Невозможно понять, когда же с ней это случилось.
В дамской сумке изящной спрятан добротный кастет,
Герда может убить, сказав себе «так получилось»,
На асфальте когда-то искала следы комет,
А теперь вот ищет, за что бы ей здесь зацепится,
Чтобы ржавой водой на кухне своей умыться,
Приготовить вечно голодному мужу омлет.
Потерзаться бессонницей, выпить и материться,
На икону в углу, что не увела от бед.
Герда пьет анальгин, мотает девятый круг,
Панковатый звереныш стал дикой волчицей леса,
Она знает, что нет здесь бога, как нет и беса,
Только уймы протянутых к богу и бесу рук.
А была ведь такая искра, такой пожар,
Заполняла собой все волны, поля и реки.
Герда очень устала, Герду бросает в жар,
Она пятую ночь не спит, не смыкает веки,
Она курит в приемной, ругается с медсестрой,
Та грозится ей выгнать, а Герда уже на грани.
У нее мягкий волос, укутанный сединой,
Расходящийся шов на плохо зашитой ране.
Герда слишком устала, ей хочется на покой.
Герда больше не девочка, Герда семь лет, как мать,
А еще вожак их маленькой, гордой стаи.
«Перетерпится» - хочется ей сказать,
Тем, кто думает, Бог людей создает из стали,
Тех, кто боль если видел, то точно ее не знали,
Она просит не лезть, а жизненно промолчать.
В доску пьяных отцов на себе никогда не таскали,
И пинков под ребра в детстве не принимали.
Так что, в общем, не вам ее утешать.
Герда долго держалась... но люди отнюдь не сталь.
Потому по утрам ломает, а ночью колет,
И она не поет, давно не стремится вдаль,
Она больше не верит, но искреннее слезно молит.
А когда – то терзалась вопросом: как верно жить?
По де Саду, библии, или по детским сказкам.
А теперь остается против теченья плыть,
Доверяя себе, а не чьим-то пустым подсказкам.
Герда помнит как проще, но только не хочет так.
Так подчеркнуто дико – и это почти все знают,
Герда чувствует свет, но видит гнетущий мрак.
Ни Турбин, ни Лазарь давно здесь не воскресают.
