«Вся эпоха белой борьбы в России – одна из самых
героических страниц мировой истории. Нельзя
забывать, что хотя Белая армия и не добилась победы
с оружием в руках против своего неизмеримо
превосходящего противника и принуждена была
покинуть пределы родины, но она при этом добилась
великой моральной победы, поскольку спасла честь
поруганной и погубленной своей матери-родины»
Профессор Альберт Фальчионелли
(Аргентина)
У меня в юности было три мечты: жить в Москве, «увидеть Париж и умереть», и приехать в свой маленький город, где я заканчивала школу. Отец был военный, так что помотались мы по заштатным гарнизонам предостаточно, и школ в моей маленькой жизни было вагон и маленькая тележка…
Так вот. Приехать не просто так, а за рулем красивого открытого автомобиля, немыслимой красавицей, одетой во что-то совершенно невообразимо прекрасное, обязательно с развевающимся легким шарфом и «поразить» всех обитателей, а главное, своих школьных и уличных недругов своим великолепием. И, представьте себе, мечты мои сбылись, правда, последняя с некоторыми грустными оговорками, потому как приехала я действительно за рулем автомобиля спустя почти тридцать лет и «поражать» было некого, потому «иных уж нет, а те далече». Что же касается Москвы, то я действительно жила там десять лет (благодаря профессии мужа), но в конце концов мы осели в Казани.
Девочкой я была начитанной и романтичной, причем, читала запоем все подряд, что ни попадало под руку. Грамоте научилась в четыре года, в восстанавливающемся Сталинграде, в подвале разрушенного дома, где ютились шесть или семь семей, топчаны-«квартиры» которых, друг от друга были отгорожены каким-то висящим барахлом. А посередине стоял огромный длинный стол с лавками по бокам, где живущий там народ делал свои дела: ел, пил, делал уроки, штопал одежду – в общем, это был центр маленького подвального мирка.
Так как я была самой маленькой, а моя бабушка самой старенькой, то нам с ней в углу отгородили загончик, где мы спали. Самым красивым в этом загончике был угол с иконами, которые бабушка украсила, чем могла. Эти иконы она сумела сохранить, находясь во время страшной бойни за Сталинград в самом городе. Бабушка в это время училась читать, нашелся где-то учебник или букварь, который использовался для ликвидации безграмотности населения еще на заре Советской власти. Она клала его перед собой и начинала с трудом вслух угадывать и складывать буквы в слова. Я пристраивалась напротив и тоже повторяла за ней, смотря на страницы, где были, помню, нарисованы какие-то толстые тетки, коровы и разная домашняя живность. В результате, я научилась читать «вверх ногами». Мои родители, да и все обитатели этого подвала, были настолько заняты восстановлением города, приходили еле живые и валились на свои топчаны и только потом что-нибудь садились пожевать за стол, не сразу заметили «грамотного» четырехлетнего ребенка, который читал довольно бойко, но неправильно. Моя родная тетка как-то увидела это и сказала мне, что читать надо с другой стороны, как бабушка. Я все поняла, но долго переучивалась. Когда мама со мной выбиралась в разрушенный, но уже восстанавливающийся город, где уже появлялись какие-то надписи на столбах и домах, обратила внимание, что я выворачиваю голову и читаю все, что вижу. Так было привычнее.
Книги меня сопровождали и сопровождают всю жизнь. И любовь к Парижу и Франции началась именно с них. Причем с нашей отечественной классики. Практически вся литература «золотого и серебряного века» так или иначе связана с Францией, с Парижем. А
что уж там говорить о Стендале, Дюма (отце и сыне), Гюго, Золя, Мопассане, Рембо, Элюаре – всех не перечислишь. И я заочно полюбила эту страну и, конечно, Париж.
Во Франции я была несколько раз, пересекла ее разных направлениях, но увидеть то, что мне хотелось бы, как-то все не получалось. Да и что можно увидеть из окна туристического автобуса, слушая гида, который зачастую, сидя спиной к туристам, читает какой-нибудь путеводитель по стране в микрофон или просто крутит видовой фильм по автобусному «ТВ».
И вот свершилось чудо. В прошлом году для поездки в Шамони (мой муж с сыном заядлые горнолыжники) нам вдруг дали шенгенскую визу на три месяца, и по возвращению, глядя в свой заграничный паспорт, я вдруг поняла, что у меня в запасе почти два месяца этой визы. То есть я могу поехать в Париж и обойтись без этих жутких турфирм. Что я и сделала. Заказав себе недорогой отель в центре города, купив билеты на самолет, я отправилась в Москву в Домодедово. Но не тут-то было. Запукал этот исландский вулкан, и Франция запретила все полеты. Порыдав около кассы, с трудом переделав билет на неделю позже, вернулась в Казань.
Через неделю, молясь всем Богам, вместе взятым и по отдельности, я опять примчалась в Домодедово. И о чудо! Я лечу…
Отель, в котором я остановилась, находился на знаменитой площади пляс Пигаль. Извините, языками не владею, чтобы блеснуть знанием и написать по-французски. Меня это не смущало никогда, хотя в школе и в университете старательно учила английский. Ну, слепить примитивную фразу из смеси европейских языков, чтобы меня поняли – могу. Например, самая любимая: «Хелп ми, плииз». Она меня выручала всегда в любой стране, где я путешествовала.
Как известно, пляс Пигаль – это в прошлом, как бы центр проституции Парижа. Но что в прошлом, я как-то не заметила, по-моему, там все, как было, так и осталось. Только теперь жрицы любви не на улице стоят, а сидят в малюсеньких барчиках с открытыми дверями (малюсенькие - для экономии) далее моя фантазия рисует какие-то помещения, где и происходит то, ради чего они сидят на высоких стульях около бара, выставляя себя, имея минимум одежды. Я даже начала с некоторыми здороваться, возвращаясь домой поздними вечерами.
Крохотный номер, где каким-то чудом умещалась кровать, маленький шкафчик, тумбочка с ТВ, мини-бар и туалет с душем, где можно было протиснуться только боком – меня нисколько не волновал. Окно с маленьким балкончиком выходило на одну из узких улочек, прилегающих к площади, и из него были видны купола Сакре-Кёр. Существует легенда, что это чудо (зданием назвать его просто язык не поворачивается) было построено в том числе и на деньги проституток, которые добровольно и исправно их вносили.
Проторенные туристские тропы меня не интересовали, потому что при помощи наших турфирм, бывая не раз в городе, мне было относительно все ясно и понятно. Хотя Париж неисчерпаем в своей красоте и притягательности, можно здесь прожить много лет, но узнать его до конца невозможно, смотреть и любоваться им бесконечно. Даже прочитав почтенный труд Колина Джонса «Париж. Биография великого города», чувствуешь себя малообразованной козявкой, ползающей по совершенству, созданному человечеством.
Единственно, что омрачало мою пылкую фантазию – это деяния барона Османа, который
перестроив город, скрыл от меня все грязные узкие улочки и мостовые, по которым ходили, ездили в каретах герои романов Дюма, Гюго, Эжена Сю. Хотелось бы увидеть Гревскую площадь в первозданном виде, где казнили и сжигали неугодных парижан, «Чрево Парижа», где сейчас расположен огромный подземный магазин (если я не ошибаюсь).
Мне хотелось посетить Великих и не только французов, но всех Великих разных национальностей, которых в разные годы приютил этот город, эта страна. Сначала, естественно, Дом Инвалидов, где лежит Наполеон (хотя отношение у меня к нему двоякое, но то, что он Великий никто не спорит). Лежит он в шести гробах, посредине огромного зала на возвышении, вокруг смотровая площадка с перилами. Но хитрые французы построили это так, что какая бы известная личность, не говоря уже о простых смертных, не пожелала посмотреть на последнее пристанище императора, всегда стояли, склонив голову, иначе ничего не увидишь. И мне рассказывал один поляк, который уже много лет живет во Франции, старенький уже, что существует легенда о том, как Гитлер, захватив Францию и захотев посмотреть на Наполеона, приказал немного перестроить вход к императору. И у смотровой площадки, которая была целой по окружности зала, появилась лестница, спускающаяся полуспиралью вниз к подножию монумента, причем при этом не нарушалось общее впечатление, как будто так было всегда. Ну не хотел Гитлер, говорят, склонить голову перед Наполеоном. Может, думал, ты не такой уж и Великий, раз из России удрал не солоно хлебавши. А вот я твоих ошибок не повторю…
Зная о бесчинствах фашистов на территории оккупированного СССР, и их отношение к памятникам нашей культуры, я, честно говоря, с трудом поверила в то, что гитлеровцы бережно отнеслись к захоронению Наполеона и построили лестницу, практически из тех же сортов мрамора, не нарушая общей композиции. Но мне действительно рассказывал об этом человек, целуя крест, которого никак нельзя заподозрить в симпатии к фашизму. Хотя, когда союзные войска в 1943 году приближались к Парижу, известен приказ Гитлера коменданту города фон Шолтицу уничтожить город и не оставлять от него «ничего, кроме руин». Но тот, молодец, не послушал своего фюрера и оставил человечеству Париж для восхищения.
Далее, мое путешествие по городу продолжалось. Мне хотелось увидеть захоронения моих старых любимых друзей, которыми я зачитывалась в юности с фонариком под одеялом, потому что разгневанная мама, выключала свет во всей квартире, обнаружив что в два часа ночи, не давая, сестре и брату спать, я читала книги (иногда застукивала меня за этим занятием ночью в туалете).
Бродя по кладбищам Монмартра и Монпарнаса, среди старинных склепов, я поклонилась памяти Мопассана, Бодлера, Сен-Санса, положила цветы гениальному Алехину, Стендалю, Золя, Дюма, Готье, нашему Нежинскому и «даме с камелиями» - Альфонсине Плесси. Памятник Далиде – это отдельная песня, красоты неписанной – она стоит, как живая, в полный рост - белый мрамор, развевающиеся роскошные волосы на фоне какой-то темноватой стены и всегда около ее ног корзины живых цветов в любое время года.
Но главной целью моей поездки во Францию в этот раз было русское кладбище Сент-Женевьев де Буа. Огромное спасибо хочу сказать Елене Лакост и ее книге «Шпаргалка по Парижу» - без нее я бы ничего не могла бы увидеть и услышать, что хотела.
Это кладбище находится в тридцати километрах от Парижа в городке, который так и называется -Сент-Женевьев де Буа. Добраться до него, не зная языка, имея в запасе географический идиотизм, плохо ориентируясь в парижском метро – это, знаете, для меня подвиг. Но мне очень хотелось туда попасть. И я таки туда добралась, угрохав на эту поездку целый день.
Сойдя с электрички, найдя остановку автобуса № 104, я с трепетом думала, привезут ли меня, туда, куда мне надо? Подошел автобус, я сразу подошла к водителю и слепила фразу, которую сейчас дословно не помню, что-то вроде: « Пардон, месье, киметери рюс, плииз». Как ни странно, он меня понял, продал билет и, вероятно, у меня был такой дурацкий вид, что какой-то молодой афроевропеец уступил мне место. Я действительно была, мягко сказать, взволнована. Может быть, Вы, читающие эти строки, думаете, что я с приветом, какая-то кладбищенская маньячка, но поймите, для меня эта поездка на русское кладбище, расположенное посередине чужой страны, была очень важна. Как будто я потеряла что-то и должна найти это именно там. Как будто я ехала на родные могилы, которые, по-свински, не посещала много лет. На одной из остановок (ехали довольно долго) водитель вышел в салон и, обращаясь ко мне, что-то сказал, показав рукой, в какую сторону мне идти. Я пробормотала благодарность на доступном мне уровне и вышла из автобуса. Шла я смело, потому что чувствовала, иду правильно. А когда увидела впереди купол русской церкви с крестом, возвышающийся над зеленью, ускорила шаг. Сердце билось, как сумасшедшее.
Подойдя к церкви, я увидела, что она закрыта, но на двери висела бумажка, на которой русскими буквами было написано: «План захоронений возьмите в конторе, пожалуйста, она открыта». За церковью стоял небольшой домик (прямо, как на наших шести сотках) с маленьким крылечком и кружевными занавесочками на окнах, которые были открыты.
Милая дама, сидевшая за компьютером, ни слова не говорящая по-русски, без лишних объяснений поняла меня и протянула мне план, правда, за сколько-то евро, не помню за сколько.
Я зашла в открытую калитку и очутилась там, куда стремилась моя душа. Я не ожидала, что кладбище такое большое, там захоронено более 10000 тысяч русских, и я видела совсем свежие захоронения с французскими фамилиями, но русскими именами.
Когда я увидела на чужой земле русские могилы с православными крестами, то первые полчаса я, присев на какую-то скамейку, просто плакала, благо никого кругом не было. А когда, прочитав на одной могиле надпись: «Мы любили Россию, за нее сражались и ею были отвергнуты», вообще стала подвывать в голос. В этом полубреду я машинально взяла телефон и позвонила мужу, ну, не могла я одна оставаться с нахлынувшими на меня чувствами. Он сразу же ответил и по моему невнятному бормотанью понял, где я нахожусь.
Что он мне говорил, я не помню, но, услышав родной успокаивающий голос, я потихоньку стала приходить в себя. Умылась у какого-то фонтанчика, смывая остатки косметики, и медленно пошла по аллее, стараясь не пропустить никого, кого знаю, периодически сверяясь с планом. Какое-то время я просто шла, вглядываясь в надписи. Потом, опомнившись, схватила фотоаппарат и стала снимать памятники особенно дорогих мне Великих людей: Бунина, Шмелева, Бердяева, Соловьева, Тэффи, Коровина, Лифаря, Галича, Тарковского, Нуриева.
Памятник Нуриеву я увидела издалека, его невозможно не заметить. Среди черных и серых, иногда белых постаментов вдруг видишь красное надгробие в виде роскошного восточного ковра с кистями, сверкающего, говорят, настоящими инкрустированными камнями-самоцветами. Любил Нуриев восточную роскошь при жизни и в смерти остался самим собой.
Найдя могилу Виктора Некрасова, я заметила повязанную на табличке георгиевскую ленту, почти свежую гвоздику и бумажный стакан с какой-то жидкостью, принюхалась – еще пахло водкой. Меня охватила такая благодарность к этому неизвестному мне человеку, почему-то фронтовику, подумалось мне. Повесть Некрасова «В окопах Сталинграда» - это дневник солдата, приговор бездарному командованию, когда воюют не умением, а числом, не жалея, как любят выражаться некоторые деятели, человеческий материал.
Потом, уже совсем успокоившись, я бродила по аллеям, смотрела на захоронения Врангелевцев, Корниловцев, Колчаковцев (так они сами себя называли, например, врангелевец такой-то), Донских Казаков-артилеристов, и везде, кроме звания и фамилий усопших, были надписи о любви к России, такие трогательные и горькие.
Я никогда не была диссиденткой, свято верила, особенно в школе, что я живу в самой лучшей на свете стране, самой честной и справедливой. Даже зная о горькой судьбе своих родственников, не задумывалась особенно об этом. Магическое - «лес рубят – щепки летят» сидело и во мне, в ребенке. Непонятно было только, почему нельзя ездить за границу, и почему меня постоянно гнали занимать за чем-нибудь очередь – это в самой лучшей-то на свете стране. Учась в университете, все донимала преподавателя по политэкономии, почему, когда он читает лекции по капиталистической экономике, все вроде понятно и логично, хотя для женского гуманитарного ума туманно. А когда речь заходит о плановой социалистической экономике ни фига ничего непонятно, что-то там планируют, а в магазинах ничего нет. Он, бедный, и сам толком объяснить этот феномен был не в состоянии.
Когда в 1986 году средства массовой информации стали печатать ранее запрещенную литературу, и когда мы с мужем на свои крошечные зарплаты подписывались на все толстые журналы подряд, чтобы не пропустить ни одной публикации - и читали Шаламова, Солженицына, Гранина, Гинзбург, мемуары бывших лагерников – вот тогда и пришло полное понимание катастрофы, которая произошла в 1917 году. Все стало на свои места. Правда, переваривала я это года два. Уж очень тяжело было расставаться с тем, во что искренне верила.
Слава Богу, переварила. Отдельное спасибо Михаилу Афанасьевичу Булгакову – это он, милый, мне особенно помог своим гениальным «Собачьим сердцем». Ни черта не нужна никогда никакая революция, только эволюция умов, а на это нужно время, к сожалению, и не маленькое.
И вот здесь, на кладбище Сент-Женевьев де Буа, я с особой отчетливостью поняла весь ужас и противоестественность гражданской войны. Любая война – это гадость, но гражданская, когда отец против сына, а брат идет на брата из-за какой-то там идеологии, которая в будущем обещает всем без исключения сладкую жизнь – это гадость вдвойне. Хорошее - никогда не начинается с убийства.
Победили Красные… и кому стало хорошо? Нам, живущим в России или им, тут лежащим? Да никому… за редким исключением…
Я присела на скамеечку и оглянулась вокруг. Здесь лежат самые забытые солдаты России… - и не только здесь, развеянные по миру, убитые и поруганные. Они были, как все мы, они ошибались, были доверчивы, бывали жестоки и неразумны, искренни и щедры, надежны и опрометчивы. И сейчас можно сказать: «Вы победили. России без вас уже нельзя.
И вы возвращаетесь первыми памятниками – в Иркутске и Сальске, возвращаетесь своими мемуарами».
Мне хотелось им, всем, лежащим здесь - солдатам, артистам, писателям, философам, художникам, режиссерам, поэтам, вдове Столыпина - княгине Вере Мещерской, генералу французской армии- Зиновию Пешкову - сказать: « Светлая Вам память. Россия вас помнит и не отвергает, что не всё в нашей с вами России хорошо сейчас, но давайте надеяться вместе, что она действительно станет самой лучшей, самой справедливой, самой честной на свете страной». Когда-нибудь…
Когда мы в детстве играли в «войнушку», то обязательно, перед тем, как разбиться на противоборствующие стороны, спрашивали друг друга: «Ты за кого будешь? За белых или за красных»?
Так вот я вас, мой читатель, спрашиваю, а Вы за кого?