или О природе овощей
I
Мой милый Тит («мой милый», не иначе),
на полке ты, бесплотный соглядатай,
а я на стуле, сигареткою дымя.
Неспешно размышляю о природе
вещей. Не зная, как ты жил, тем паче -
с какой из римлянок, пишу к тебе, двумя
часами пополуночи объятый,
как есть полураздет не по погоде
II
в окне. Окно напоминает взгляду,
что дело в январе, а не в июле.
Зелёный с белым перепутать нынче грех.
Тебе, поди, такое и не снилось,
чтоб снег валил шестые сутки кряду,
надежду выйти разбивая под орех.
Приходится раскачивать на стуле
себя, наружу выбраться не силясь.
III
Итак, Лукреций, нынче я, как овощ.
Представь, я заперт (если бы снаружи!),
законсервирован до лучших из времён.
Отрадно, что с тобой, хоть в виде книги.
Не скоро к нам весна придёт на помощь.
А посему, послав подальше крепкий сон,
давай-ка поболтаем, в рамках стужи,
о вечности седой, равно о миге.
IV
Ты говоришь, претит деленью атом,
при этом добавляя: их немало.
А я уверен, Тит, что горе от ума.
И в том числе твоё, тебе на горе.
Дитя, отдавший должное заплатам,
теперь и тот заметит: «Атом есть тюрьма
с протонами нейтронов!». Не хватало,
чтобы и в них частиц открыли море!
V
По-твоему, душа материальна.
Она, мол, гибнет с плотью нашей вместе.
Насчёт её материальности судить
здесь не берусь, но гибель очевидна,
замечу. Едем дальше. Изначально
подвластны нуждам отродясь мы нашим, Тит:
жуём ли, испражняемся. И здесь ты
был прав, Лукреций. Спорить с этим стыдно.
VI
Опять же, Тит, чем дальше, тем короче
тот путь, что нас ведёт к объятьям смерти.
Да и кому как не тебе об этом знать!
Тебе, который с безобидным видом
однажды навсегда захлопнул очи,
в душе мечтая не пойми о чём. Опять
же, милый Тит, нестарым вышел в дверь ты,
закончив жизнь достойно - суицидом.
VII
Не прибегая к помощи аптеки,
почил ты. Славным мужем. Не как особь.
Теперь, Лукреций, времена, уже не те.
И этот мир, каким тебя он встретил,
уже не тот, что раньше, в первом веке
до нашей эры. Те же правила везде.
И та же дверь. Однако самый способ
покинуть сцену устарел, как вертел.
VIII
Что пел ты (если пел), что пил намедни,
положим, за день до меча и еже
его холодной в теле стали, как гласит
предание? С тех пор менялись царства,
шуты, тираны, заговоры, сплетни.
Но суть-то прежняя осталась, милый Тит.
Всё те же муки страсти, звёзды те же.
Чего никак нельзя о государствах
IX
здесь утверждать. Твоё изображенье
с лицом арийца, словно утонувшим
(при том условии, что истинно оно)
в курчавой бороде, ввиду порядков
тогдашних, бередит воображенья
во мне пределы. Да, однажды суждено,
Лукреций, испариться нашим душам.
Но не словам, оставленным в тетрадках!
X
Одно ты доказал своим поступком:
сей мир, каков он есть, на то и годен
бывает только, чтобы запросто без нас
в пространстве расширение продолжить.
Мы вынуждены в теле нашем хрупком
нестись по жизни. На черта она сдалась!
Поскольку всё равно потом уходим
из жизни мы, в ней смысла быть не может.
XI
Уходят все. Уходят понемногу
и целиком. Поврозь и вместе. Чаще
поврозь, чем вместе. Или в целом не успев,
или успев мечте дать воплотиться.
Уходят, собирая скарб в дорогу,
а попадают вдруг к червям на «обогрев».
И только плесневеет остов в чаще
гнилых корней, гвоздей, волокон ситца,
XII
проворно образующих рябь складок.
Когда стать подтвержденьем теоремы,
не столь уж важно, коли есть в стене окно,
скрипящий стул, мой силуэт на оном
качающий себя, чей лоб не гладок
уже, и ты, кому пылиться суждено
в шкафу на книжной полке, рядом с теми,
чьи взгляды вверх по мраморным колоннам
XIII
скользили, как и твой, сооружений,
подобных коим не ваяют ноне.
Как говорится, сколько времени эпох
присуще (переврём, Лукреций, фразу
привычную дотоле), столько мнений.
А между тем, стиль современности так плох!
В пределах данной комнаты, на фоне
окна, мной не открытого ни разу
XIV
с тех самых пор, как приучил себя я
довольствоваться пинтой кислорода,
пропахшей старыми вещами, их, вещей,
нетронутостью, - время, как водица,
течёт себе, к предметам прилипая.
Увы, старение не выгонишь взашей
из жизни, такова её природа.
И личико всё более кривится,
XV
как в зеркале кривом. Тем, значит, паче
ты прав, Лукреций, говоря, к чему, мол,
живым расстраивать себя по пустякам?
Ведь не было же нас до появленья!
А посему, зачем терзаться плачем
из-за того, что вновь окажемся мы там,
откуда появились? Кто бы думал!
Какая глубина в твой век мышленья!
XVI
Пространство бесконечно. Нет ни крыши,
ни пола в нём, ни стен «в горошек» даже
с окном наружу - невесомость лишь одна
сплошная. Так считал ты. Что ж, согласен.
Глядеться в небеса не значит - выше
самих небес. Похоже, высмотреть до дна
гладь неба невозможно. Но туда же
стремятся наши взоры, к ипостаси
XVII
всего и вся, которой имя хаос...
Светает как-то нехотя. И в этой
глухой провинции дельцов трубит отбой
метели плач, как некое подобье
чьего-то отпевания. Осталось
совсем немного - попрощаться нам с тобой
до ночи. Утро я, полуодетый,
встречаю сонным взглядом исподлобья.
XVIII
Прими же, так сказать, мои боданья
к тебе, под корешок сентенций жутких
твоих, которых по прочтении не счесть.
Во рту зубов, как в лестнице - ступенек,
разрушенной веками. До свиданья!
Ты прав: не с нами бог, но что-то в мире есть
от бога, а точнее - в промежутках
между мирами. В этом - я лишь пленник.
XIX
Итак, существование резонным
является, пока оно уместно
в пределах космоса, вращающего нас
на пальце, указующем в пространство
за ним. Привет Вергилию с Назоном
(хотя второго не застал ты). Весь Парнас
пример берёт с тебя, который честно
открыл Вселенной суть её убранства.
XX
Бывай же, Кар. В шкафу. На книжной полке.
Пылись. Тебе идёт. Весна не скоро.
На ключ быть запертым собою изнутри -
не лучшее, чем хвастать может овощ.
Прости за то, что, глядя из футболки,
так дерзко "каркаю" в твой адрес. Посмотри,
какая белизна в окне! И сора
не выкинуть, и некого на помощь.
Январь 2010