Хочу сразу сказать, что, если вы читаете эти строки, то знайте, здесь нет ни одной выдуманной истории. Все это происходило с моими родными, знакомыми, друзьями, близкими мне людьми, которых я встречала в своей уже довольно длинной жизни. Поэтому я не буду называть ни имен , ни боже упаси! фамилий (выдумывать не хочу), вдруг кто-нибудь из них себя узнает, хотя прошло много времени, "иных уж нет, а те далече".... Начинаться мои истории буду одинаково :"Один мальчик" или "одна девочка", пусть будет так - вне зависимости сколько героям лет и давности времени, когда это происходило
. Первую свою историю я хочу посвятить своей единственной бабушке, которую я видела и общалась с ней. Умерла она, когда я еще была в нежном возрасте, но я помню все наши с ней разговоры, встречи. Я была для нее непонятная козявка, она для меня - динозавр. И неудивительно, моя бабуля родилась в конце девятнадцатого века. Подумать только!... (Остальные бабули и дедули умерли по разным причинам, не дождавшись радостного события, рождения внучки, которая запечатлела бы их в свою "нетленку".)
Конечно, мои истории имеют право на некоторый литературный вымысел, это же не документалистика, да и должна же я латать пробелы, которые, как ни крути, а имеются в моем знании чужих жизненных перипетий. Но я вам клянусь, что в основных сюжетных линиях выдумки нет, все так и было.
Одна девочка жила на окраине царской России в жарких степях Заволжья. По семейным рассказам ее предки были беглые хохлы, убежавшие от своего барина, который видно так сильно их любил и просвещал, что сил у них осталось только на то, чтобы благополучно от него удрать. Бежали они на свободные земли, как потом выяснилось, в казачьи районы. Там их тоже не с хлебом-солью встретили, и поэтому поселились они в южном Заволжье, где казаков уже было маловато. Но со временем обжились, с казаками соседствовали неплохо, хотя не особо друг друга жаловали. Но со временем даже как-то родниться стали, даже свадьбы игрались, появилось новое поколение, которое разговаривало Бог знает на каком языке. Даже не знаю как и сказать: русско-казацко-украинский.... вот. Жили они поживали и слыхом не слыхивали о каких-то там смутьянах, которые про бога и царя плохое говорят.
Одного такого пропагандистским ветром занесло как-то на крестьянский сход, так еле ноги свои унес, после своих крамольных речей. Хозяева были крепкие, не то, чтобы жировали уж слишком, но, как только ребенок от мамкиной титьки отрывался, то твердо знал свои обязанности. Работали всей семьей на износ. Без скотины крестьянская семья не могла существовать. Уж быки, как тягло - обязательно, а если у кого денег хватало на лошадь, так тот вообще богатеем считался. Моя бабушка росла в средней по тем меркам семье, двое братовьев, да дочка последняя - Дунечка. Как в пору девичью входить стала, так непонятно, что с ней сделалось... Была голенастой вечно замурзанной девчонкой, в мамкином старом балахоне каком-то, а тут вдруг расцвел цветочек аленький. К пятнадцати Дунечкиным годам слава о ней по хуторам пошла, что, мол, девица образовалась красоты неописанной, откуда что взялось...
Конечно, мала она была еще для замужества, но парни на нее заглядывались, Да и дома по хозяйству работы было невпроворот. Родители не спешили дочь замуж отдавать, не перестарок еще. Но к ее восемнадцати годам уже стали подумывать, что, мол, пора девке пришла. За сватами дело не стало. Но наша красавица больно переборчива была. И тот не этот, и этот не такой. Родители не неволили девку, посмеивались, такой товар не залежится. И дождались... Приехали свататься издалека родители местного мельника. А это вам, братцы, не фунт изюма. Это уже, считай, в люди выходим... Ну все чин-чинарем...Сваты в дом, Дуня за занавеской должна слова заветные услышать от родителей и выйти с подносом, поднести водицы всем напиться. Обычай такой, знать, согласна.
Сваты с родителями разговоры разговаривают, все как положено в этих случаях говорят про товар, про купца, а Дунечка за занавеской сидит и в щелочку подглядывает. И видит, что будущий муж ее толстый и рыжий, и при этом соображает, что папаньке с маманькой все это очень по душе, родниться с такими уважаемыми людьми. А она и представить себе не может , что с этого толстого и рыжего мужем надо величать, тьфу, да и все. Вот заветные слова сказаны, все ждут, как просватанная выйдет подношение делать.
Минута, другая.... а никто не выходит, мать шасть за занавеску, а там никого, только окно открыто, ветер по комнате гуляет.
Уехали сваты ни с чем. Отец, весь серый от гнева, прождал строптивую дочь до вечера с вожжами в руках. И, как рассказывала мне бабушка, отходил ее этими вожжами так, что она неделю с лавки встать не могла. Мать плакала, жалела, примочки какие-то делала, Дунечка лежала молча, только ночами, чтобы никто не видел, подползала к иконе Божьей Матери молиться. И поклялась перед ней, что первый, кто посватается, будет ее мужем. А надо сказать, что после позора, что довелось испытать рыжему мельнику, наблюдалось некоторое затишье, никто свататься и не совался.
Теперь надо сказать несколько слов о моем дедушке, которого не только я, но и мама моя никогда не видела живым. Так случилось. Дед мой был человеком незаурядным, много в жизни повидал, много стран проехал, он был матросом. Конечно, много чего он не видел из земных красот, хотя ходил по многим морям. И, самое главное, (чем я горжусь безмерно) он участвовал в Цусимском сражении, находясь на том самом броненосце "Орел", который был пленен японцами. Я пыталась узнать, кем именно был он в экипаже этого корабля, но ничего не получилось, потому что те, кто мог об этом знать, давно умерли, а до архивов ВМФ я не добралась...
И вот после японского плена он со своим рундучком возвращается домой. А дома застает такую картину: пока он отсутствовал, жена его умерла, оставив ему дочку одиннадцати лет, которая родилась без него, когда он уходил, то знал, что должен родится ребенок. Я вообще была потрясена, узнав, что в то время, оказывается, на флоте служили десять лет. И вот мой дед - вдовец, с дочкой, которую он впервые увидел, в совершенно почти разрушенном доме без хозяйского глазу . И он, ничтоже сумняшеся, наскоро присмотревшись, что к чему, идет свататься к моей бабушке. И на мой вопрос: " Бабуль, и ты что?" - она с какой-то нежностью мне ответила просто: " Я вышла за него и потом ни одной секунды не пожалела об этом. Он очень любил меня".
Жили они дружно, падчерицу моя бабушка приняла, как родную, своих родили двенадцать детей. Последней была моя мама.
Хозяйство было у них крепкое, потому как старшие дети работали, как взрослые, каждый знал свои обязанности с малолетства. Батраков никогда не нанимали.
Что касается революций всяких и переворотов, ну было чего-то в стране, докатывались эти вести и до окраин России. Но особо не тревожили их. Руки у Советской власти пока до них не дошли. Но все-таки дождались....Когда моей маме было всего девять месяцев, умер дедушка от воспаления легких. Бабуля осталась одна с двенадцатью детьми. Падчерицу давно выдали замуж. Да и старшие дочки уже были на выданье. Кого-то уж и просватали...
И вот, представьте себе, началась эта кампания раскулачивания, и мою бабку-вдову, беззащитную совершенно, безграмотную, с кучей ребятишек выгоняют из собственного дома, как злостного врага Советской власти, как кулачку зажравшуюся.... Они успели взять только с собой только какое-то барахлишко детям, остальное ничего взять не разрешили. И в страшную жару по голой степи, погнали как скотину куда-то на пересылку. Там, на этой пересылке, через какое-то время разобрались, что Евдокия Кириченко с кучей детей не есть враг Советской власти, а просто дура-баба. Забирай своих сопливых и не очень и иди куда хочешь. Дом, конечно, не вернули, добро все растащили, в доме теперь сельсовет.
И бабушка моя, видя, что осень надвигается, а идти некуда, стала рыть голыми руками землянку, чтобы хоть как-то укрыть детей. Как они жили-выживали не приснится никому в страшном сне... А страшный голод в конце 20-ых годов доконал мою семью практически совсем. Старшие дети стеснялись побираться... Младшие же, в том числе и моя мама, были настолько малы, что стыда еще не ведали, они просто хотели есть. Иногда они уж очень донимали бабулю своим плачем от голода, она со слезами просто выгоняла их на улицу, чтобы они могли где-то чем-то поживиться. На помойках, например. Хотя в то время помоек практически не было, нечего было выбрасывать. Они выкапывали какие-то корешки, добрые люди давали им засохшие корочки хлеба, всякую более менее съедобную гниль. И младшие выжили, а старшие, которым было по 11-12 лет, все поумирали. От большой семьи осталось семь человек, трое тетушек моих, которые успели выйти замуж, трое малышей-побирушек, и дядя Павел, который пристроился подростком работать, а уже, когда началась война, пропал без вести на фронте где-то в районе Киева.
Моя бабушка ненавидела Советскую власть, когда в ее присутствии речь заходила о том, как сейчас народ лучше стал жить или что-то в этом роде, она говорила одно: "Советская власть погубила моих детей."
Как я уже говорила, она была совершенно безграмотная и выучилась читать уже после войны по детскому букварю. Она читала по слогам только Библию. Я дура-пионерка все к ней приставала, что ты все какую-то тарабарщину читаешь? Она молча перекрестит меня и продолжает читать. А когда у нее было хорошее настроение, она доставала из-под своей кровати сундучок, открывала его и показывала мне свои сокровища: платье, которое она сшила руками, без всякой машинки, платочек на голову, венец на лоб, тапочки, которые тоже сшила сама и саван. И при этом наказывала, чтобы, когда она умрет одели ее именно в это, что Васе это понравится, когда они там встретятся.
Умерла моя бабушка в конце 70-ых годов, почти в девяносто лет. Просто удивительно, прожив такую жизнь, полную любви, ненависти, горя, пережив своих детей, мужа, она не потеряла себя, не стонала и не охала, не жаловалась я, думаю, потому что не признавала никакой власти над людьми, кроме Господа. У нее было какое-то светлое лицо, чистое, я бы сказала безгрешное что ли, только в уголках глаз таилась печаль, которую не понять было никому. Так она и осталась в моей памяти, моя прекрасная бабулечка, моя безгрешная грешница, перед которой я чувствую себя виноватой и которой осталась столько должна, хотя бы тем, что живу на этом свете.
