Проехав асфальтированную часть дороги, проходящую вдоль берега реки Цны, и избегнув ряда опасностей – машин с бесшабашно-безбашенной молодежью за рулём иномарок, движущихся под жуткую музыку, других велосипедистов, особенно детей и подростков, норовящих врезаться в твой велосипед (по неумелости или из возрастной вредности), зазевавшихся пешеходов, не слышащих твоего звонка, детишек, внезапно импульсивно бегущих прямо под колёса велосипеда, стайки голубей или воробьёв, в последний момент всё же успевающих вспорхнуть-увернуться от колеса, бесхозных лающих собак, бегущих за тобой, как за дичью, и норовящих цапнуть-таки за ногу, – ты, наконец, выруливаешь на подвесной мост через реку. Прошуршишь по мосту, ловко объезжая дачников с тележками и авоськами и фотографа-любителя, снимающего весёлую компанию или влюблённую парочку, а затем, скатившись с пригорка, через пару минут кручения педалями въезжаешь на утрамбованную пешеходами и велосипедистами дорожку Парка Дружбы, в сентябре уже слегка присыпанную золотистой листвой.
В честь какой-такой «дружбы-не-разлей-вода» назван парк, не знаю, не могу сказать. Если в честь дружбы людей с природой, то тогда почему он так, спрашивается, загажен: повсюду, и в кустах, и на открытых местах, проплешинах-полянках, – везде мусор. Кучи мусора: пластиковые бутылки с разноцветными этикетками, пакетики из фольги из-под сухариков или из-под орешков к пиву, алюминиевые мятые пивные банки, битое стекло и прочие пёстрые и неприглядные «отрыжки» молодёжного отдыха на природе. И это всё ещё мелочи по сравнению с огромными, плохо пахнущими кучами дачного хлама, гниющих россыпей овощно-фруктовых отходов, облепленных мелкими мушками-мошкой, стремящейся влететь прямо в рот или в глаз проезжающему мимо велосипедисту. И ты невольно увеличиваешь скорость, чтобы убежать от этой серой тучи мошек, и как раз-то и поймаешь в глаз на всём ходу, с размаха-разлёта, вездесущую мошку, и, вынужденный тут же остановиться, долго вынимаешь из-под века эту мелкую тварьку, режущую глаз.
Слава Богу, одну кучу миновали, можно на время расслабиться и сбавить скорость, до следующего «подарка» дачников. Справа мелькает заросший кленовой порослью и бурьяном парк, помеченный человеческим эгоизмом и бескультурьем, слева – сквозь редкие деревья видна дорога, вроде бы как и асфальтированная, но с таким количеством выбоин, колдобин и ям, что она мало чем отличается от деревенской грунтовой дороги. В ямах-выбоинах в дождливую погоду образуются многочисленные и довольно глубокие лужи грязно-серого цвета, которые долго не просыхают, а дорожка в парке тоже «не фонтан» – скользко после дождя. И ты, чертыхаясь, пробуешь ехать то по дороге, рискуя врюхаться в лужу или быть обрызганным проходящей машиной, то по тропинке, тоже рискуя, но теперь уже споткнуться-упасть из-за скользких, торчащих повсюду корней. Но сегодня осень не в пример сухая, и дорожка вполне приемлема для быстрого продвижения к заветной цели нашей велосипедной прогулки – к плотине. Слева мелькают сквозь реденькую аллейку деревьев цветные дачные домики-теремки. Кое-где уже жгут дачный мусор, листву, сухие ветки, и рядом с домиком поднимается синеватый дымок костра. Чуть позже уборкой-сжиганием отходов дачного производства займутся и другие многочисленные садоводы-огородники, и прогулка, как обычно поздней осенью, превратится в глотание дыма вместо вдыхания бывшего когда-то свежим воздуха. И вроде законы-постановления какие-то принимали, и через СМИ их до населения доводили, что вредно, мол, жечь листву по осени, а тем более, мусорные кучи с пластиковыми бутылками, что угарный газ, мол, выделяется, «диоксин-кероксин» там разный, что озон-кислород уничтожается, но пока что-то не видно, чтобы законы исполнялись. У нас законы сами по себе, а люди-нарушители – сами по себе, как параллельные миры, и не пересекаются.
Едешь дальше, стараясь думать о предстоящем отдыхе, а не об издержках человеческой природы и скученности. И вот уже – самое красивое место парка: светящаяся в сумрак млечным светом и прозрачная в ясный солнечный день берёзовая роща. Метрах в ста левее рощи растёт высокий и одинокий серебристый тополь. Сам по себе он ничем таким не примечателен: тополь как тополь, с белёсыми, как будто войлочными с изнанки листьями; стоит себе на развилке дороги и тропинки, – если бы не грибы. Да, грибы, грибы, не удивляйтесь. Или, нет, наоборот, – удивляйтесь! Они растут вокруг тополя в ареале его кроны и корней. В течение полутора-двух месяцев можно собрать несколько урожаев великолепных, плотных, с тёмно-коричневыми бархатистыми шляпками подберёзовиков. По всем признакам, это они, подберёзовики, только чуть-чуть потолще и потемнее своих лесных сородичей. А то, что вполне съедобные, это уже проверено и доказано: едены неоднократно. Место прямо-таки волшебное: везде сушь, в парках и в лесах даже и поганых-то грибов нет, – дожди давно не баловали, а здесь, под серебристым тополем – только успевай нагибаться: один, другой… пятый…седьмой… Ай, да, тополь, ай, да, серебристый, порадовал, дорогой, спасибо тебе за королевскую щедрость!
Однако и тут сумел нагадить «человек некий»: справа от тополя, в пяти-шести метрах уже успели организовать свалку, правда, пока небольшую, но склонную расползаться и дальше, как раз на те места, где мы грибы собираем. Прошлый раз пришлось удалить с самого что ни на есть грибного Клондайка старую ржавую лопату, парочку пластиковых бутылок и грязный целлофановый пакет. Самое интересное было то, что как только я очередную гадость-дрянь убираю, тут же незамедлительно и новый гриб нахожу. Я же говорю: место волшебное. Это так тополь за заботу благодарит. Планировали мы с мужем вообще эту свалку ликвидировать, пока она не расползлась внаглую на самое грибное место, да всё раз от разу откладывали да откладывали, то недосуг, то «руки не доходят», и перестал тогда тополь грибами-то нас баловать, – обиделся, видно, что обещание своё не выполняем. Но теперь уж до весны – будем реабилитироваться. А самое-то скверное, что мы ко всему этому бескультурью-загаженности (что природы, что языка русского) привыкать стали: посетуешь-посетуешь, да и пойдёшь дальше. Не я же нагадил-то. Я-то ведь – правильный, я – соблюдаю. И так грустно-паскудно на душе отчего-то делается, и вспоминается невесёлая шутка моего знакомого бородача с голубыми глазами и чистой душой, болеющей за Русь-матушку: «Что ж мы, уроды помойные что ли?», что так себя ведём, что в природе, что в обществе. Оттого и нет у нас счастья-гармонии, ни с природою, ни с людьми, ни внутри себя.
Но не будем о грустном: мы же отдыхать ехали от всего этого беспредела-безобразия, который в разлюбезной отчизне в последние годы творится. И остались-таки ещё места, где очень даже можно…если, конечно, рядом иномарка не остановится с громыхающей на всю катушку отвратной «попсой», с этими их: «Чёрные глаза, чёрные глаза, чёрные глаза», «Бухгалтер, милый мой бухгалтер», – и прочим скудомыслием, до тошноты настрявшим в ушах. Или с песенным «блатняком», который тоже последнее время стал подозрительно востребованным. Да зачастую и слов-то не слышно, одни ударные: бум, бум, бум, да бум, бум, бум. А что у тебя другие вкусы-предпочтения, или просто голова болит, или ты природные звуки хотел послушать – соловья-кукушку там, шум ветра в роще или водопада на плотине, или почитать в тишине стихи эмигранта Владимира Набокова про ностальгию по родине, так это «твои проблемы», а они уже давно никого не интересуют. «Нам-то хорошо, «кайфово». Слушай то, что тебе врубили: «Мальчик хочет в Тамбов, чики-чики-чики-дам», – и не кобенься. Не отрывайся от веселящегося народа. Радуйся, блин, жизни, интеллигент хренов. Правильно в своё время Ильич говорил про вас, что «интеллигенция – говно», вот и знай своё место». Ну, прямо так тебе, может, сразу и не скажут, но всем своим поведением, так сказать, намекнут.
Впрочем, сегодня нам повезло: середина сентября, ни одной машины. Ни отдыхающих с сосисками на дымном вонючем костре, ни музыки, ни мата. Благодать… Кучка оздоравливающихся купальщиков с велосипедами и всё. Красота! Переходишь через мост над плотиной. Воздух здесь особенный, первозданной чистоты и свежести. Чистый озон! Конечно, если ветер не дует со стороны одного из градообразующих химических предприятий. Ну, очень вонючего! И не полезного. Но нам опять повезло: ветер был тот, что надо, дул в сторону предприятия, а не от него. Идёшь через мост, сбоку велосипед за руль ведёшь. Ехать по мосту страшновато: неровён час, – сорвёшься. А под тобой – потоки шумной низвергающейся воды. Хоть и не очень высоко, но впечатляет. Вода, свергаясь вниз через перегораживающие реку щиты, пенится, бурлит, кипит, закручивается в спирали, крутит в водовороте попавшую в него пластиковую бутылку, которая, как большой поплавок при клёве, то выныривает, то опять скрывается под водой, а то, нырнув в другой поток-водоворот, прыгает, пляшет, как неваляшка-непотопляйка. А ещё вода брызгается. Да-да, брызгается, как ребятишки-шалуны на реке. Если остановишься в определённом месте на мосту, водопад окропит тебя мелкой водяной пылью. В жару так приятно подставить лицо под эти мельчайшие брызги-капельки и получить такую нежную и прохладную ласку. Здесь легко и аппетитно дышится, и воздух такой вкусный! Стараешься замедлить дыхание, сделать несколько глубоких затяжек чистой свежестью и речным ароматом, и идёшь дальше, унося в лёгких влажное и прохладное дыхание водопада.
Перейдёшь через мост на другую сторону реки, спустишься по бетонным плитам, укрепляющим берег, вниз, поближе к воде, достанешь из авоськи подстилки, прихваченные из дома, расстелешь их на тёплую, прогретую солнцем за день плиту, ляжешь на спину, подложив под голову рюкзачок, и всё – нирвана. На какое-то время мозг отключается от всего, что заземляло тебя, заставляло расстраиваться, раздражаться, критиковать, сердиться, обижаться, отчаиваться. Всё уходит куда-то, как будто никогда и не было. Остаётся только шум водопада справа, синее-синее небо вверху с редкими лёгкими облачками, с белой пушинкой отцветшего чертополоха или бодяка, медленно плывущей в синеве и удаляющейся из поля зрения, постепенно уменьшающейся, уменьшающейся и совсем исчезающей в прозрачной вышине. А вскоре прямо перед тобой в западной части неба разворачивается древнее завораживающее мистическое действо – великолепный закат, мастерски и творчески повторённый речной заводью перед плотиной.
В сентябре уже не слышно ни писка ласточек-береговушек, гоняющихся за комарами-мошками, ни крика чаек, охотящихся на рыбёшку или выясняющих отношения между собой из-за той же рыбы. Не видно и цапель, которые летом, «нехотя и плавно» проплывают над головой, вытянув свои длинные ноги для лучшей обтекаемости-управляемости в полёте. И лягушки не шарахаются испуганно в воду, когда ты идёшь по кромке суши и воды вдоль зарослей камыша и не таращатся из воды среди листьев кувшинок, наставив на тебя свои выпуклые глаза-перископы. Кувшинки давно отцвели, и теперь вместо белоснежных цветков с жёлтой солнечной серединкой высовываются из воды, посреди желтеющих и коричневеющих по краям округлых плоских листов, небольшие плотные зелёные «кувшинчики», слегка подпрыгивающие, качающиеся на волнах, как поплавки. Чёрненькие, с красными клювиками, маленькие, словно кукольные, уточки-чирки тоже куда-то попрятались и не скликают в кучку своё мелкокалиберное потомство.
На воде блестит-переливается солнечная дорожка. То и дело вспыхивают, посверкивают миниатюрные бриллиантики – рыбная мелочь резвится и всплёскивает то тут, то там мелкими водяными пузырьками-брызгами, светящимися на солнце. А изредка, то слева, то справа, то прямо перед тобой вдруг раздаётся тихий всплеск, и сразу круги расходятся от этого места: рыбина покрупнее балуется. Или кормится. А, может, это легкомысленно зазевавшаяся плотвичка, сделав акробатический прыжок-кульбит и выпрыгнув на секунду из воды, спасается так от окуня-щуки.
Ни отдыхающих меломанов, ни законопослушных рыбаков с удочками и спиннингами, ни браконьеров-любителей с самодельными сетками-«пауками», – никого вокруг; тихо и малолюдно, чем и хороша осень в отличие от шумного, бестолкового и суетливого лета. И птицы здесь уже редко попадают в поле зрения. Одна трясогузка, сев на электрический провод, что-то пропищит, подрагивая хвостиком, и улетит. Да ворона, как всегда, усевшись на самую высокую оголённую вершину дерева, слегка покачиваясь от ветра, бдит, озирая окрестности.
Закроешь глаза, подставишь лицо закатному бархатному солнцу и лежишь, слушая естественные звуки, шелесты, всплески и шумы природы, пока некто на мосту сверху не начнёт что-то бубнить в мобильный телефон. Нехотя откроешь глаза, тут же полыхнёт закатное солнце, посмотришь недолго, опять сомкнёшь веки, и вот уже под ними поплыли сине-зелёные солнечные круги-двойники. Поплавают-поплавают перед закрытыми глазами, становясь всё менее яркими, контрастными, и постепенно поблёкнут, выцветут и сольются с общим фоном. Приоткроешь чуть-чуть левый глаз, так, чтобы солнце не напрямую, а сквозь ресницы просвечивало, и узенькое пространство-щёлку заполнят солнечные радуги, которые играют-светятся, переливаются, мигают, перемещаясь от малейшего движения ресниц. И ты лежишь, владея, как какой-нибудь Крёз, этими радужными сокровищами, и ничего тебе больше в этот момент не нужно для счастья – только этот чистый мерцающий, переливающийся цветами радуги свет. Да будет так! Sic.
Сентябрь-октябрь 2009 г.