где отмечены вехами все их нечастые встречи.
Сны сливаются в повесть, а время… А время не лечит.
Время просто уходит, сочится, сквозь пальцы бежит…
Время просто становится платой за нежность и свет,
что таятся в безумии редких восторженных взлетов.
Кто же думал, что юность останется точкой отсчета,
и любовь не утонет в потоке стремительных лет?
Так случилось - когда-то она подчинилась словам.
Кто же знал, что страна и судьба разделятся на части?
А с годами непросто хранить невесомое счастье,
приходящее редко к ней в гости – на день или два,
где пьянящий рассвет и летящей мечты эфемерность
воплощаются в блики и тлеют горящей лучиной.
Он, наверное, мог бы прожить без нее до кончины,
но, - увы, - неспособен убить эту гулкую верность.
…А она все стремится догнать, дотянуться, вернуть,
пробираясь вослед, по стопам, по родным ему весям,
быть в каком-нибудь вздохе, в близи, даже пусть бестелесной,
плыть в его измереньях, где теплятся вера и суть,
где рождается нежность, вселяясь в восторги и сны...
Но реальность отчаянно хлещет дождями косыми,
и уносит в края, где ее замечательный сын
носит слепком надежды его односложное имя.
В остальном, - все как надо – подруги, работа, семья:
устоявшийся мир, без намека на личное счастье,
и холодное солнце, над парком старинным висящее,
неспособное выжечь разлуку, согреть и понять.
Жаль, что годы так быстро летят по законам своим,
отражаясь на каждом зигзаге растерянным эхом,
а она все не может стать ближе всего человеку,
что внезапно стал грузным, сутулым и страшно седым.
И надежда уходит, становится мнимой, ничьей,
и уже не хватает усилий для самообмана...
А она улетает к седым петербургским туманам,
сохраняя в глазах блеск искрящихся южных ночей.