Пять ртутных капсюлей, пять желтых гильз, пять черных зарядов, пять сияющих пуль
В трех обоймах тяжелого и большого моего пистолета:
Июнь, август… стоп, а ведь где-то еще обойма была, — июль…
А, да вот он, июль! Вотан,
(По одним источникам, по другим он — Один, один позабытый олдовый бог)
Помнится мне, в междумирии где-то скитаясь, один одинаковый год за другим одинаковым годом,
Мудрости жидкой той древней порою порой до чертей голубых набирался,
Кончив тем, что совсем уж по самые ноздри надрался ее (пьянство богов — не порок),
Пожертвовав мудрости ради око боже одно свое…
Я же к цели этой иду путем совершенно иным:
Считаю на счетах минуты, в альбом подшиваю дни,
А из времени, сена сна, кручу самокрутки, вдыхаю пахучий дым.
Этот дым —
Мое лето. Оно
Цвета радуги яркой.
Невидимкою-пантомимой
Пролетает куда-то, мой неутомимый друг.
Мимо нас, меня и тебя, тебя и, — о, чудо! — меня;
За собою маня, поколений всех память храня,
Еле слышно крылами о воздух сырой звеня,
Одинокое лето мое, трепет вечный огня.
Ощущаю его так легко, так давно;
Сердце мне заменило оно.
Но!
Скрыто Солнце Луной.
Вдруг в десятую долю момента
На бедре ощутишь кобуру (как в кино),
А в объятьях ее — тяжкий груз пистолета.
Лето вдруг обернется горячим ветром, и, может, тем самым,
Что унес там кого-то когда-то откуда-то в фильме про чью-то там жизнь…
Но держись! Солнце, верный подручный слепого стрелка,
Смотрит вниз, хохоча над испугом измученного червяка.
Но не стой! Ведь небесный простор позолотою огневой
Либо через короткое время тебя, как рисунок, сотрет,
Либо, твердою щелью сжимая сухой твой рот,
За собою на привязи, пьяного, поведет,
Жизнь другую тебе у врага отберет —
Враг твой ради тебя умрет,
Ты врага оботрешь,
Словно пот,
Что течет,
И жжет
Рот.
…Мой пояс, в тон к сапогам коричневый светло-, скрипит,
Словно потертое в дальних скитаньях седое от соли седло.
Мысли под шляпою вяло талдычат мне, что где-то тревожно не спит
Уставшее за зиму, пожилое, но все еще злое, Вселенское Зло.
Злом-то Вселенским быть, вообще, довольно хреново: мало того,
Что кое-кто десятилетьями следом грозно шагает (вот я, например, — давно на него охочусь),
Так отнюдь нет тепла в его, то есть Зла, персональном приватном мире: холодно там — ого-го! —
И не дремлет поэтому Зло ни белым пасмурным днем, ни морозною ясною ночью…
… я же — силой мысли следом, следя за цепочкой его голубых следов, осторожно следую,
Мечтаю прорвать его шкуру, желательно в самых смертельных трех-четырех местах.
Знает об этом Зло. Отныне усталому Злу не позавтракать больше спокойно, не пообедать.
Зло из-за этого злится, бормочет проклятья под нос, поносит меня; но я знаю — его душит страх.
Вот —
Побежит Зло,
Например, в Антарктиду, —
Я следом за беглым Злом;
Не упущу я фигуру Зла
Из цепкого виду.
То-то Злу
Облом.
Ом!
И когда-нибудь наша встреча с усталым Злом
Неминучею станет, как летом прохладный дождь;
Обязательною, как хотя бы одна нога под обеденным общим столом;
Очевидной, как это неправильно мною слово написанное: «НОЖЬ».
Знаю, скоро мы как в старом-престаром и монохромном фильме,
Станем в разных концах деревенской вселенской улицы.
Сдвинем шляпы свои, пыльные, на самые что ни на есть затылочные затылки
И замрем. Ветер будет свистеть в стропилах; мы услышим, как старая Ма гоняется за своей такою же старой черною курицей.
Тогда станет все совсем словно встарь: кто быстрее из нас, — тот, конечно же, полностью прав.
Позже быстрый живой вновь вдохнет молодой горький запах степных напоенных жарою трав,
Позже быстрый живой в городах на своем пути бахвалиться будет в салунах, выказывая свой нрав;
Медленный мертвый же так и останется там, на краю вселенной, с собою за край ничего, даже снов, даже слов не забрав…
О, да! Да!!!
Я хочу, да, хочу
По-бе-ди-и-и-и-ть!
Хочу я Вселенское это Зло
Пулями рифм своих изрешетить!
Что же вы, пойте, войте, пули добра!
Свиристите же вы в эфире, мои
Остроносые жалящие летуны,
Проницательные певуны!
«Вжжж-и-и-и-и-и-и-к!
Вжжжжи-и-и-и-к!
Жжжи-и-и-и-к!
Фью-ю-ю-ю-
И-и-и-и-ть!
И-и-и-ть-
Ить!».