводила с него взгляда так долго, что забыла обо всех других лицах. Как будто она до сих пор продолжала любоваться им.
Иногда мне хотелось бросить её здесь и уехать. Навсегда. Не видеть этого больше. Не слышать. Но я не мог. Не мог оставить – её. Не мог оставить свои мысли. Иногда она казалась мне ребенком, единственным оставшимся в живых после страшной катастрофы. Катастрофы, в которой всем переломало кости, раздробило множество судеб, а она осталась жить, дышать, глядя, как все остальные уходят на дно. Я самому себе показался тогда – опасным. И я не мог прикасаться к её снам – просто потому, что они были слишком живыми в ней. Единственными живыми в ней были её сны, а я ничего об этом не знал. Она говорила как-то, что хотела бы точно знать, что с ним все хорошо. И тогда – только тогда, она смогла бы услышать голоса оттуда.
Закаты здесь изумительно красивы. Впрочем, о чем это я. Закаты и море – штамп ещё более приевшийся, чем диван у камина и сказки вслух. Может быть и так…. Но бывало, на её лице в это время отражался красноватый отблеск - тогда она напоминала существо из другого мира.
- Мне нужно найти, - вдруг произнесла она, отрываясь от письма и оборачиваясь на меня снова, но теперь уже – без прежней стали в голосе. – Понимаешь?
Слова утонули в шуме волн. Порой казалось, что звук этот становился чуть более громким, чем всегда. Как бывает, когда вдруг начинаешь слышать стрелки часов, хотя до этого казалось, что вокруг совершенно тихо.
За это время я так часто забывал о своей боли, что научился так или иначе – постоянно улавливать её личную боль. Меня мучило, что я не знал источника. Мог только предполагать. Мог только ловить отражения в её глазах и обрывки слишком громких мыслей. Я любил её?
Да. Но с самого начала я был ей почти братом. Беда только в том, что однажды понял, что влюбляюсь.
Она двигалась как грациозный, таинственный зверь, особенно в темноте, я прикасался к ней на секунду, на две, и тогда мне становилось страшно – страшно от мысли, что в ней было что-то ещё. В те мгновения она становилась другой. Она ускользала, и я знал, что тот, чье отражение было пленником её глаз, только он мог бы понять, что же это с ней. И я ронял голову в свои ладони и старался не зарыдать, когда она, босиком выбегая на балкон, долго стояла там. Иногда мне казалось, она висела в воздухе, чуть-чуть оторвавшись от пола. Это так необыкновенно, она не обвиняла, не плакала, не жалела ни о чем. Она просто жила и всё. Просто жила, и кажется, её совсем не убивала её память. Она никогда не читала мне вслух. Но мы много говорили о книгах. Она любила вино, но кажется, вообще не пьянела.
Я думал оставить её и уйти. Взять билет обратно и смотреть сверху, как медленно тает позади земля, а может, я вообще хотел оказаться в космосе. Но она меня опередила. Собрала вещи и вылетела на пару дней раньше. Чтобы окунуться в свою собственную, не узнанную мной вселенную. Я смутно помню, сквозь сон, что она села на край моей кровати и провела рукой по волосам. Она долго говорила, но я никак не мог вынырнуть из сна, чтобы суметь задержать её. Взять за руку. Мне казалось, её голос звучит во сне, но он был реальным, и когда я во сне смотрел в её лицо, она рисовала пальцем на моем плече воображаемые линии. Она говорила что-то о том, что её сердце очень далеко отсюда, и что она помнит слишком много, так много, что скоро вся переполнится этой памятью и утонет. Я знал то, что бывает так, когда память увеличивается. Не теряется, а просто… становится более четкой. Это как проклятье. Или как счастье. Хочешь ли ты помнить? Я всегда задаю себе этот вопрос теперь. Хочу ли я помнить?
«Прости меня. Прощай» - сказала она.
Да. Я хочу помнить. Каждую секунду с ней.
Помнить утро, когда на её подушке остался запах волос, и я вдыхал его, пока не перестал ощущать, зная, что она больше не вернется. Вместе с запахом её волос исчезло что-то ещё. Что-то очень важное. Как хорошо, что она даже не позволила себя поцеловать. Потому что она не вернётся никогда, едва ощутив нечто неправильное, неверное. Она оставила мне письмо, но не на тумбочке возле кровати, а не песке возле крыльца. Ровные аккуратные буквы. Я не мог их даже сохранить, а ведь это единственное, что у меня от неё осталось. Я просто сидел и смотрел, как ветер понемногу сдувает песчинки, стирая послание, к вечеру его ещё можно было прочесть, а вот на следующее утро совсем ничего не осталось. И глядя на едва заметные полоски на песке, я просто сказал себе – отпусти её.
Но это как замкнутый круг. Я думал, что точно так же вернусь сюда однажды, чтобы писать ей ответные письма на песке, а их будет сжирать прибой, а я буду писать снова. Что нам остается, когда мы понимаем, что память слишком прочна? Что если все чувства на свете – только письма на песке, и никто… совсем никто ничего с этим не сможет сделать?...
Поэтому я молился каждую ночь. Надеюсь, что он услышал её письма и однажды просто набрал телефонный номер и сказал в трубку: «я соскучился». Представляю, что она даже не поверила во все это в начале. Но надо же привыкать верить в чудеса. Так я сказал ей однажды. Она была такой крохотной, маленькой, все ещё похожей на ребенка («я всегда походила на девочку, я долго не могла повзрослеть»). И поначалу я правда любил её как сестру. Пока её силуэт во тьме не напомнил мне о моих снах. О полетах наяву. О вечном, о том, что не кончается.
Теперь я снова здесь. Неподалеку от того места, где мы с ней остановились в прошлый раз. Может быть это чистой воды безумие, но я решил написать книгу о ней. О том, как однажды память снова стала явью. В конце концов, я же обещал отвести её к нему. Все так странно, и я даже не знаю, зачем написал все это. Наверное, только затем, чтобы теперь, когда я попытался рассказать свою историю, мне можно было добавить в конце всего несколько фраз.
Думаю, мы каждый день можем творить чудеса. Друг для друга. Подчас забывая о себе и становясь дыханием самого великого чуда на свете. Каким бы странным это порой ни казалось. Поэтому нельзя упускать шанс. Ни один из шансов. Ни одной секунды. И быть может однажды мы сумеем кого-то спасти?... Но главное то, что мы можем это лишь тогда, когда любим по-настоящему. Неповторимо. Как бывает только раз в жизни. Только раз.