В детстве я очень любила читать сказки. Впрочем, как и следовало предполагать, я здесь не исключение. Начала я свою читательскую карьеру с «Трёх поросят» – первой книги, прочитанной мною самостоятельно, ещё до того, как стала школьницей, без насилия-принуждения, без мудрого учительского руководства, а потому с особенной гордостью и с удовольствием. То есть, вероятно, я здорово гордилась этим фактом – первой самостоятельно освоенной книгой, так как и по сию пору вспоминаю этот отрадный факт. Возможно, что книга была из серии «Мои первые книжки». Но, возможно, и нет. Скорее всего, нет, потому что, смутно припоминаю, там были цветные картинки, которые в этой серии не используются. В любом случае, я, как читатель, началась со свиней, в смысле, поросят, а вернее – с трёх свинско-поросячьих характеров, с трёх жизненных позиций, отношений к делу. Ну, естественно, как разумная девочка, я сразу предпочла Наф-Нафа с его практичностью, трудолюбием и каменным домиком, я даже, скорее всего, и была Наф-Нафом, когда читала эту рас-сказку. Правда, без его завышенной самооценки: «Я на свете всех умней, – дом я строю из камней».
Факт отождествления именно с розовым поросячьим образом, а не с грязным свинским, из личной истории никуда не выкинешь. И всю жизнь я, в общем-то, старалась ему соответствовать – и ответственностью, и практичностью, и трудолюбием. Трудолюбием, правда, как и у многих, не природным, а вынужденным, но об этом позже. Что касается жилища, укрытия от непогоды и волков, я и сейчас предпочла бы, как и Наф-Наф, жить в отдельном, пусть и небольшом, но надёжном, желательно, каменном домике, подальше от соседей-алкоголиков, меломанов-наркоманов и престарелых глуховатых бабулек, «подсевших» на сериалы. Но пока, к сожалению, приходится жить в хрущёвке сорокалетней выдержки. А если быть точнее, в «хрущёвской однушке» многоквартирного панельного дома, любовно называемого его обитателями «музыкальной шкатулкой» – слышимость идеальная, как в концертном зале с хорошей акустикой. Жилье, как говорится, оставляет желать лучшего, но все его недостатки и изъяны компенсирует вид из окна: на самое широкое и красивое в любое время года место реки Цны – «цнинское море». Летом, правда, шумновато (мягко сказано!) из-за пляжа и кафе внизу, но зато какой вид! Не выходя из дома, через стекло можно наблюдать великолепные воздушные картины, создаваемые на рассвете или на закате игрою солнца, облаков и ветра. Плюс белая акация под окном, рябинки вдоль дороги. И липы в цвету в июне. И хор лягушек и соловьиное соло в парке за рекой. Но это – когда тихо. А весной и летом тихо только рано-рано утром, часов в пять-шесть, на рассвете. Завсегдатаи кафешно-пляжные к этому времени отправляются отсыпаться после весело проведенной ночки, соседи ещё не развернули своей бурной молоточно-сверлильной деятельности по преобразованию хрущёвских комнатушек в евростандарт, и в пятиметровой кухоньке можно даже стихи писать, чем я и занимаюсь последние три года.
Всё неплохо, но пенсия… Пенсия тоже оставляет желать… Причём, очень многого. И сразу слышишь голос со стороны: работать надо было лучше. То есть: неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Но это не голос только что продравшей глаза заспанной совести, как сказал бы Заратустра. Это голос дяди-миллионера, даже, кажется, миллиардера, который звучал как-то по радио и учил нас жить. «Вот лично я работаю ежедневно по пятнадцать-семнадцать часов…», – рассыпался он мелким бесом, держа нас за полных дураков и пытаясь убедить в том, что его миллионы-миллиарды, появившиеся у него за какие-то семь-десять лет (именно, появившиеся, возникшие из предшествующего нуля), заработаны им исключительно благодаря его необычайному трудолюбию. То есть стоило и нам в своё время поднапрячься, эй-ухнуть, и мы тоже стали бы владельцами яхт, дворцов, заводов и пароходов, а заодно и футбольных клубов, материализовавшихся, как Венера из морской пены, из нефти и газа, леса и алмаза, из банковских афер, оффшор и тому подобных коммерческих операций-спекуляций. А куда уж нам, «сачкам»-интеллигентам ещё больше работать-то?! Времени и так не оставалось: одна полная преподавательская ставка в вузе, да две полставки в двух бюджетных организациях (а тогда других-то почти и не было: капитализм только-только зарождался, в муках и с задержками зарплаты), да плюс ещё отдельные подработки-почасовки по субботам и воскресеньям. Стыдно сказать, но, живя в квартире с окнами на восход, я годами не замечала того, что в мае и в сентябре солнце, оказывается, встаёт в разных местах – то с левой стороны от дома, то гораздо правее. Наблюдать в окошко рассвет было некогда.
Да-а-а… А ведь по табличке-то оно как выходило, когда пришлось вникнуть в пенсионные расчёты и коэффициенты: зарплата старшего преподавателя вуза (не остепенённого, правда) составляла в те времена одну треть от средней статистической зарплаты по стране. Стало быть, чтобы выйти на пенсионный коэффициент «единица», дававший право хотя бы приблизиться к средней пенсии, постоять, так сказать, рядышком, потоптаться, рассмотреть её как следует в анфас и в профиль, надо было заработать ещё две трети к этому самому коэффициенту. А это означало – устроиться ещё на две полных ставки по восемь часов, то есть ставка была бы уже точно больше, чем жизнь: в сутках-то всего двадцать четыре часа. А ведь ещё на сон-еду-отдых какой-никакой время выкроить надо. Ну, да теперь это дело прошлое. Сколько есть денежек, все наши. Сиди на пенсии и жди прибавок. И экономь на всём, на чём можно. И на чём нельзя. Крутись. Выкручивайся. Или устраивайся на работу, если здоровье позволяет. А-а-а, тебе ещё и самореализации хочется. И «пожить для себя», в смысле, для творчества. Как только произнесено кодовое слово «творчество», тут же всплывает в памяти четверостишие, которое я услышала от своего покойного брата – юмориста и пародиста «по жизни»: «Скворцы летят в дом скворчества, творцы идут в дом творчества. Я потихоньку дверь открыл и кой-чего там натворил». Хотелось бы тоже кое-чего «натворить». В области литературы, к примеру. Но это уже роскошь по нашим временам и по положению.
Да я, в общем-то, не об этом. То есть об удаче, конечно, и об удаче именно денежной, следовательно, не о пенсии точно. Конечно, русский человек приспособистый. Слова такого, наверняка, и в словарях-то нет, но качество, обозначаемое им, ох, какое жизненное! Как живёт пенсионер, ежели пенсия у него не персональная, не депутатская и не Героя страны? – А так: где на рынке поторгуешься, сэкономишь; где урежешь и так уже усечённые потребности; где селёдочных котлеток наделаешь, за мясные сойдут, всё равно белок, даже полезнее – с фосфором, чтобы мозги лучше соображали, как выжить (единственная неприятность-досада при этом – от тебя потом долго котом Пашкой пахнет). Опять же, где хурмы подпорченной, расползающейся в кисель, по пятнадцать рубликов раздобудешь – для щитовидки, или бананчиков потемневших – для сердца, значит, калий. Где платьице-тряпицу какую подержанную купишь, отстираешь, выгладишь, распорешь специальной такой «поролкой», да «ручки приложишь», да блузончик себе сварганишь… Глядишь, и выживешь. Надо только вовремя успевать перестраиваться – перестройка же! – когда цены в очередной раз повышают за жильё перестройщики-жульё, или эти цены, как блохи, вдруг скакнут ни с того ни с сего на продукты повышенного спроса – яйца, хлеб там, рис, молоко. Про мясо не знаю, не покупаем, едим исключительно в гостях по большим праздникам. И всё время почему-то кажется, что мало кладут в тарелку. Вот ведь иллюзия-то какая нехорошая. И всё время надеешься, что ещё подложат. И подложат, но позже. И далеко не баранину.
Ну, в общем, приспосабливаемся. Нет, в первый момент, оно, конечно, тяжеловато и стрессогенно, иной раз и слеза пробьёт, и нехорошие слова и злоехидные филиппики раздадутся в адрес депутатов-правителей, законотворцев-«блин»-исполнителей, а потом ничего, адаптируешься. Пар выпустишь где-нибудь в очереди за молоком, или с друзьями за вечерним чаем, и опять живёшь себе дальше, приспосабливаешься. И даже на государство не обижаешься: жильё есть (заметим – отдельное, а не на общей кухне, где тебя ненароком могут и крысидом травануть), на еду-питьё хватает, пенсию дают вовремя, и свободного времени (того, что остаётся от поисков дешёвых продуктов и вещей, от заготовок на зиму, от штопок, перешивок и латаний дыр в семейном бюджете) – прорва, живи и не жалуйся, сочиняй себе жизнь, какую хошь. А если ты ещё при этом свои опусы-сочинения и издавать хочешь, так это уже просто блажь, и даже, не побоюсь сказать, – нарциссизм. Да на государство-то и смысла нет обижаться: ему, откровенно говоря, по фигу наши обиды-огорчения. Но вот как на себя не обидеться, когда судьба давала тебе редкий шанс поправить хоть на некоторое время своё материальное положение, а ты подержал удачу в руках и этими же худыми руками отдал её чужим людям на радость и обогащение. С обидой на государство кое-как справишься с помощью разнообразных средств когнитивного мышления, а попросту – самона..ки, а вот с обидой на себя, любимую, ох, как трудно. Кем только в своих собственных глазах не побываешь: и идиоткой-тупицею, и дурой простодырою, и простофилей провинциальною. Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро быль рассказывается.
Вернёмся, однако, к нашим баранам, в смысле, к поросятам. Успешно освоив «Трёх поросят», я, как и следовало ожидать, «пустилась во все тяжкие»: стала «глотать» книжку за книжкой и бессистемно, по наитию осваивать книжно-печатный ассортимент доступных мне по возрасту и интеллекту библиотек – от городской провинциальной до престижных столичных – «Ушинки» и «Ленинки». Постепенно и своя, домашняя библиотека оформилась, с учётом материальных возможностей и индивидуальных предпочтений. Но это всё будет позже. А в детстве, как я уже говорила, да и в отрочестве, мне очень нравились сказки. Это я только к старшим классам дозрела до ПСС Куприна, Лескова, графа Толстого, до писем Чехова, Маяковского, Пушкина (охота, говорил, вам, обывателям, видеть выдающегося человека на горшке), до двухтомника Бенедикта (Баруха) Спинозы и до учебника психиатрии. Позже, в годы студенчества удавалось и «запретные плоды» вкушать – брать в «спецхране» кое-какие работы не рекомендованных в те времена к публичному прочтению Шопенгауэра, Ницше и Фрейда. И дальше покатился клубочек Ариадны по лабиринтам мозговых извилин литераторов, психологов и философов разных направлений. Но это всё будет потом, во взрослой жизни.
А пока – пока сказки. Да я и сейчас от них недалеко ушла: живу и, как дура наивная, всё чудес от жизни жду. Сказки были разные: и русские народные, и сказки тогда ещё считавшихся «братскими» народов СССР – казахские, узбекские, таджикские, грузинские, и народов мира, и, конечно, авторские – русских писателей, братьев Гримм, Ганса-Христиана Андерсена, Гауфа и прочие. Сказок было много, но среди них, как «белый камень в глубине колодца», особняком стоят сказки – сказы Бажова: «Хозяйка Медной Горы», «Серебряное копытце», «Каменный цветок», «Огневушка-поскакушка» и другие. И названия ведь до сих пор помню! Мелкие подробности и детали, конечно, от времени стёрлись (срок-то немалый, почти полвека прошло), но общее необыкновенное впечатление, где вымысел так похож на правду, осталось. Такие сказочные были, повествование-загадка, наполненное переливающимися драгоценными камешками и усмешкой холодной красавицы – хозяйки всех этих горных сокровищ. Эти сказки особенно запали мне в душу.
И сейчас, отматывая плёнку событий назад, я задаю себе сакраментальный вопрос: а не участвовала ли так или иначе Хозяйка Медной Горы в моей судьбе? Вернее, не она, а её фантом, призрак, оставшийся в моём инфантильном мозгу, в душе, в воображении? Когда судьба, в частности, свела меня с геологом, преподавателем геологии, чей кабинет, завсегдатаем которого я была почти шестнадцать лет, был заполнен шкафами с минералами – «сокровищами медной горы». И потом, когда моё преклонение и платоническая любовь к этому человеку после его смерти «перешла» на эти самые минералы, правда, большей частью в виде женских украшений – бус, колечек, колье из малахитов, агатов, сердоликов, разноцветных яшм и т.д.. Но не только в виде украшений: всё, что смогла человеческая фантазия изготовить из поделочных и полудрагоценных камней, сверкающих всеми цветами радуги, всё стало привлекать моё внимание. Здесь и книги о них, и выставки, и редкие покупки того, что «по карману», и просто прогулки по магазинам и бутикам, чтобы «глаза продать» – бесплатно поглазеть на камешки и даже продемонстрировать некоторую осведомлённость в них. Особое удовольствие – вытащить скопленные за десяток лет бусы из целлофановых пакетиков, где они хранятся «до востребования», свалить всё в кучку, направить на неё свет настольной лампы и смотреть-наслаждаться этим пиршеством цветов и энергий…
Ах, да, я про Хозяйку. Мне даже кажется теперь, постфактум, что на фарфоровом лице её появилась грустная и в то же время насмешливая улыбка в тот момент, когда я по собственному недомыслию добровольно отказалась от её подарка. Да отчего же и не посмеяться над простоватой глупостью в моём лице?! Интересно, а как бы вы себя чувствовали, если бы собственноручно отдали подарок, посланный вам провидением и стоивший полторы-две тысячи долларов (а это, по курсу, примерно шестьдесят тысяч рублями), в чужие руки. Более того, ещё уговаривали бы этого чужого приобрести его у продавца – посланника судьбы за небольшие деньги – всего-то за пятьсот рублей. «Наф-нафость» моя сыграла со мной злую шутку: практицизм одолел детскую интуицию. Но всё это выяснилось через три-четыре месяца, а сразу-то я ничего и не поняла. Русский человек задним умом крепок, то есть ретикулярной формацией, судя по всему.
Итак, случилось то, что я сама оттолкнула протянутую мне руку судьбы. И вот как это произошло. Собралась я на центральный рынок за продуктами и всякой хозяйственной мелочью, которую можно по дешёвке купить на «толкучке», или «барахолке», у бабулек, продающих прямо с тротуара-асфальта всякие подержанные и залежавшиеся со времён «царя Гороха» вещи, посуду, тряпки, в общем – всякое барахло. Не доходя до «барахолки», я увидела небольшой лоток с антиквариатом, а также с тем, что за него выдавали. Мужчина лет пятидесяти, чернявый, с усами, приземистый, молча стоял возле небольшой сымпровизированной из старого столика выставки-витрины, где обычно были разложены старинные монетки, бронзовый подсвечник, парочка православных потемневших икон, серебряные крестики и чайные ложечки с синей эмалью на ручке, несколько фарфоровых статуэток и ещё кое-какая мелочь. Покупателей около его лотка не было. Меня что-то так и потянуло к лотку. Я и раньше к этому дилетанту-самоучке антиквару-продавцу подходила. Больше из любопытства, чем из желания приобрести что-то, – денег у меня лишних не бывает. А у кого они, лишние-то, бывают? – слышишь резонный голос ближнего. Бывают, правда, иногда такие деньги, про которые говорят: как пришли, так и ушли: как легко достались, так и потрачены впустую. Но это не про меня.
Ну, в общем, тратить на дорогие безделицы свои кровные, мозговыми извилинами, хроническим ларингитом, близорукостью и остеохондрозом добытые денежки я не предполагала. А поглазеть, – отчего бы и нет, за «поглазеть» здесь денег не берут. Если какая-то вещица мне нравилась, я, без особой, правда, надежды всё-таки приценялась: а вдруг мне повезёт. Опять это сказочное и инфантильное «вдруг»! Впрочем, так ведь и говорят в случае большой удачи: мне сказочно (именно, сказочно) повезло. Хотя отчего должно повезти мне, а не продавцу, который всегда хочет иметь с покупателя какую-нибудь прибыль, – непонятно. Необоснованные надежды. То есть продавец в таком случае должен быть полным дилетантом, дураком и простофилей, чтобы упустить свою выгоду. Или подозрительным альтруистом, торгующим «левым» товаром, некачественным или, может быть, даже краденым. Или вещь настолько надоела ему, что он решил от неё избавиться, а выбросить жалко. Но в данном случае такие варианты, как говорится, «не прохонже». В чём я и убеждалась неоднократно, после того, как узнавала цену на приглянувшуюся мне вещичку из области настоящего или сомнительного антиквариата. Но, узнав цену и убедившись, что дураков нет (кроме меня самой, разумеется), я всё же не отходила от лотка, а разглядывала и другие предметы давней и не очень давней старины, разумом, не согласованным с желаниями, понимая, что мне тут вряд ли что «светит».
В этот раз я ещё издали увидела Её. Это была довольно крупная фарфоровая статуэтка – где-то сантиметров сорок в высоту, и я, тут же забыв об основной цели моего визита на рынок, стала круто разворачивать к лотку: неведомая мне сила неземного притяжения тащила, влекла, тянула меня к статуэтке. Я подошла ближе и ахнула: это была Хозяйка Медной Горы, во всей её фарфоровой красе и холодном великолепии совершенства. Она была в длинном, поблёскивающем позолотой светлом платье с узорами, при короне или кокошнике, украшенном драгоценными каменьями (в их фарфоровом варианте, разумеется). В правой руке она держала какой-то цветок, похожий на лилию, внизу, у правой её ноги на небольшом уступе примостилась золотистая ящерка, а по левую сторону расположился экзотический Каменный цветок, известный нам по сказке. Я залюбовалась композицией, выражая вслух свой восторг. «Ой, какая прелесть! Это ж надо такую красоту сотворить!». В душе моей запели скрипки и заиграли фанфары. Естественно, следующей моей реакцией был вопрос: а сколько это чудо стоит? Было отвечено: пятьсот рублей. В голове моей появились сумбурные мысли. Желание во что бы то ни стало иметь у себя это диво-дивное боролось с соображениями практичности и страхом получить «бенц» (осуждение, выговор, брань) от супруга: «Опять ты на всякую дрянь деньги тратишь! А жить на что будешь?!». Хотя я, прямо скажем, не мотовка и умею-таки «жить по средствам», то есть очень и очень посредственно, и даже более того, включая серьёзные самоограничения в вещах и продуктах (как в том анекдоте: «Сами бы ели, да денег жалко.»). Но склонность супруга к необоснованным обобщениям и раздуванию «из мухи слона» не сулила мне ничего хорошего в случае этой покупки. И, несмотря на то, что деньги-то были мои, личные, пенсионно-наследственные, он не отказался бы от повода поучить меня жить, а это – ссора, испорченное настроение, тахикардия и последующий депресняк. А этого я меньше всего хотела.
И вот стою я около фарфорового соблазна: ни уйти не могу, ни купить, всё взвешиваю «про» и «контра». А судьба смотрит на меня своими пресветлыми фарфоровыми очами и искушает: «Бери, – говорит, – если нравится». А я ей: «Нравится, ох, как нравится! Нравится так, что и слов не нахожу. Я такой красоты отродясь не видела. Да как же я возьму, если дорого?». – «А ты посмотри, посмотри хорошенько: видишь, какая тонкая работа – и цветок расписной, и ящерка… Поставишь её в шкафчик за стекло, чтоб не разбить, и будешь любоваться. Глянешь, – и на душе теплее станет». – «Да, на душе-то потеплеет, да в кармане похолоднеет, – ветер гулять будет». А судьба в лице Хозяйки Медной Горы опять: «Ведь это я для тебя портретик-то свой поставила. А чужих, нахлебников дармовых, всех отогнала. Видишь, никто больше пока не подходит, потому что я охраняю вещицу. Лови момент. Бери, бери. Говорю, не пожалеешь. Это тебе – подарок». А я ей мысленно: «Ох, боюсь, куплю – пожалею, и не куплю – пожалею. Ведь это целых пятьсот рублей! Я же на них могу и фруктов-овощей-ягод разных прикупить – витаминов, значит; и платьице подержанное из крепдешина на перешив и чудесное превращение его в «шикарный» блузон «на выход»; и подарки для дочки в бандерольку-посылочку, и всякую-другую вещь, необходимую и полезную. А от статуэтки какая польза, кроме красоты?». А она мне своё: «Ну, что ты заладила: всё польза да выгода. Красота – она сама по себе и польза, и выгода, потому как посмотришь на неё, душа напитается красотой, и ты без многого обойдёшься, что на эти деньги купить могла бы. Не хлебом же единым… Всё равно будешь счастлива, и даже больше, чем со всей этой бытовой мелочёвкой. Красота ведь великая сила. Вспомни, что мир-то спасёт? – Вот именно, – красота. Ну, куда, куда ты уходишь от своей удачи-радости? Куда ты вечно рвёшься-бежишь, суетливая, беспросветная глупость? Остановись, ей-богу, не пожалеешь. А может, моя красота с секретом и ты с её помощью кое-какие материальные проблемы решить сумеешь?». – «Нет, не могу я себе такую роскошь позволить, не могу и всё. А ещё как представлю себе злое мужнино лицо да слова грубые, да глаза, от гнева выпученные, так и вообще… Нет, не могу. Прости». – «А ты тайком. Не показывай ему сразу-то. Спрячь до времени в тайничке, потом когда-нибудь ему покажешь». – «Нет, я так не могу. Я пойду лучше…». – «Ну, что ж, раз так… Молодой человек, подходите, посмотрите, какая чудесная статуэтка. И недорого». И я ей тоже подыгрываю: «Да-да, посмотрите, какая прелесть. Купите. Были бы у меня деньги, сама купила бы». Мужчина стал рассматривать статуэтку, а я, заливаясь внутренней слезой, повернулась спиной к персту судьбы и пошла дальше за всякой мелочёвкой-ерундой. Потому что по сравнению с этой красотой всё показалось мне ничтожным в тот момент. Дура она и есть дура. А жадность и глупость, как говорит бывший артист, а ныне первоклассный портной, обладатель шикарного голоса – баритона, фанат и личный фотограф кота Бергамота, по-семейному – Мотьки, а по совместительству друг семьи Миша Козырев, – не лечатся.
На этом бы истории и закончиться. Но, нет. Как раз здесь-то и начинается самое интересное, то, что и сподвигло меня записать эту историю. Придя домой, я рассказала мужу о том, какого соблазна избежала. Для чего рассказала? А фиг его знает: собой что ли погордиться, что выдержала искушение красотой. Его ли успокоить: вот, мол, жена у тебя какая устойчивая к соблазну. Или себя убедить, что правильно поступила. Или для того, чтобы ещё раз мысленно пережить этот момент очарованности. Не знаю… Реакция его была очевидной и предвиденной: он был доволен тем, что я не купила эту статуэтку. Но «негативное поглаживание» я всё равно успела получить – за само только желание её купить. Мне было ужасно жалко, что пришлось отказаться от красоты под влиянием мелких житейских соображений о пользе и практичности. Да и страх потенциального скандала сыграл не последнюю роль. Но… прошёл один день, потом другой, прошла неделя, и прекрасный образ Хозяйки стал понемногу стираться в памяти, терять свою притягательность; позолота первого впечатления осыпалась, как пыльца с бабочки после того, как её подержали в руках… Мои ламентации-сожаления со временем сменились тихим, спокойным удовлетворением, что всё так и должно быть: что я правильно, «с умом» потратила деньги, и хорошо, что муж не будет сердиться и упрекать меня за нерациональность и непрактичность (хотя практичнее женщины-Тельца ещё поискать надо!).
Образ фарфоровой красавицы – Хозяйки Медной Горы постепенно угасал среди житейских дел и забот. Угасал, угасал, и совсем почти угас, если бы не случай, который показал мне истинную ценность преданной мною красоты в её материальном уже выражении. Бедность бедностью, а книжки-то читать всё равно хочется, виртуальных единомышленников-писателей-поэтов себе приобретать. Бывают в жизни запойные алкоголики, а бывают и читатели запойные. Я отношусь к последним. Однажды иду я себе, значит, мимо книжного магазина, «никого не трогаю», и вдруг вижу объявление о грандиозной распродаже книг – с пятидесятипроцентной скидкой. Причём, как потом выяснилось, не только на «женские» романы, или утратившие свою актуальность детективы, или на другую залежавшуюся и невостребованную литературу, но и на книги повышенного спроса. К тому времени у меня «завелись» кое-какие денежки, которые опять же можно было потратить на жизненно необходимые вещи и продукты или на удовольствия, в данном случае – на книги. Я предпочла «или». Отложила кое-что из поэзии, современной прозы, большой энциклопедический словарь «до кучи», и вдруг наткнулась на нечто, перевернувшее все мои планы – цветной каталог «Советский фарфор – 1930-1980 гг.» с изображённой на глянцевой обложке фотографией двух фарфоровых статуэток – лыжников-подростков.
Одна из статуэток – девочка с лыжами, в широких, по старой моде, штанах, с красным шарфиком вокруг шеи, задумчиво-романтично смотрит куда-то вдаль, наверное, светлое будущее – коммунизм высматривает; другая фигурка – мальчик, с синим уже шарфиком, весь из себя такой по-сталински правильный и деловой, чистит синей же варежкой лыжу. Я раскрыла обложку и стала листать гладкие, приятные на ощупь – из мелованной бумаги – страницы, и не могла оторваться: там были великолепные цветные фотографии чудесных фигурок – фарфоровых статуэток прошлых лет. Такие статуэтки, правда, единичные, разрозненные я видела и «живьём» (если так можно говорить про неживую – и всё-таки художественно-одушевлённую! – материю) в квартирах моих знакомых – ровесников и чуть постарше. Да и у меня самой три подобных статуэтки – утка, львёнок и енот с мячиком – ещё недавно стояли в буфете: наследство от родителей. Но когда я увидела статуэтки во всём блеске их красоты, в таком количестве и разнообразии в этом представительном каталоге, я, грубо говоря, обалдела, другого более точного и ёмкого слова и не подберёшь.
Рассматривая чудесные фигурки, я незаметно очутилась в том времени, когда сама была маленькой, и когда родители мои ещё были живы-здоровы и молоды, и такая меня щемящая тоска по детству захватила… Нельзя сказать, что моё детство было совсем уж безоблачным, беспроблемным, и «золотым» его вряд ли назовёшь, всякое бывало, но… Это было – ДЕТСТВО, и этим всё сказано. Как далеко мы уже ушли от него. Или оно от нас. И я «поплыла» по волнам моей памяти. А когда вынырнула, увидела маленькую белую этикеточку со штрих-кодом, на которой была указана цена, и мгновенно отрезвела, так как книга, даже и со значительной скидкой, всё равно была очень дорогой (по отношению к моему бюджету, разумеется: я же понимаю, что всё относительно). Но меня уже, как говорится, «понесло», и остановить процесс могла только нехватка денег в кошельке в данный конкретный момент. Пришлось произвести переоценку ценностей: пересмотреть стопку отложенных мною для покупки книг, и большую часть из них вернуть на полки, чтобы позволить себе роскошь обладания этим чудесным альбомом-каталогом, так внезапно и пронзительно напомнившим мне моё детство.
Придя домой, пообедав и немного отдохнув, я водрузилась на свой пролёжанный диван («досадную укушетку»), чтобы в полной мере, находясь в своём излюбленном положении – лёжа, а не как в магазине, стоя, в пальто, потея от жары и с рюкзаком за спиной, насладиться чудесными картинками и атмосферой навсегда ушедших времён. И чего только в этом альбоме-каталоге не было! Тут тебе и всякая-разная фарфоровая живность – и звери, и птицы, от цыплят до медведей и тигров, и персонажи басен и сказок, и сюжетные фрагменты-композиции, и шуты-скоморохи, и влюблённые парочки, и танцоры с танцовщицами, и даже африканец с барабаном. И чашки-тарелочки-кувшинчики расписные, и подсвечники, и… – в общем, всего не перечислишь. А внизу каждое фарфоровое изделие имело штамп-клеймо, вроде как паспорт, по которому ты можешь узнать, откуда оно родом и в каком году произведено на белый свет после эскиза-зародыша, лепки, обжига и росписи-раскраски. А родом они с известных старинных заводов: ЛФЗ, ДФЗ (Вербилки), КФ (Чудово), ЛЗФИ*. И все эти фигурки-композиции сфотографированы на приятном для глаза сиренево-голубовато-сером фоне, и блики на фарфоре так и играют, так и светятся. Ой, до чего приятно рассматривать эти милые хрупкие вещицы! Листаю себе потихоньку, листаю, и вдруг – о, чудо! – стоит Она – царица моей инфантильной души, Хозяйка Медной Горы, точь-в-точь такая, какой я её впервые на рынке увидела, на том самом лотке. И надпись ей соответствует: «Хозяйка Медной Горы, 43 см. по одноименной сказке П.Бажова, скульптор Кожин, художник Шепелева, 1953 г. (Эвон! Да она почти что моя ровесница!). А чуть ниже – то же самое на английском языке. И рядом значок, обозначающий доллары: буква эс латинская, перечёркнутая двумя вертикальными полосочками. Сколько, значит, стоит вещица в у.е.. А стоит она, оказывается, не много не мало, а от полутора до двух тысяч у.е.. Ну, и уели меня эти самые «у.е»! Я, когда этот ценничек-то увидела, едва в себя пришла, настолько была ошеломлена и раздавлена. И сама почувствовала себя старой разбитой антикварной дурищей.
Тут уже мне стало не до красот фарфорового антиквариата. И принялось меня чувство вины долбить: «Ну, ты и дала маху, дура тупая. Пожалела пятьсот рублей, а могла бы иметь в сто – в сто! – раз больше! И хватило бы сейчас тебе и на зимние, не промокающие от снега с солью сапоги, и на лекарства от суставов, а главное – на издание вожделенной книги стихов, которые ты кропала по ночам да ранними утрами. И не ходила бы ты теперь с протянутой рукой к спонсорам-монсорам, собирая в эту жалкую руку одни отказы вместо меценатской помощи. Да… Это каким надо быть Наф-Нафом, то есть поросёнком, чтобы вот так, взять и отказаться от золотого, в смысле, фарфорового подарка судьбы! Вот тебе, бабушка, и юрьев день! Вот тебе и «какава» с кофиём! Вот тебе и пироги с котлетами, и поэтессы с поэтами! Так и будут твои стихи валяться, неопубликованные, до морковкиной то ли загони, то ли задницы. И вот так вот я, как какой-нибудь гризли, «грызла» себя и «грызла», искала виноватого. Виноватый, разумеется, после недолгих поисков нашёлся. Конечно, муж. Если бы он не ругал меня уже однажды за покупку в этом же роде… Ну, и что, что ругал, не впервой ведь, уцелела же, даже, помнится, и отпор дала. В общем, такой внутри меня «базар-вокзал» образовался, что уже не до красоты было. Альбом отложен в сторону, а Я, Оно и Сверх-Я втянулись в глубокую сюрреалистическую дискуссию на излюбленные в отечестве темы «Кто виноват?» и «Что делать?» и знай себе отношения выясняют.
А когда силёнки подыстощились, поутихли страсти-мордасти, и стало возможным немного отстранённо на ситуацию взглянуть, ну, как бы в театре или в кино из партера, то появились и другие соображения: пошла рационализация своей глупости и неудачливости. Надо же было как-то реабилитироваться перед самой собой – обвинителем-прокурором и адвокатом-защитником «в одном флаконе». И стала я отматывать плёнку назад, к тому самому моменту, когда боролась с собой – купить или не купить. Ну, допустим, купила бы я эту статуэтку, и что? Привязалась бы к ней всеми своими «ошчушчениями» и чувствами, как я умею это делать в отношении как одушевлённых, так и неодушевлённых предметов, вцепилась бы в эту вещичку и тряслась бы за неё: как бы не разбить, да как бы воры не утащили, а уж о том, чтобы её продать и деньги на издание книги получить, – ни-ни. Пусть стоит, глаз радует. И отравилась бы душа этой новой привязанностью-зависимостью, и не захотела бы я вещицу ни за какие деньги отдавать-продавать-предавать, а захотела бы, наоборот, оставить её у себя навечно. И наложила бы лапу, в смысле, ручку свою фарфоровую Хозяйка Медной Горы на свободу моей бедолаги-души и прилепилась бы я к ней сердцем. А неровен час, если что с ней, с вещицей случится. Вот горе-то будет.
И потом, – продолжала я убеждать саму себя, – у тебя уже есть две скульптурки из этого замечательного проклятого каталога – рыбак с сетью и рыбкой (а, может, и не рыбак вовсе, но похож, однако), правда, с расколотым боком, и синяя раковина с золотистой рыбкой-прилипалой наверху. Нет, бок у «рыбака» не я расколола, купила в таком уже ущербном виде. У другого продавца дилетанта-антиквариатчика. Когда я ценой поинтересовалась, очень он интересно высказался, как загадку загадал, до сих пор расшифровать не могу: подарить, говорит, неудобно, – бок расколот, а продать, пожалуй, могу. За пятьдесят рублей. Вот она, загадочная душа русская: подарить, мол, стыдно, а продать вроде как и ничего, не стыдно. Ну, купила я эти две вещицы после небольших колебаний (какова цена, такова и долгота размышлений). Сколько было восторгов-восхищений, когда вначале рыбак расколотый, а потом целенькая раковина внедрились на полку моего буфета среди чашек дулёвского сервиза, морских ракушек и других недорогих, но милых моему глазу и душе безделиц. Ну, повосхищалась я, повосхищалась, а потом, со временем, как и следовало ожидать, и как обычно бывает, вспышка радости значительно поугасла. Привыкла я к их присутствию, да потихоньку и замечать перестала. Вспоминаю лишь по случаю: когда пыль вытираю или гостям показываю – для гордости. И были времена, когда уж очень я в деньгах нуждалась, и можно было бы целенькую-то раковинку синюю продать за тысчонку-полторы рублей, да ведь не захотела. Стоит она теперь как часть интерьера и пыль веков собирает. У меня её много, пыли-то, не то, что денег. Тут уж приходится выбирать: стихи писать, или пыль вытирать, или деньги зарабатывать. Но я свой выбор сделала.
Да-а-а. Такая вот история со мной произошла-послучалась. Вспоминаю, был у нас в институте преподаватель – Двинянинов Борис Николаевич. Курс литературы читал, не помню, правда, какого века. Любил он цитировать всякую народную мудрость. А, может, сам её, мудрость эту, и порождал. Вот, говорит, почему у человека руки так устроены – ладошками вовнутрь, а не наружу? – А для того, говорит, чтобы всё к себе грести, а не от себя. Чтобы приобретать, копить, накапливать. А то и отбирать. У других. Чтоб неповадно было иметь. Потому как «быть» важнее, чем «иметь». Но это уже некто Фромм говорил. Когда-то читала и уже почти забыла. Так, обрывки какие-то застряли, как рыбья косточка в десне. В общем, посмеялась надо мной Хозяйка Медной Горы. Показала заманчивую вещицу, растравила незрелую душу, да и отобрала кусочек лакомый: нечего, мол, на чужой, незаработанный каравай рот разевать. И вообще, чтобы не на чудеса надеялась, а работала бы больше. Так-то, оно, может, и правильней вышло, по справедливости. Если она вообще где-то есть, справедливость эта самая. Не готова я, значит, к таким подаркам судьбы. «Богат не будешь, а сыт будешь», – как любит приговаривать моя свекровь, угощая куриными щами и внушая мне, обедом расслабленной, программу обречённой бедности. Но ничего, ничего, я эту скульптурку фарфоровую блазнящую другим путём заполучу – трудом усердным и праведным. Поднапрягусь, заработаю и куплю. Да только вот сколько я на рынок не хожу, не ищу мужичка того с лотком и статуэткою, нигде его не нахожу: пропал усатый, как в воду канул. Да и был ли мужичок-то?..
2008-2009 гг.
* ЛФЗ – Ломоносовский фарфоровый завод; ЛЗФИ – Ленинградский завод фарфоровых изделий; ДФЗ – Дмитровский фарфоровый завод («Вербилки»); КФ – Кузнецовский фарфоровый завод в г. Чудово.