Обезбашенный Гарри (Рассказ / миниатюра)

Процесс обучения специальности штукатура занимает полгода. Контингент, с которым приходится заниматься, непростой. Криками зэка не удивишь, а оттолкнешь от учебы, потому что зло порождает зло и сопротивление. Методы, которые используют кадровые сотрудники зоны для укрощения нравов, авторитарны. В отношении непослушных сидельцев применяются физическая сила и специальные средства. Ненормативная лексика стала неотъемлемой частью такого «воспитательного» процесса.
Гуманистическая педагогика отрицает насилие, и поэтому работа учителя в зоне сложнее и ответственней, нежели усмирительные выходки военных. Но офицеры не соглашаются с этим, считая свой труд более важным. Человечность воспринимается ими как слабость, слова педагога для них невесомы, милиции он не указчик. Здесь усилия в подготовке личности к жизни на свободе разъединяются. Неприязнь к нашей работе со стороны военного контингента, пожалуй, самое трудное, что приходиться преодолевать ежедневно.
Почти полгода занимался у меня узбек-первоходок.
Ваха-кабардинец, помогавший мне в то время на промке, называл его Гарри.
– Погремуха, – объяснил он мне.
– Американское влияние на Россию в области криминальной культуры?
– Обезбашенный Гарри, чурка, больной на голову человек… Принимает азелептин.
– Если он такое услышит, то обидится и забудет сюда дорогу.
– Не обидится… Он – чурка, я – зверь.
Выходцев из Средней Азии в колонии называют «чурками», а людей кавказской национальности – «зверьками», но никто не сердится друг на друга за это – общаются: «Эй, чурка, расскажи анекдот»; «Зверек, айда чифирить». Если отобрали у чурки карандаши, внутренний распорядок, понимаете ли, нарушил: рисовать цветные картинки нельзя. Язвят по этому поводу: «Чурка, он и в Африке – чурка. Проспал карандаши».
Гарри пришел ко мне учиться в сентябре 2005 года. Этот круглолицый узбек не был закоренелым сидельцем. Разговаривал плохо. Во время опросов я частенько напоминал учащимся поговорку: «Когда нечем запоминать, то надо записывать» и проверял их тетрадки. Как-то сделал узбеку замечание, что он неприлежен.
– Я по-русски не понимаю, учитель, – обиделся Гарри.
Его словарный запас состоял из немногих слов, которые вбивают человеку в мозги на пересылках: фамилия, имя, отчество, статья, начало срока, конец срока, да еще, может быть, «Дай закурить», «Не знаю», «Не крал», «Не трогай меня, начальник», «Я никому ничего не должен» и… немножко матершинщины – ее он нахватался в пенитенциарной системе от руководства. Впрочем, со временем русский язык у узбека стал богаче и чище. На уроках общаются без мата.
Нелегкая жизнь у «чурки» в России. Молодой человек приехал на заработки, как и тысячи его земляков. При пересечении границы сотрудники милиции отобрали у него последние деньги, спрятанные в носке.
– Эти откуда хочешь достанут, – заметил Ваха, с которым мы говорили о Гарри.
– Пожалуй, достанут…
Один из офицеров зоны гордо рассказывает историю о том, как он у зэка мазел из задницы вынул – пятьсот рублей, объемом с указательный палец, как пропил эти деньги с женщиной, которая была красивее самой веселой телеведущей на Первом канале. В то время он еще не имел орденов за заслуги перед Отечеством. Сегодня рассказчик – майор, однако, первые победы все еще не померкли в памяти.
В России Гарри выживал, как придется. Шабашничал, выполняя подсобные работы, но много денег не получал – для успеха ему не хватало «корочек» и навыков в ремесле. Поэтому и поспешил учиться отделочным работам в строительстве, едва поднялся на зону. Как-то на уроке спецтехнологии я рассказывал о ганчкорах из Бухары. Человеку стало приятно, что в России знают и ценят художественное искусство узбеков. Ганч – это вяжущий материал, получаемый из кремневидной породы, содержащей гипс и глину. Восточные мастера добавляют в него растительный клей, делая пластичным, и наносят на стену в два слоя. Первый, как правило, цветной – основа будущей работы, а второй – белый. С помощью шаблонов ганчкоры переводят на стену рисунки и вырезают орнаменты, частично снимая верхний слой. Впрочем, фантазия творца не ограничена этими рамками – можно изображать что угодно. После такого небольшого экскурса в историю Бухары Гарри начал заниматься прилежней. В душе он, наверное, гордился своим народом.
На одном занятии мой ученик повздорил с соседями из-за книги. Учебников мало. Люди их листают и перерисовывают в тетрадки несложные строительные узлы, переписывают составы приготовления растворных смесей, их пропорции. Случаются конфликты.
– Цыц, – оттолкнули Гарри от книжки, – не на базаре, – намекая, должно быть, на то, что есть какая-то очередь.
– Сам ты цыц, – взорвался узбек, – я тебе не барыга, чтобы торговать на базаре, ты еще не знаешь, за что я сижу...
Сказано было с восточным акцентом.
– За что же? – удивленно спросил у него пожилой мужчина, с которым он закусился.
– Сто пятая, часть первая!.. – сердито отрезал узбек.
В классе стало тихо. Потом раздался смех.
– Мы, милый человек, по этой же статье... не в первый раз.
Тема занятия была «Архитектурные обломы». Книга, из-за которой вышел сыр-бор, называется «Лепка». Она у меня одна. На руки не даю. Но в тот, уже далекий, день, чтобы не ущемлять самолюбие узбека (он от смеха приятелей покраснел, как вареный рак), разрешил ему взять эту книгу домой и преспокойно переписать все, что угодно.
«На территории колонии каждый осужденный – свободный гражданин», - написано на транспаранте, который висит над зоновским плацем. Когда на следующий день Гарри шел на занятия, его остановили сотрудники за нарушение распорядка дня – урок уже начался. Написать объяснительную записку узбек не сумел. В комнате для бесед он показал мою книгу и начал качать права на исковерканном русском языке: что ему мешают учиться, что он пойдет и пожалуется директору училища: «Вам будет хуже от этого», – кипятился задержанный. «Вот было смеха у офицеров», – рассказал мне потом один уборщик, услышавший эту беседу из коридора. На Гарри надели наручники и били его «со смаком» по голове, но не дубинками, а книгой за непонимание того, кто важнее в лагере – директор училища или дежурный по колонии. Потом отправили в изолятор на десять суток – остыть от учебы. Книжку в разорванном виде забрал старший мастер, выслушав от дежурного по колонии, что мы плохо занимаемся с людьми. Думал ли Александр Михайлович Шепелев, автор более трех десятков книг по различным видам строительных работ о том, что его учебник станет специальным средством для перевоспитания «свободных» граждан, нарушивших распорядок дня?
Две недели спустя узбек появился в последний раз. Как и раньше, он опоздал к началу занятий, тихо сел в углу и молчал до последней минуты. Кто-то из учащихся спросил у меня о том, есть ли на воле работа, какая зарплата у штукатуров, у облицовщиков, у других работяг. Я рассказал, что напротив зоны – кирпичный завод. На нем – гастарбайтеры-узбеки. Директор завода отдал им актовый зал, где они проживают, лежа на полу, закутавшись в одеяла. Платят им всего ничего – по сто рублей в смену. Люди работают без выходных. Вечерами к ним повадились местные «рэкетиры», и какое-то время перепуганные джигиты платили дань. Один из них пожаловался директору завода, и тот отдал команду охране: «Найти и разобраться». Вымогателями оказались пьяницы из ближнего дома. Едва только охрана стала наводить о них справки, они пошли на попятный и больше не появлялись на заводе под угрозой разборок со стороны настоящего криминала.
После уроков Гарри попросил:
– Там на воле мои земляки, и ты их знаешь. Возьми у них для меня таблетки от головной боли, они помогут.
– Анальгетики есть в санчасти, – заметил я.
– Анальгетики – нет, – поморщился узбек и перечислил психотропные препараты сильного действия.
Я отказался продолжать этот разговор. Идти на такие контакты нельзя.
– Меня очень сильно били по голове твоей книгой, учитель, я больше не приду на занятия.
Полгода моей работы пошли насмарку. Но все же я аттестовал узбека несмотря на то, что он бросил занятия. Это небольшое нарушение осталось незаметным.
Скоро Гарри вышел работать на промку – в цех по изготовлению шлакоблоков. Его поставили на цемент. Долгое время узбек ворочал лопатой, закрывая дыхательные пути от пыли шарфом. Потом перешел на погрузо-разгрузочные работы. Однажды, поднимая тяжелую тротуарную плитку с пола на бортовую машину, уронил ее на ногу. Этот несчастный случай на производстве скрыли от всех инспекций, а пострадавшего человека отправили на умирание в жилку.
Недавно, выйдя после отпуска на работу, я спросил у Вахи:
– Где Гарри?.. Как его здоровье?.. Поправился ли он после травмы?
– Ушел по УДО, – мирно ответил Ваха.
– Вот как?.. А на какие шиши?
– Бесплатно
– Сколько он отсидел?
– Четыре года…
– По сто пятой статье?
Это загадка. Денег узбек не имел и не мог насытить аппетиты нашего правосудия, но дали ему всего шесть лет – самый малый срок за убийство. Не судейскому брату, а гастарбайтеру с видами на жительство в России. Кого и при каких обстоятельствах он убил, я уже не узнаю никогда…