ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Борис открыл глаза. Отяжелевшие веки, от прихлынувшей к голове крови, с трудом подчинились ему. Боль в висках стала утихать, позволяя сосредоточить мысли. Он приподнялся и велел слуге положить под спину подушки. После того, как верный Прохор поспешил выполнить повеление, Годунов обратился к Габриэлю:
- Голова, вроде, менее пухнет, дышать стало легче.
Капитан роты иноземной охраны государя, Габриэль, наемник, родом из Шотландии, хоть и был военным, но неплохо разбирался в медицине. По протекции английского посла Ричарда Лея и его личного лекаря Кристофера Рихтингера он удостоился лечить русского царя. Благодаря врачеванию Габриэля, Борису стало лучше. Не прошло и месяца, как он получил чин придворного доктора и был назначен главой Аптекарского приказа. Пока Богдан Яковлевич Бельский на Северном Донце строил крепость, право: подавать и изготавливать лекарство для государя, принадлежавшее исключительно ему, занял шотландец.
Габриэль подошел к Борису, взял руку и прослушал биение сердца царя, после чего ответил:
- Очень хорошо! Испейте еще вот, - он налил в чашу настоя и подал Годунову. - Эликсир на травах, собранных на склонах Альпийских гор. Он расширяет дороги, по которым бежит кровь. Станет еще свободней дышать, и голова будет светлее. Вам придется принимать его три раза в день и как можно больше пить. Вода обмоет ваше нутро и кровь станет жидкой.
Чашу принял Прохор. Пригубив сам, он отдал ее Годунову.
- Государь мне не доверяет? - обиделся шотландец.
- Береженого Бог бережет, Габриэль.
- Русская поговорилка? У вас очень много поговорилка, я стараюсь отложить их в память. Потом, у себя дома, я хочу блистать умом! Я знаю одну, похожую поговорилка, - капитан замолчал, вспоминая. - Господь не отдаст - кабан не скушает!
- Не совсем то, но, в общем, верно. Расскажи лучше о своей земле. Обычаях, людях, - с улыбкой ответил Борис. Выпив содержимое кубка, он отдал его Прохору и, с интересом, приготовился слушать Габриэля.
- Шотландия, Борис Федорович, - очень маленькая страна, у нас даже нет короля. Она не может кормить всех своих детей, и молодые дворяне поступают на службу в другие страны к могущественным и богатым государям. Шотландцы проводят годы, десятилетия на чужбине. Если повезет, и они не сложат голову во многих войнах, то, накопив немного денег, дворяне встречают старость у себя на родине.
- Пусть едут сюда, к нам! Земли у нас через край, а людишек мало. Буду рад принять любого, кто готов честно служить мне и государству Московскому.
- Многие боятся служить в столь холодной стране! Их пугают ваши обычаи и порядки.
- Но привлекают деньги! К тебе сии слова не относятся, Габриэль. Ты добрый и открытый человек, чего не скажешь о других. Меня засыпают жалобами на иноземцев! На их бесчинства. Что твориться на Кукуе?! Ведь дня не проходит, чтобы не столкнулись немцы с нашими дворянами. Пожгли их на Болванке один раз! Силой пришлось народ усмирять. Не остановлю своеволие - пожгут и другой! - ответил Годунов, распаляясь от беседы.
- Прости за дерзость, государь, но многое, что пишут твои подданные, - просто воровство и зависть! Гложет она ваших людей изнутри, подавляя в них хорошие чувства. Мы, шотландцы, - очень гордый и смелый народ, но и мы готовы преклонить колено перед вашей храбростью. А вот зависть, - у соседа больше, чем у меня, - унижает ваши достоинства! - Габриэль поклонился, сглаживая острые слова, сказанные царю.
- Что верно, то - верно, - вздохнул Годунов. - Бояре прямо рвут друг друга, словно собаки! У кого более есть, тому еще больше хочется. Есть у нас добрая сказка про Ильюшу Муромца! Тридцать лет и три года пролежал он на печи не вставаючи, пока на Руси туго не стало. И пришли к нему старцы из города Киева, поднять Илью на защиту родной земли от нечисти. А он им отвечает: недужен, мол, ножки мои не ходят, по земле меня не носят. «А ты попробуй, Ильюша, может, и не больны они у тебя вовсе!», - отвечают ему старцы. И встал Муромец, сел на Бурушку - доброго коня, пригрозил ворогу палицей богатырской. Да так разошелся Илья, не остановить его было - даже князю Владимиру! Вот так и Русь живет на печи сидучи, пока в дверь ворог не стукнется, а стукнется, опосля сам пожалеет! Если же нет супостата, ни за что мужиков наших с печи не поднять, из кабаков не вытащить. И брехать у нас друг на друга любят, сам то ведаю. Половина того, что мне несут, - кривда. Но половина-то - правда, Габриэль!
- Правда, государь! Жадность, подхалимство, лесть и другие плохие стороны человека не имеют народности! - согласился с царем капитан. - Их можно отыскать где угодно, даже в Шотландии.
- Ладно, ступай Габриэль! Что-то меня с твоего пойла, на сон потянуло. Завтра договорим. Прохор, проводи медика.
Шотландец поклонился Борису и, в сопровождении немого слуги, удалился из покоев государя.
На улице капитан вскочил на коня и направил его к кремлевским воротам. Выезжая, он встретил красивую, молоденькую девушку. Она спешила по обыденным делам, но все же на секунду остановила озорной взор на лихом всаднике. В ответ Габриэль улыбнулся, вызвав смущение на лице девицы. Щечки ее зарумянились, и она опустила голову. Пришпорив лошадь, шотландец поехал дальше.
Проезжая Арбат, он был остановлен тремя всадниками в татарских малахаях. Один из них довольно бесцеремонно его окрикнул:
- А ну, погодь!
- По какому праву вы останавливаете капитана государевой службы?! - возмутился Габриэль.
- Капитана, говоришь! Стало быть, не обознались, - ответил незнакомец. - Берем его, ребята!
Шотландец не успел ничего сообразить, как на него уже накинули аркан из туго свитых волосяных волокон и стянули с лошади. Закрыв лицо старым, вонючим кафтаном, его перекинули через седло и повезли в неизвестном направлении. Плотная ткань стесняла дыхание, Габриэлю стало не хватать воздуха. От удушья в голове помутилось и он потерял сознание.
2
Очнулся капитан, лежа на деревянном полу животом вниз, со связанными за спиной руками. Открыв глаза, он увидел перед собой сапоги, хозяин которых наклонился над ним. Вдыхая запах дегтя, Габриэль услышал:
- Задохся, что ли? Дурни, коль помрет, шкуру спущу!
- Богдан Яковлевич, разве ж мы знали, что немчин хворый окажется. Мы его даже и не тронули. Нежно, как бабу, на коня закинули, - оправдывался тот же голос, что остановил Габриэля на Арбате. - Да живой он, слава тебе господи! Очи открыл.
- Подними его, Дорофей. Говорить буду!
Капитана подхватили сильные руки и стали поднимать. Постепенно он увидел полы кафтана, сам кафтан и лицо человека, по приказу которого его похитили.
- Ну что, Гаврила, отдышался? Кто я, ведаешь? - спросил он, оглаживая черную густую бороду.
- Окольничий Бельский.
- Стало быть, ведаешь. Что же ты, сукин сын Гаврила, в чужой огород залез, пользуясь моей отлучкой?! - Бельский дыхнул на Габриэля чесночным перегаром. - Государя от недугов лечишь, в Аптекарском приказе хозяйничаешь!
- Царь Борис очень болен! Если он не будет принимать снадобья, он умрет! Медик Рихтенгер весьма доволен результатом моих настоев, - ответил капитан, пытаясь выпрямиться, но сильные руки Дорофея держали его в полусогнутом состоянии.
- Дохтур Христофор пусть овсяников лечит и советы дает, как лучше хворь одолеть! Мне он не указ. Дорофей, отведи немчина в чулан, да запри покрепче, я с ним потом разберусь. Сейчас же - к царю, надобно поглядеть, чем поил Бориса сей доктор в капитанском обличии! Скоро совсем жизни не будет от немцев. Развелись на Руси, не выведешь!
Габриэля завели в темную подклеть, развязали руки и толкнули в угол на охапку сена. Разминая затекшие ладони, капитан стал обдумывать, куда он угодил и как отсюда выйти.
Дело было плохо. Бельский - влиятельный вельможа, двоюродный брат царицы Марии. Так уж получилось, Габриэль встал на его пути. Мрачные мысли овладели капитаном: «Можно просто сгнить в чулане, заживо. Кто вспомнит бедного шотландского дворянина, бесследно пропавшего на Москве». Оставалась лишь одна надежда - на снадобье. Габриэль держал его состав в секрете, и если царю станет плохо, то вспомнят об эликсире, а, значит, и о нем.
Ничего не оставалось делать, как ждать. Капитан разрыл подгнившее сено и забрался в него. Закрыв глаза, он попытался уснуть, гоня от себя дурные мысли.
3
Огромные хоромы, отведенные королевичу Густаву на Кукуе, обезлюдели. Котор уехал в Висинборг к графу Эрику Браге, Первушка отправился следом. Данила еще весной покинул Москву, отозванный в деревню Егором Силычем. Королевич, с утра пораньше, поехал к пастору Немецкой слободы Иоганну Лунду проводить беседы на тему разногласий в религиозных догмах. После обеда он прислал слугу священника сообщить, что остается у него на ночь. В доме осталась Катерина, да Никита - бесцельно гулял во дворе хором королевича, дыша знойным, летним воздухом.
Лично проводив слугу пастора до ворот, тем самым оказав невиданную честь прислуге, Катерина подошла к Зотову. Очаровательно присев в приветствии кавалера, она поинтересовалась на польском:
- Мой милый рыцарь, вы тоже одиноки, как и ваша дама?
- К сожалению, пани, служба не всегда бывает приятной. Одиночество и ожидание - удел воинов! - ответил Никита тоже по-польски.
- Это намек на обещание? Данное, вам, капризной и избалованной женщиной?
- Что вы, пани Катерина! Пожалованный вами в звание рыцаря не смеет просить что-либо у дамы! Тем более требовать, - столь наглым образом, - Никита поклонился и взял ее под руку, желая проводить до крыльца.
- Если вы, мой рыцарь... Вы же мой, Никита?
- Без всякого сомнения!
- Значит, вы, не можете отказать даме сердца?! - она посмотрела ему в глаза и улыбнулась.
- Повелевайте мной так, как желает ваш изменчивый нрав.
Никита хотел встать на колено, но Катерина, от волнения забыв, что вокруг никого нет, удержала его и огляделась.
- Мы здесь одни, пани Катерина, - напомнил ей Зотов.
- Тем лучше, Никита! Женщина с капризным характером ждет вас вечером у себя, - ответила она, покраснев от смущения. - Там вы полностью доверите мне свою рыцарскую натуру. Полностью, Никита!
Катерина побежала к дому, шурша юбками. Уже на крыльце она обернулась, послала ему воздушный поцелуй и скрылась за дверью.
На улице было самое начало лета, на дворе стоял Никита, и Москва уже не казалась Катерине такой холодной и ужасной. Чувство смятения и тихой радости охватывало ее, когда она видела этого московита. Разговаривая с ним только по-польски и понемногу обучая Никиту немецким словам, Катерина представляла его рыцарем, закованным в железо со знаками Тевтонского ордена на белоснежном плаще. Начавшийся по указанию Кристофера легкий флирт, постепенно перешел во что-то другое, более важное. «Может, это любовь?», - стала задумываться Катерина.
С юных лет Катерина привыкла повелевать мужчинами, добиваться от них того, чего хотят братья во Христе. Подобрав маленькую девочку с красивым личиком на дороге и не дав ей умереть с голоду, иезуиты воспитали сироту, сделав из нее орудие возмездия. У Катерины было много поклонников, и если б не ее фанатичная вера в орден и Господа Бога, она мало, чем отличалась бы от куртизанки. Ради благой цели эта женщина была готова на все! Густав - отвратительное создание, но нужен братству, и Катерина отдается ему. Не делила она своей постели только с Котором. Кристофер был человек совершенно другого склада, он служил ордену святого Игнатия Лойолы даже преданней Катерины.
Никита же, - мелкий эпизод в ее бурной жизни, дурачок, нужный ордену для посыла к русским князьям, как ни странно, все больше и больше нравился Катерине. Она хотела видеть юного московита, и совсем не важно, надо это братьям или нет. Катерина стала зависеть от его светлых глаз, от курносого носа, широких плеч. Жрица любви пала перед лесным фавном. При всей молодости и наивности, он сумел подчинить ее себе. Обладая магической властью, Никита впервые заставил Катерину делать то, чего хочет она сама, а не Котор или орден. Иногда, утопая в глазах Зотова, женщина содрогалась от той глубины, в которую они затягивали.
Обо всем этом раздумывала Катерина, смотря на Зотова в окно: «Надо подарить ему себя и забыть, как о многих других». Мысль, внезапно пришедшая в голову, ей понравилась, и она стала готовиться к приходу своего рыцаря.
4
Когда, ближе к вечеру, Никита зашел на женскую половину дома королевича, большая комната была заполнена паром. Посередине, на подставах, стояла лохань, и Катерина, в одной рубахе для сна, выливала туда ведро горячей воды.
Увидев Зотова, женщина прелестно улыбнулась и, на его изумление, ответила:
- Не принимать же тебя грязной! Бани ваши, для меня очень тяжелы. Вот я и моюсь, как принято у нас Данциге.
Никита не успел ответить, как Катерина скинула рубаху, очаровав его обнаженным телом. Без всякого стеснения она закинула одну ногу в лохань и опять обратилась:
- Чего же вы стоите, рыцарь! Помогите даме взобраться.
Никита подхватил ее стройное тело с бархатной кожей и опустил в воду, наблюдая, как постепенно нагота Катерины скрывается под ней.
- Не смотри на меня так! Мне становится не по себе. Я отлично знаю, что у вас в банях женщины моются вместе с мужчинами, - она засмеялась, Катерине стало хорошо от горячей воды и жаркого взгляда Зотова.
- Просто вы чарующе пахнете! - оправдался он.
- Это не я, Никита, а вода! Я ее полила благовониями, они поднимаются вверх вместе с паром, наполняя комнату благоуханием. Как пахнет женщина, ты узнаешь потом! - Катерина провела рукой у него ниже пояса. Как ни держался Никита, она все же почувствовала толчки от своих нежных прикосновений.
Катерина, коварный и беспощадный противник, обнажила себя и стала для Зотова просто женщиной, похожей на тверскую, смоленскую или тульскую бабу. Сбросив платье, как воин доспехи, она перестала быть врагом. Ее набухшая от желания грудь звала к себе. Отбросив сомнения, Никита разделся и запрыгнул в лохань. Выталкивая воду на пол мощным торсом, он сел рядом с ней.
- О, мой рыцарь! - вскрикнула Катерина, раскрывая глаза до предела и становясь еще прекрасней. - Такого повеления не было!
- Есть обстоятельства, пани, когда рыцарь становится зверем и не может совладать с собой!
- Да-а-а! Теперь я понимаю, о каких медведях идет речь в Европе, когда говорят про Московию!
Катерина обвила шею Никиты руками и приблизила ко рту губы, ее ноги обхватили мужской стан, стараясь прижать его, как можно ближе. Женщина чувствовала под водой пульсацию желания и трепетала сама. Слившись с Никитой воедино, она застонала и выдохнула:
- Медведь!
5
Утром, направляясь к дьяку Афоне, Зотов всю дорогу думал, что же произошло между ним и Катериной.
За проведенную с ней ночь, он узнал ее намного больше, чем за долгие месяцы. Женщина целиком и полностью принадлежавшая ордену Христа полюбила, и кого! Московита. В том, что она его любит, у Никиты не было сомнений. Такие подробности из своей жизни, рассказанные в постели, женщина может поведать только любимому мужчине. Никита видел, как Катерина борется с собой, разрываясь между любовью и клятвой, верно, служить братьям-иезуитам.
Проплакав у него на груди половину ночи, женщина сделала выбор. Минуты слабости прошли. С рассветом, нежась в первых лучах солнца, Катерина попросила Никиту помочь ей надеть корсет. Облачаясь в него, как в стальной панцирь, она снова превращалась в воина рати Христовой. Провожая и целуя Зотова на прощание, сестра ордена святого Игнатия была кокетлива и непреклонна в своем решении.
Подъезжая к Посольскому приказу, Никита тоже решил: «Пусть будет, как будет!». Сбросив с души камень, он спрыгнул с коня и стал пробираться к входу. Около приказа было необычно шумно, стрельцы с пищалями стояли по обе стороны дверей каменных палат, как на царском крыльце.
Афанасий встретил его на пороге своей кельи.
- Вот ты-то мне и нужен! Хотел за тобой подьячего послать. Заходи, Никита Егорыч, - дьяк в первый раз назвал Зотова по имени отчеству. - Дела у нас - лучше надо, да некуда! Пропал лекарь Габриэль, что у государя в капитанах ходит.
- Как пропал?! - удивился Никита.
- Черт его ведает! Будто сквозь землю провалился. Борис Федорович Габриэля к себе требует, а его нет нигде. Людей по всей Москве разослал, со вчерашнего дня ищут.
- Может, в реку свалился да утоп?
- Может, и утоп. Не знаю. Бери стрельцов, что во дворе с сотником Макеевым маются, и дом за домом, улица за улицей, но чтобы к вечеру, самое позднее к утру, живого или мертвого капитана сыскал и доставил. На воду я людей пошлю, если утоп - достанут. А ты мне город, как собственный кафтан, перетряхни! Возможно, где и вывалится, - от злости Афоня сломал в руках перо и бросил на стол.
- С чего велишь начать, Афанасий Матвеевич?
- Девица, что на царевой поварне служит, шотландца последняя видела. Говорит: «Веселый такой ехал. Мне улыбнулся и в сторону Арбата подался». С него и начни: кто видел, кто знает. Жаль, Вепрева нет, он бы враз медика сыскал. Да ничего, и без него обойдемся, - дьяк подмигнул Никите. - Что-то душа у меня неспокойна, - как там Первушка? Взял Котора, аль нет?
- Приедет Вепрев. Вы же сами ему велели сразу немчина не тревожить, - успокоил его Никита.
- Дай бог! - Афоня подошел к иконам и перекрестился. - Приглядись особо к дому Бельского Богдана Яковлевича. Во двор не входи, но людишек в округе поспрашивай. Чует мое сердце, его рук дело! Как шотландец исчез, он все при царице, из кремля не выезжает. Только будь осторожней, не хватало нам еще с Бельским раздора.
Никита поклонился и вышел. Стрельцы по-прежнему загорали на солнце. Найдя глазами старшего, Зотов окрикнул:
- Сотник Макеев, ты, будешь?
- Я и есть Василий Петрович Макеев. А ты кто таков? - ответил сотник, оборачиваясь.
- Зотов Никита. Указано с вами капитана искать. Собирай стрельцов и айда к Арбату. Там определимся, кому куда.
- Зотов! Знавали мы одного, - Егора Силыча. На стенах Москвы татар вместе били.
- То батюшка мой.
- Ну что же, пошли, Никита Егорыч.
Макеев построил стрельцов в четыре ряда и велел десятникам выводить из Кремля, сам с Зотовым пошел следом.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Несмотря на старание Бельского в лечении государя, Борису стало хуже. Надежда Габриэля оправдалась. Острая нужда самодержца в снадобье всполошила всю Москву. Годунов требовал найти шотландца и доставить во дворец.
Богдан Яковлевич в растерянности предлагал Борису одно средство за другим, уверяя в их чудодейственном лечебном свойстве, но государь оружничего, и слышать не хотел. Измученный и обессиленный он явился на зов государыни.
Опустив голову, пряча глаза, Бельский зашел в покои Марии Григорьевны. Царица была не одна. Гладя Федора по черным кудрявым волосам, она вопрошала, что соцаревич вкушал сегодня утром.
Увидев у входных дверей понурого брата, Мария поцеловала сына в лоб и добавила:
- Пойди, Федя, поиграй с жильцами. Нам с Богданом Яковлевичем поговорить надобно.
- А можно, матушка, я Ксению навещу? - спросил Федор, ответив кивком на поклон Бельского.
- Ксению? Можно, Федя. Ступай, слуги тебя проводят.
Поправив на сыне кафтан, Мария выпроводила княжича из палат и грозно обратилась к окольничему:
- Это что же, Богдаша? Борису Федоровичу все хуже и хуже, не ровен час, помрет! Ты, когда лекаря у себя спрятал, что мне обещал?! - голос царицы был холоден и неприветлив.
- Все личное умение употребил я, сестра. Все знания, ничего не помогает! Ума не приложу, что делать дальше. Борис зелье требует, а с ним и Гаврилу-немчина! - со вздохом ответил Бельский, садясь рядом с Марией.
- Так выбей секрет! Мне что ли учить тебя, Богдаша?
- Пробовал. Молчит он, Мария. Понимает, видимо, что в нем его спасение.
- Батюшка мой умел из строптивцев слова выколачивать! - не желая сидеть рядом, царица встала. - У него бы немчин враз разговорился! И не такие ухари соловьем пели, при одном его виде. Нажал бы на капитана, припугнул.
- Сама говорила: не применять допроса с пристрастием.
- Говорила! Более того, еще скажу: отпускать немчина надо, Богдан Яковлевич.
- Да ты что, матушка! - Бельский округлил глаза и вскочил на ноги. - Брата своего двоюродного на погибель толкаешь! Гаврила сразу к Борису побежит. Как все откроется, не избежать мне смерти! - Бельский перекрестился, будто увидел дурное видение.
- Сам не отдашь, я мужу скажу! - ответила Мария. Облик Малюты Скуратова ожил в его дочери. - Но тогда уж моей поддержки не жди, Богдаша! Не смог вылечить государя и стать ближним боярином. Упустил свой шанс - пеняй на себя.
- Ишь ты, как заговорила, Мария Григорьевна! Сама кашу заварила, а мне хлебать? «Коль умрет Борис, власть в свои руки брать надо! Годуновы не чета нам, сами поднимем царевича», - помнишь слова свои? А сейчас хочешь меня в лапы Семена Никитича отдать, что по Москве, словно пес, рыскает! Немчина ищет. Вокруг дома моего кружили, но во двор войти не посмели.
- Пока не посмели, Богдан Яковлевич! Потерял ты сноровку, нюха у тебя не стало. Семен Никитич всерьез тобой занялся, он своего не упустит! А то, о чем я тебе говорила, - говорила да забыла! Бабий ум короток, что с него взять. Ведь Борис не умер... А если помрет, в том, Богдаша, моей вины не будет! - отрезала Мария.
- Стало быть, отдаешь меня?
- Другого выхода нет, сам ты себе яму выкопал. Толковала я тебе: не трогай немчина, да куда там! - Мария, подойдя к брату, уже мягко продолжила. - Слезно мужа просить буду, чтобы ни наказывал тебя сурово, да детей твоих не тронул.
- А если не послушаюсь, тогда как?
- В порошок сотру, Богдаша! А из него снадобье для мужа сварю, если оно поможет ему встать! Вотчины твои по служилым дворянам пущу. Племяшей - в темнице сгною. Пока Борис жив и на троне, сил у меня хватит!
- Смотри, Мария, пробросаешься верными людьми! Придет час защиты просить, а вокруг нет никого! - ответил Бельский, собираясь уходить.
- Ступай, Богдан Яковлевич, ступай. Сутки тебе на думы, не более! Повинную голову и меч не сечет. Повинишься перед царем, я поддержу. Глядишь, и обойдется, - проводила окольничего Мария.
С пустотой в душе и страхом за будущее вышел Богдан Яковлевич от царицы. Бельский хорошо помнил, как в таких случаях расправлялся царь Иван Васильевич. Былые медвежьи забавы Грозного ожили в воображении, куски растерзанных тел, князей да бояр, встали перед глазами.
Вздрогнув от нервного озноба, государев оружничий сел на коня и поехал домой. Хочешь или не хочешь, а немчина Гаврилу надо было выпускать. И чем скорее, - тем лучше.
Заехав к себе, Бельский обнаружил сломанные ворота, беспорядок и следы недавнего боя. Мертвый Дорофей лежал на земле посреди двора, рядом на коленях ползала его жена - Марфа. Вырывая волосы на голове, она припадала на грудь покойного мужа и поносила окольничего худыми словами.
«Поздно каяться, Богдан Яковлевич, государю все ведомо. Теперь жди расправы», - подумал он, сходя с коня.
Пройдя мимо Марфы, Бельский подошел к колодцу и опрокинул на себя ведро холодной воды.
В сломанные ворота во главе с окольничим Семеном Годуновым входили стрельцы.
- Собирайся, Богдан Яковлевич, государь к себе требует, - просто, без предисловий сказал он, подойдя к Бельскому.
Утерев лицо от воды широкой ладонью, Богдан хотел подойти к лошади, но стрельцы оттеснили его в сторону. Окружив со всех сторон, они повели оружничего со двора.
В опустевшем большом, трехъярусном доме осталась одна Марфа, продолжая рыдать над мужем и поносить Бельского худыми словами.
2
Уставший, но довольный собой, явился Никита обратно к дьяку. Залетев в келью к вкушавшему Афоне, он схватил со стола квас и стал жадно пить, большими глотками. Подождав, когда Зотов, утоляя жажду, опорожнит жбан, дьяк спокойно пододвинул к нему второй и предложил сесть.
Безмолвие за столом затянулось.
- Нашел, Афанасий Матвеевич! Здесь он в Москве! Живой, только в доме заперт! - не выдержав тишины, выпалил Никита.
- Добрая весть. И где же дом? - спросил Афанасий, пододвигая пироги.
- Хоромы Бельского за Арбатом!
- Ошибки быть не может?
- Будь надежен, Афанасий Матвеевич, сие точно ведаю. Как ты и посоветовал, начал я с Арбата. Поспрошал людишек, того-другого. Оказалось, лицезрел их купец с овощного ряда Ивашка Плетнев...
- Кого видел-то?
- Людей, что шотландца заарканили, да увезли! Ивашка - тот, в одном из них признал холопа Богдана Яковлевича. Он у него овощи для хозяина покупает. Остальные, видать, ногаи были. Говорит, в татарском обличии.
- Стало быть, все-таки Бельский! - дьяк бросил ложку, совершенно забыв о еде.
- Он, Афанасий Матвеевич. Я после того к дому оружничего подался. Походил со стрельцами, вокруг да около, но во двор не стукнулся. Как велено было! Всю ночь мы с Василием Петровичем его ямы сторожили: кто входит, кто выходит. Пещальников в округе попрятали. Наутро выясняется, у десятника зазноба в доме Бельского в услужении. Заслали мы стрельца за ней, вот она нам и поведала: «Дорофей, холоп Богдана Яковлевича, три дня назад привез связанного человека, по одежде не наш, немчин! И сидит он сейчас в подклетях». Обыск чинить надо, Афанасий Матвеевич, пока жив шотландец! - Никита замолчал и принялся за второй жбан с квасом.
- Легко сказать, вдруг - не Габриэль? Мало ли немчинов в Москве! Не сносить нам головы, Никита, коль оплошка выйдет, - ответил дьяк, думая как поступить.
- Решайся, Афанасий Матвеевич. Он это, клянусь жизнью! - надавил на него Никита.
- Побереги жизнь-то! Одна она у тебя! Успеешь под топор лечь. Что у нас есть: служка с поварни навела на Арбат. Купец с торговых рядов опознал холопа Бельского и видел, как капитана увезли. И последнее - какой-то немчин спрятан в хоромах Богдана Яковлевича. Вроде, все сходиться, Никита! Бельский сейчас дома?
- Отъехал к царице. При доме Макеев со стрельцами. Муха не вылетит!
- Была - не была! Делай, Никита Егорыч! - Афанасий махнул рукой, давая добро на обыск.
3
Одним мощным ударом, срубленного неподалеку дерева, снесли ворота с петель стрельцы Василия Петровича и хлынули во двор. На шум выбежали холопы Бельского во главе с Дорофеем.
- Никита Егорыч, здесь мы сами управимся, а ты бери стрельцов и давай в дом. Ищи капитана, пока его не удавили! - крикнул Зотову Василий Петрович, поднимая саблю для команды стрельцам «огонь».
Расталкивая обезумевших женщин, бежавших навстречу, Никита влетел по крыльцу в избу. За спиной грянул залп из пищалей, заглушая бабий визг. Послышались стоны раненых. Более стрелять было нельзя. Противник смешался с женами, детьми, прислугой, пошел ближний бой.
Разослав пищальников по всем комнатам, Зотов с двумя оставшимися нырнул в подклеть.
- Капитан! Если жив, отзовись! - позвал Никита. Ответом была зловещая тишина. Думы: «Габриэля здесь нет, он ошибся», - сдавили сердце, выжимая из тела холодный пот.
Ничего не найдя, Зотов стал подниматься наверх в палаты. На выходе, обернувшись, он приметил маленькую дверь из необычайно толстых дубовых досок. Вернувшись назад, Никита стукнул по ней рукоятью сабли и прислушался. Уловив ухом, легкое шуршание соломы, он позвал стрельцов.
- Ну-ка, ребятки, ломайте дверь! Поглядим, чего там хозяин прячет.
Двум дюжим молодцам пришлось сильно потрудиться, пока дубовые доски поддались, и притвор открылся.
В полной темноте, в углу на гнилом сене лежал человек со связанными руками и грязной тряпкой во рту. Выдернув ее, Никита спросил:
- Габриэль?
Пленник Бельского, не в силах ответить, заворошился и кивнул головой.
- Как долго я тебя искал! - скорее себе, чем ему, сказал Зотов, садясь рядом и вытирая противный липкий пот со лба.
Когда шотландца вывели во двор, стрельцы уже приводили себя в порядок. Бой был окончен. Снеся мертвых в найденную в конюшне телегу, они мирно говорили меж собой. Один только Дорофей лежал не убранный, над ним склонилась женщина, никого к нему не подпуская.
- Вот, чертова баба! Чуть глаз через нее не лишился, - пожаловался Никите Макеев. - Не я его, так он бы меня! Говорил я ему: охладись, возьмем капитана и уйдем. Нет на мне вины, сам не отошел.
- Ладно, Василий Петрович, не кручинься. Вот он, немчин. Не зазря мы ночь не спали! - Зотов показал на Габриэля. - Отвести его надо к государю нашему Борису Федоровичу. Болен царь, время не терпит...
Вечером, в кабаке, Василий Петрович с Никитой пили горькую. Молча, опустошая братину, глушили совесть вином.
- Да не казни ты себя так, Никита Егорыч! - оборвал молчание Макеев. - Ведь они двух моих ребят положили. Я поначалу, было, тоже слезу пустил на бабу глядучи, а потом подумал: кто стрелецких женок жалеть будет? У Прокопия детишек трое, а у второго баба на сносях. Как теперь им без кормильцев?
- Об этом и тоскую, Василий Петрович. Бьем друг друга почем зря! Давай помянем православных, - Никита поднял стаканец и выпил до дна.
- Любо мне, Никита, с тобой речи вести, - утираясь и ставя на стол пустой стаканец, ответил Макеев. - Вот, думаю, чего тебе по постоялым дворам мыкаться. Живи у меня. Дом большой, жены нет. Вдвоем оно веселей.
- Спасибо за приглашение, Василий Петрович, но завтра я еду к батюшке в деревню. Свадьба у нас намечается! Еле отпросился у Афанасия Матвеевича. Только когда узнал, что Данила женится, отпустил на неделю.
- Пустоцвет женится?! - Василий открыл рот.
- Ты, и его знаешь?
- Лихой парень! И кто же бобыля охомутал?
- Да есть у нас одна девушка. Как раз ему подстать! - засмеялся Никита, поднимая стаканец. - Пусть будут счастливы!
4
Афанасий Матвеевич тихонько отошел от дела, связанного с Бельским, предоставляя лавровый венок победы Семену Годунову. Оставшись без Никиты и Вепрева, он скромно сидел у себя в келье, зарывшись в ворох бумаг.
Разбирая доносы, дьяк опять наткнулся на жалобу Бертеньева, где он слезно ругал боярина Александра Романова. «Никак не успокоится казначей», - подумал Афоня и бросил донос в общую стопку. Искал он совсем другое...
Слухи об якобы не умершем царевиче Дмитрии беспокоили дьяка. Легким ветерком с запахом перегнившего навоза потянуло с Запада. Пока, едва ощутимый, он даже не раздражал носа, но Афанасий хорошо знал, именно такие ветерки приносят за собой ледяную бурю с моровым поветрием. Сметая все на своем пути, она сеет глад и несчастье. После нее земля полнится погостами.
Замкнув бумаги на ключ в ларец, дьяк отправился на постоялый двор к Семену Андреевичу Копытину. Князь прибыл из Смоленска и ожидал решение государя на свое прошение отъехать на покой в деревню.
Сойдя с коня, Афанасий подал поводья старому конюху Харитону и спросил:
- Где хоромы князя? В доме или отъехал?
- Здесь он, дьяче. Где ж ему быть! Лежит в избе на лавке, словно оглобля, спиной мается. Вон там, в дальних дворах его палаты, - ответил конюх и повел лошадь Афони к коновязи.
Семен Андреевич лежал лицом вниз, охал и поминал матушку. Увидев вошедшего дьяка, хотел, было, встать, но дело закончилось еще одним поминанием все той же матушки. Отдышавшись, он обратился к Афоне.
- Проходи, Афанасий Матвеевич, прости - не встречаю. Спину прихватило, спасу нет. Вот лежу бревно-бревном.
- Пчелиным жалом надобно полечиться, Семен Андреевич, враз отойдет, - посоветовал дьяк, видя, как князь страдает.
- Да послал я к бортнику! Вот жду, когда принесут. А ты, Афанасий Матвеевич, по делу или так зашел, проведать старого друга? - прищурив глаз то ли от боли, то ли от хитрости, спросил Семен.
- Рад бы слукавить, да не буду. По делу, Семен Андреевич. Сразу сказать или обождать малость?
- Говори, Афанасий! Старый я стал, длинных речей не люблю. Боюсь, наверно, умру и конца не узнаю.
Князь сморщился от боли, подтверждая сказаное.
- Получил я весть из Смоленска, будто слухи там пошли о царевиче Дмитрии. Ты ведь оттуда. Расскажи, что слышал?
- Верно, Афанасий Матвеевич! Разворошили болячку. Боюсь, как бы гноем не пошла. Оно ведь, для кого как! Кому сласть, а кому гадость.
- Вот ты мне все подробно и поведай, - попросил дьяк, садясь на лавку рядом с князем.
- Шесть дней я тебя ждал! Теперь твой черед, Афанасий. Вон слуги мои пришли. Покуда они мне спину лечить будут, распорядись насчет обеда. За крепким медом и хорошим куском мяса, рассказ краше получится, - засмеялся князь, ворочаясь на животе.
Пока Семена Андреевича тыкали пчелами усердные холопы, Афанасий накрыл стол со многими яствами. Князь за обедом говорил о чем угодно, только не о Смоленске. Выпив и поев вдоволь, Семен отвалился спиной на стену.
- Вот теперь, Афанасий Матвеевич, спрашивай!
- Что ведаешь, то и говори.
- Всего я не знаю. Но, подумал: тебе - сие очень надо, и за тем ты придешь обязательно! Вельми поинтересовался… - князь сделал паузу, испытывая терпение дьяка.
- Не тяни, Семен Андреевич! Сам же говорил, не любишь речей длинных! - напомнил ему Афанасий.
- Говорил, когда помирать собирался! Уж больно дюже у меня спина болела. А теперь - ничего! Я тебя, Афанасий, неделю ждал! Думал: придет, не придет... Как девица на ромашке гадал. Видно, не больно расторопны твои люди, если ты только сейчас явился!
- Прости, Семен Андреевич, не до встречи было, - повинился Афоня.
- Ладно уж, прощаю. Знаю, Афанасий, как ты радеешь за Русь! Ну и мы тебе поможем, чем сможем. В Смоленске все тихо было. Про царевича и думать забыли. Князь-воевода Голицын на Москву отбыл, и я за ним собирался. Дело мы с Федором Савельевичем сделали, крепость добра получилась, живи да радуйся. Так нет же! Кто-то в чистую воду змею запустил. Пошло-поехало, стали шушукаться по подворотням, дескать, Дмитрий жив! - князь замолчал, откусывая огурец.
- С чего все началось-то, Семен Андреевич?
- Началось? С листов, будто тиуном царевича писаных! Из них народ и познал, лихую правду о Дмитрии.
- Листы сам видел?
- Не довелось, Афанасий Матвеевич. Но точно ведаю, есть такие! Вот кем они писаны, - тиуном или еще кто-нибудь руку приложил, - не знаю. Не хотят, видно, чтобы на Руси мир да согласие было! - вдохнул князь.
- Не хотят, Семен Андреевич. Почитай, пять годков без войны, - согласился с ним дьяк.
- Есть на Смоленщине дворяне, братья Хрипуновы. Люди они скверные, доброго слова о них не слыхивал. Велиж часто навещают! Вот они-то, больше всех воду и мутят.
- Братья Хрипуновы, говоришь, - повторил вслух Афанасий, запоминая.
- Ну да, Хрипуновы. Вообще-то их пятеро, но самые зловредные Иван да Григорий. И еще, - незадолго до того, как зараза пошла, дня за два, - в Смоленск Семен Александров, брат велижского старосты, по торговым делам приезжал. Вот и думай, Афанасий Матвеевич, твоя голова думками богата, сам додумаешь!
- Додумаю, Семен Андреевич. Еще раз прости меня, князь. Дело не терпит, пойду я, - засобирался дьяк.
- Афанасий Матвеевич, просьба у меня к тебе есть, - остановил Афоню Копытин, поднимаясь проводить. - Прошение я тут царю подал, чтобы отпустил старика на покой. Пока государь недужен, Семен Никитич разрядом ведает. Замолви слово за меня.
- Не беспокойся, Семен, сиди. Спина-то болит, поди? Понял я. Прошение завтра у тебя будет. Езжай с Богом.
- Спасибо тебе, друже! - князь прослезился и обнял дьяка.
- Вот и ты на покой попросился, один я воду в ступе толку. А ведь начинали вместе, - ответил ему Афанасий.
- Ты еще молодой! Кто наших ребят уму-разуму учить будет, коль и ты на печь залезешь? Опять же - Дмитрий. Рано тебе, Афанасий, о покое думать. Лучше о женитьбе, оно слаще. Столько лет ты один. Не надоело?
- Сразу не сложилось, теперь уж поздно.
- Мужик - не баба, цены не теряет: чем больше годов, тем дороже стоит.
- Выходит, ты, Семен, на полтора десятка дороже?
- Выходит. Только моя Авдотья прикупила меня заранее, подешевле! - засмеялся князь.
Афанасий попрощался и вышел во двор. Ища Харитона со своей лошадью, он столкнулся с Вепревым.
- Первушка, ты ли! Глаз меня не обманывает?
- Я, Афанасий Матвеевич.
- Приехал, стало быть! - обрадовался дьяк. - Как ты меня отыскал? Ведь никто не знает, что я здесь.
- Обижаете, Афанасий Матвеевич! - Первушка покачал головой. - Не хотелось вас беспокоить, больно душевно вы с князем говорили.
- По виду, прибыл ты с доброй вестью. Ну, пойдем скорей ко мне, расскажешь. Харитон, куда подевался, коня давай! - крикнул дьяк конюха.
- Афанасий Матвеевич, не кричи, я его спать отпустил, - остановил дьяка Вепрев. - Конь - вон он, возле моего.
До поздней ночи просидели они, разбирая бумаги Котора. С каждым листом все больше и больше радости было в глазах Афони. Она наполняла его, как крепкий мед кубок. Наполняла, пока не хлынула через край.
- Все становится на свои места, - проговорил он. - Из писем ясно - король Польши Сигизмунд затеял двойную игру. Готовя в Москву посольство с желанием вечного мира, он подтачивает ножки у трона Бориса! Толкая Романовых на престол, преследует цель развалить союз Москвы с герцогом Карлом. По письмам видно, что не только Романовы получили посул в поддержке, но и Шуйские, Воротынские и еще бог весть кто!
- Отсюда и бумага у Романовых, Афанасий Матвеевич, что передал Никита князю Шуйскому.
- Верно, Первушка! Тут у Котора промашка вышла. Они-то думали, наши бояре, меж собой, молчать будут! А нет, князь Василий умней оказался. Сигизмунду все едино, кто из ближних бояр бучу затеет. А еще лучше, если все разом. Не до союза со шведом тогда Годунову! Для того и в Смоленске листы тиуна объявились! Густав-то, выпердыш ливонский, забыл из какого дерьма его Борис вытащил! Королем себя почуял, сам без ведома Москвы с ливонскими бюргерами договор ведет, о государе даже не упоминает. Вот мы, Первушка, поднесем сии бумаги Борису Федоровичу и поглядим, чем дело закончится! - Афоня улыбнулся зловещей улыбкой, будто волк оскалился.
- Много шуму будет, Афанасий! Полетят головушки.
- Полетят, ой, как полетят! Не простит Романовых Борис. Подожди, где-то у меня было последнее послание Бертеньева, - дьяк порылся в заветном ларце, доставая донос. - Вот нашел. Как раз перед отъездом Котор встречался с Александром Романовым, о чем и печалится, в сей бумаге, казначей. А из письма Густава к Эрику Браге ясно: говорили они о том, что надо делать, если Годунов умрет, чтобы ни допустить присяги царевичу Федору.
- Неймется боярам! Все мало им земли да почестей, на самый верх норовят залезть. Того, не понимая, что землю Русскую в смуту тянут! - Вепрев вздохнул, помолчал немного и спросил: - Мне завтра в слободу ехать, Афанасий Матвеевич?
- Отдыхай, Первушка! Вижу, ранен ты. Хоть виду и не кажешь. Нечего там делать более, этих бумаг на десяток Густавов хватит. Я и Никиту отпустил, кроме королевича на Кукуе никого нет.
- А его-то куда? С Катериной к папе римскому?
- Домой, в деревню! - дьяк засмеялся. - Данила женится! Вот Никита и выпросил у меня неделю.
- Ну, тогда понятно! Коль такой бобыль женится, сыск обождет, Афанасий Матвеевич.
- Обождет, Первушка, но недолго. Ты вот тоже погуляй при мне, пока Никита не возвернется. Опосля в Смоленск поедешь. Вот эта зараза, - Афоня ткнул пальцем в бумаги, - и там корни пустила! Живых князей им на Московский стол не хватает, они мертвого шевелят.
- Худо дело, Афанасий Матвеевич! Или так, один шум?
- Хотел бы я ошибиться, Первушка! Но сердцем чую, аукнется нам еще Углич. Так аукнется! Иди, отдыхай. Подробно я тебе, потом расскажу. Жена, поди, заждалась? Только приехал и опять пропал.
- Я наперво к тебе заехал, Афанасий Матвеевич. Жена пока не ведает, что я в Москве. К ней попадешь - просто так, за здорово живешь, не отпустит! - подмигнув дьяку, ответил Вепрев.
5
Богдан Яковлевич Бельский предстал пред грозными очами Бориса. Не желая проводить допрос при боярах, сославшись на нездоровье, Годунов ограничился одним Семеном Никитичем, как представителем всей думы.
Два старых опричника Ивана Грозного, друзья поневоле в молодости и соперники по жизни, встретились глазами.
Страха у Бельского не было, он прошел. Так всегда бывает у сильных личностей. За неделю, проведенную в тюрьме, Богдан Яковлевич мысленно пережил все, что может с ним случиться. Бельский раздавил, уничтожил страхи, и был готов к бою, пусть даже последнему.
Борис почувствовал твердость узника. Обойдя вокруг Бельского, стоявшего с гордо понятой головой, он тихо спросил:
- Почто капитана в чулан посадил, Богдан Яковлевич? Отвечай, не медли!
- Для тебя, государь, старался! Нет у меня веры к заморским лекарям. Хотел сделать как лучше, - ответил Бельский.
- Стало быть, из радения ко мне! - Годунов схватил его за кафтан и подтянул к себе. - Ты потчевал меня тем, от чего мне становилось хуже. И спрятал Габриэля, который поднял меня на ноги за неделю!
- Мое снадобье не такое быстрое, но в последствии, государь, тебе стало бы лучше! Зелье же Гаврилы настояно на маке и имеет в себе дурман. Потому, испив его, ты получаешь облегчение, но это не надолго. Поверь мне, государь.
- Поверить тебе! Габриэль поведал совсем об другом. Ему я верю больше.
Годунов отпустил Бельского, прошелся по Грановитой палате и поднялся на возвышение, где стояло тронное кресло.
- Ты, государь, больше доверяешь немчинам, чем своим. Более мне сказать нечего, - ответил ему вдогонку Богдан.
- Своим! - Борис резко обернулся и подозвал окольничего. - Прочти, Семен, что о нем писано из Царева-Борисова.
Семен Никитич взял со стола заранее приготовленную бумагу и зачитал:
- И говорил воевода Бельский во хмелю, товарищам сидевшим рядом: «Я царь в Цареве-Борисове, как Борис Федорович в Москве!».
- Видишь, Богдан Яковлевич! Год назад сия бумага писана! Я ведь тебя из ссылки вызволил, окольничим сделал. Аптекарский приказ доверил, а вместе с ним и жизнь собственную вручил. Немцы таких слов не говорят, таким только «свои» тешутся! Ну, чего ответишь?
- Пьян был, неразумен, государь!
Бельский опустил голову. Удар Семена Никитича был под самый дых. Богдану нужно было время оправиться и подумать, что молвить далее, но времени у него не было. Борис продолжал говорить:
- Что крепость поставил в малые сроки, зачтется тебе, Богдан Яковлевич. А за остальное!.. Ответ держать придется. Семен Никитич, позови сюда Габриэля, послушаем теперь, что капитан скажет.
Шотландец, ожидавший в комнате рядом с палатой, явился сразу же, как только крикнули. Подойдя к севшему на трон государю, он поклонился.
- Богдан Яковлевич тебя во всем винит, Габриэль. Что скажешь в свою защиту? - спросил его Борис.
- Государь, исследовав снадобье, что давал вам окольничий Бельский, мы с доктором Рихтингером не нашли ничего вредного для вашего здоровья. Но и обвинить меня просто невозможно! Результат моих знаний на вашем лице, государь.
- Значит, Богдан Яковлевич не желает моей смерти?
- Этого я не могу сказать. Как не могу сказать и обратное! Я говорю лишь одно: снадобье не чинит вреда, - уклонился от прямого ответа Габриэль.
- Для человека, который по воле окольничего просидел три дня в чулане на одной воде, ты слишком благороден! Не хочешь говорить о зелье, скажи о самом Бельском! - давил на него Годунов.
- Богдан Яковлевич аптекарское дело знает гораздо. И поэтому ведает, чем человека можно лечить, но также знает, как его испортить! Он знает всякие зелья, добрые и лихие. Лечебники он тоже ведает.
- Стало быть, окольничий при желании может отравить меня незаметно, долгим временем! Так, Габриэль? - говоря, Борис смотрел на Бельского.
- Кому добро делать или обратное, решает сам Богдан Яковлевич. Потому опасен! У государя ему быть нельзя. В противном случае мы с доктором Рихтингером не можем ручаться за его здоровье! - ответил шотландец, все-таки не решившись прямо обвинить Бельского в крамоле на царя.
- Этого довольно, Габриэль. Сегодня ты более не надобен.
Борис, жестом, указал капитану удалиться. Оставшись втроем, Годунов встал с трона и обратно подошел к Бельскому.
- Вот видишь, Богдан Яковлевич. Не только я не верю тебе! Семен Никитич тоже не верит. Царица Мария Григорьевна, хоть и слезно на коленях просила за тебя, столь же не верит! Боярам ты и вовсе не надобен! Такой уж видно ты человек, Богдан Яковлевич. Давно друг друга ведаем. Года не проходило, чтобы ты для меня пакость какую не удумал. Ну, теперь довольно, набаловался!
От последних слов царя Богдана пробила холодная испарина. Он представил плаху, сооруженную в его честь на лобном месте и топор новенький, со сверкающим на солнце лезвием.
Годунов же молчал, наслаждаясь видом Бельского. Борис смотрел, как он бледнеет. Капли крупного пота стекают со лба, теряясь в густой бороде оружничего.
Посчитав, что с Бельского вполне достаточно мучений неизвестностью, государь повернулся к Семену Никитичу и велел зачитать великодержавное решение.
Поклонившись, Семен развернул лист с вислыми царскими печатями и с выражением прочел:
«Царского окольничего, оружничего, думного дворянина и главу Аптекарского приказа: Бельского Богдана Яковлевича, лишить всех званий и привилегий, дарованных ему: как ныне царствующим государем, так и предыдущими государями. За то, что он, Бельский Богдан Яковлевич, возжелал себе царство, осудить всенародно и привести приговор в исполнение.
Писано Семеном Никитичем Годуновым. Печать, Государя нашего, Бориса Федоровича, прилагается».
Зачитав указ, Семен Годунов скрутил свиток и вышел, оставив Бельского наедине с царем.
- Все, Богдаша! На этом, я думаю, наша вражда окончена, - уже спокойно, без злобы промолвил Борис. - Всю жизнь я хотел перетянуть тебя на свою сторону. Став твоим родственником, я хотел стать тебе и другом. Но, видно, не судьба. Дороги наши хоть и рядом шли, да у каждого своя получилась. Теперь же и они расходятся. Прощай, Богдан Яковлевич.
- Недолго тебе, Бориска, после меня жить! Говорю тебе не со зла, а как лекарь. Помянешь слово мое.
- Никак помирать собрался, Богдаша? Поживешь еще! Не возьму я на себя твоей крови. Обещание, данное Господу, не нарушу. Живи! Коль правда есть в твоих словах, то и меня переживешь. Только на Москве тебе, Богдан Яковлевич, более не быть! - окончил Борис, повысил голос, и пошел к трону.
Семен Никитич заводил в палату стражу, из наемников роты капитана Габриэля.
6
Суд над Бельским состоялся через три дня. Бояре в думе, на быструю руку, изучили все речи Богдана Яковлевича, тщательно записанные доносителями и пришли к выводу:
«Признать крамолу на государя и приговорить оружничего к позорному наказанию».
Осужденного вывели на рыночную площадь и привязали к позорному столбу. Палачом, бывшего члена регентского совета при Федоре Иоанновиче, был назначен обиженный им Габриэль. Пострадавший от своеволия Бельского, капитан с аккуратностью медика, выдергал Богдану Яковлевичу бороду, клок за клоком. Тем самым принародно обесчестил бывшего царского окольничего и придал позору.
После исполнения приговора Бельский был сослан в одну из собственных деревень, село Никольское. К нему определили в приставы царевых слуг, чтобы уже никогда Богдан Яковлевич не мог выбраться из низовья Волги.
Мария Григорьевна выполнила обещание, сынов Бельского не тронули. Сохранив за ними вотчины батюшки, их отослали от Москвы, на службу в города.
Со стороны государя была проявлена неслыханная милость! За подобное обвинение: «Хотение себе царство», в Европе казнили нещадно! Борис же просто избавился от Бельского, выпроводив окольничего «со двора», как ему думалось навечно, но судьба распорядится по-другому.