Нас разбивают о камни
Что б снова собрать
По кусочкам
Мозаику сознанья.
Проснулась Агафоновна ранним утром, справила нужду, заварила свежего чаю, села у окна, посмотрела на мир, и, поняла, что мир ей больше не интересен. «Пора помирать - подумала Агафоновна, - может, там чего увижу?». Посмаковала размоченный в чае бублик, еще раз прикинула, что к чему, да на том и порешила. И стала Агафоновна с этого дня думать, каким ей путем в другой мир перейти. Лет ей было не мало, да видать срок не подошел, коль жива до сих пор. Но Агафоновна была человеком решительным, как придумает, так тому и быть.
Прошла неделя. Привыкла Агафоновна к мысли, что она на этом свете уже не жилец. Квартиру чистенько прибрала, наряды пересмотрела, выбрала, в каких одеждах в последний путь проводят. Примерила, перед зеркалом посмотрелась, причмокнула, что значило на ее языке «класс». И приступила к наведению порядка в документах и бумагах. Через несколько дней все письма, документы, фотографии, и даже кулинарные рецепты, лежали аккуратными стопочками на столе, который стоял в аккурат посередине ее комнаты. Агафоновна принесла из ванной комнаты алюминиевый таз, установила в нем несколько церковных свечей, и стала сжигать каждое письмо, каждую фотографию, и даже кулинарные рецепты. Потом села к столу, взяла в руки фотографию мужчины, долго смотрела на нее, наконец, улыбнулась, собрала нехитрый ужин. После вечерней трапезы Агафоновна почувствовала себя больной и немощной, чему очень обрадовалась. С надеждой, что даст Бог, до утра она не доживет, Агафоновна доплелась до постели, положила фотографию под подушку, и, прося у Бога, как можно быстрее забрать ее к Себе, заснула.
Утром с Агафоновной случился жар, она померила температуру. Нормальная. К одиннадцати ей наскучило лежать, кстати, и в дверь постучали. Агафоновна нажала нужную кнопку на пульте, не спрашивая, и не думая, кто это мог быть. Дверь открылась, в квартиру вошла интересная, средних лет женщина, не из тех интересных, безупречно ухоженных, ее изюминка была, что называется, от природы. Такие в юности мечтают о полевых работах; экспедиции, тайга, горы, байдарки и все прочее в этом роде, ночи напролет проводят у костров, спят со всеми, кто им по душе, как правило, удачно выходят замуж, или вообще не выходят. Но, как бы судьба не старалась склонить их к общему руслу, они живут своей жизнью, хоть им кол на голове теши.
Женщина уверенно прошла в комнату, огляделась, увидев в углу табурет, взяла его, поставила рядом с кроватью, села. Обе молча смотрели друг на друга. Наконец, неопознанная гостья встала, подошла к изголовью Агафоновны, достала фотографию из-под подушки. Не успела Агафоновна и рта открыть, как фотография разделилась на десятки мелких неровных кусочков. Непонятная пришелица села на пол, и стала складывать кусочки, но получилось у нее не прежнее изображение, а мозаика. Женщина встала, и произнесла следующее:
«Слово - есть единица усвоения и передачи информации. Каждый человек для общения с миром складывает мозаику, которая состоит непосредственно из слов, замысла, обстоятельств, молчания и прочего вспомогательного материала. Умелый пользователь так искусно вплетет свой словесный запас в молчание, что обстоятельства начнут работать в пользу замысла пользователя. Мозаика подобно магнитной катушке, создаст Пространство, элементы которого, будут множиться и укрепляться, отвергая любое вкрапление инородного тела. Искаженное обречено оставаться искаженным, если только какой либо элемент, не пожертвует своей сущностью в данной мозаике, и, отстаивая первоначальное, поколеблет основу искаженного.
ЭТА ПРОЦЕДУРА ВСЕГДА ОЧЕНЬ БОЛЕЗНЕННА».
- Да ты, кто такая, - едва смогла выдавить из себя Агафоновна, - и твои заумные речи не для моих старых мозгов.
- Я, твоя дочь, - ответила женщина, и вышла, закрыв за собой двери.
Агафоновна полежала еще какое-то время, отгоняя всякие мысли о происшедшем, вздремнула, очнулась, поерзала, и поняла, что уписалась. Она подумала, что надо бы встать, поменяться, но пригрелась, от малейшего напряжения чувствовалась ломота в теле и головокружение. В дверь опять постучали. Агафоновна нажала нужную кнопку на пульте.
В комнату вошел человек с фотографии. Он присел на табурет, и стал гладить умирающую по голове. Агафоновна была уверенна, что это видение, как и посещение неизвестной женщины, потому не хотела открывать глаза, только улыбалась. Она на ощупь нашла его руку, и вздрогнула, рука была вполне реальной.
- Может, нам поужинать вместе? - спросил человек.
- Боюсь, что я не в состоянии тебя чем-нибудь угостить, - выдавила из себя Агафоновна, при этом она подумала, что, возможно, Господь уже призвал ее к себе, и прежде, чем спросить с нее за дела земные, по милости своей необозримой, дал ей встретиться с тем, кого она любила.
- Мы поужинаем у меня дома, я тебя приглашаю.
Агафоновна рассмеялась.
- Такой ужин у нас уже был.
- У нас был совсем не такой ужин.
- Боже, сколько нежности в его голосе, - думала Агафоновна, и от удовольствия продолжала мочить постель. Вслух же Агафоновна вздохнула, на что человек с фотографии ответил:
- Ерунда, сейчас все устроим.
Он помог ей подняться, довел до ванной комнаты, раздел, помог помыться, принес чистое белье. Происходившее было настолько реальным, что Агафоновна начала сомневаться; в каком мире она находится; в загробном, или пока еще в своей квартире. Она сконфузилась. Человек же с фотографии, понял ее состояние, и, убедившись, что Агафоновна вполне способна передвигаться сама, и дабы не смущать ее, сказал:
- Я подожду тебя в машине, - и вышел.
Агафоновна почувствовала прилив сил, она оделась, прибрала постель,
- Надо бы прихорошиться, - подумала Агафоновна и подошла к зеркалу. В зеркале она увидела молодую, пышущую здоровьем девушку, которой никакая косметика не нужна. Да у нее кроме дешевой помады ничего и не было.
***События молодости***
- Сашка, ты сегодня какая-то не такая, - Саша обернулась, и вспомнила, что Валька торчит у нее с самого утра, - переживаешь? Еще бы, тебя ведь пригласили в самый богатый дом нашего «Рио-де-Жанейро».
- Валя, мне приснилось, что я старая, больная, и умираю. Я прожила жизнь, у меня взрослый сын, состоятельный, трое внуков. Невестка статная, спокойная, внимательная, кстати, врач по профессии. А я сухая, вся в морщинах, лежу беспомощная, и умираю. И ничего интересного для меня уже не происходит. Грустно, Валя, как будто все уже кончилось.
- Саша, мы все постареем, и умрем, а за кого замуж выйдешь, видела, местный?
- Все отрывочно было. Или, всего не помню, но про сегодня, в общем, ничего хорошего, не буду рассказывать.
- И не надо. Я сама догадалась; ты отдашься Мишке, он откажется жениться на тебе, ты родишь сына, ну и так далее.
- Я сильно напьюсь, и он меня изнасилует... не один он - выпалила Саша, и покраснела, вспомнив пикантные подробности, - Не пойду я никуда. Плохой сон.
Подруга задумалась, но ненадолго, и со свойственной молодости задором - надо брать свое, заявила:
- Ерунда. Лишать себя такого события из-за дурацкого сна. Да хотя бы покушаешь, как человек. Мало ли что во сне приснится. Тебе, что, такое в первый раз приснилось? - Валя с таким подтекстом произнесла слово «такое», что Сашке стало стыдно за свои опасения из-за обыкновенного сна.
- Валь, для чего мы живем? Работаем как заведенные часовые механизмы от рассвета до заката, ни деликатесов, ни нарядов. Потом замуж выйдешь, и опять вкалываешь, дети сопливые, грязные, плачут, не слушаются. Вырастут, с ними что-то случается.
- Ой, заныла. Прописные истины. Думай меньше, тем более о таких вещах, ты просто завидуешь богатым. Хотя, кто им не завидует? Только ты своими мыслями ничего не изменишь.
- Я не завидую, я мечтаю, и совсем не про богатство.
- Ой, ой, скажите, пожалуйста, какая мечтательная особа, не про богатство. Вон, Пашка с каких пор по тебе сохнет, что тебя не устраивает, нормальный парень. А тебе Мишу подавай, а поменяй их домами, так ты сама бы по Пашке сохла, а на Мишку и не посмотрела бы.
- Да, нет же, не так! Не в богатстве дело, я про Данко мечтаю.
- С какого боку ты его пришить собираешься?
- Мы с тобой темные и подневольные, а я мечтаю, что придет Данко, и своим горящим сердцем покажет моему дорогу к светлому будущему, настоящему и прекрасному.
- Мы с тобой не темные, и тем более, не подневольные, мы комсомолки свободной страны, просто время сейчас для родины трудное. Но все будет. И светлое будущее, и коммунистическое общество, и наряды и деликатесы. И чтобы все это было, сейчас надо трудиться в поте лица ради светлого будущего всего человечества, а не мечтать, чтобы кто-то вырвал свое сердце, тем более для того, чтобы осветить будущее для одной единственной мечтательной особы. Вот представь, Сашка, появился такой Данко, вырвал свое сердце, осветил тебе дорогу, а потом, что? Сердце-то назад не засунешь. Вспомни: «… пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек…». Получается, выведет тебя твой Данко, ты своей изящной ножкой уголечки затопчешь, и, ура, вперед, с песней, уже без Данко. Так, по-твоему? - Валентину веселила собственная болтовня. Она вдруг перестала смеяться, и серьезно сказала,
- Сашка, не ходила бы ты никуда. Не ровня мы им. Мы для них барачное мясо. Изнасилуют, и, будешь молчать. А заикнешься, сраму не оберешься, со свету сживут, и не заметят. Была, и нет. Ничего не изменится. На них ни суда, ни управы нет. Да никто и разбираться не будет. Пойду я, вечером в клубе встретимся.
Саша долго сидела у зеркала.
- Пойду, - решила Сашка, и направилась к выходу.
***События старости***
В дверях Агафоновна столкнулась с невесткой.
- Куда собрались, мама?
Агафоновна про себя называла невестку Лена Ледоходовна; спокойная, статная, скрытная, и полный вперед. Никакие льдины для Лены Ледоходовны были нипочем. Бедная Агафоновна и не заметила, как уже раздетая лежала в постели, а Ледоход плавно осматривал квартиру.
- Мама, грязное белье в шкаф не кладут. Кстати, мы наняли сиделку, вас одну нельзя оставлять.
- Ну и не оставляли бы. Могли бы у меня пожить, или меня к себе взять. Сережка забегал с девицей, на ней что ль женится?
Ледоходовна в ответ только посмотрела.
- Взяли бы меня к себе, мне мало осталось, - не унималась Агафоновна, - а молодые здесь бы поселились. Свадьбу-то будете делать. Дорого нынче. Я ради Коленьки всю жизнь жила, и для внуков все делала, а ты меня тут воспитываешь, ну напутала с бельем, я старая, больная. Стучатся. Пришел кто-то, стучится.
Агафоновна взяла пульт, направила на дверь, и стала нажимать на кнопку.
- Мама, это пульт от телевизора, телевизор сломался, ваша дверь пультом не открывается.
Агафоновна заплакала.
- Вы обещали мне телевизор принести, у вас их три штуки, а ко мне сегодня люди приходили, и пульт им двери открывал, а теперь и пульт сломался. Телевизор когда принесете? Взяли бы меня к себе, я же всю жизнь для вас прожила. Все для вас...
- Да, мама, мы помним. Укол пора делать.
- Я и так умру, без твоих уколов, мне после них хуже случается, мерещится всякое.
- Ну да гости приходят, - тихо сказала Лена.
- Что ты бормочешь себе под нос, надо колоть, коли, быстрее помру, быстрее вас от себя освобожу. - Агафоновна хотела еще поворчать, но решила, что на сегодня она достаточно высказала правды в лицо. Лена Ледоходовна, сделав, свекрови укол, завела будильник, уселась в кресло и погрузилась в чтение.
- Лена, когда ты шла, у подъезда не стояла машина с интересным мужчиной за рулем?
- Видела, уж не вас ли он дожидается.
Агафоновна повернулась лицом к невестке, хотела, было достойно ответить этой глыбе железа, но передумала, стала ныть и просить еды.
- Мама, надо потерпеть, так положено.
Агафоновна почувствовала ноющую боль внизу живота
- Лена, кажется, у меня схватки начинаются, вызови скорую, мне в роддом надо. Лена, я беременна, я рожать буду, я кушать хочу, ой, схватки, вызови скорую.
Лена Ледоходовна продолжала навигацию по любовному роману, а стоны и бред свекрови только обостряли впечатление от похождений героя.
***События молодости***
Сашка добралась до кладбищенского сарая еще в сумерках. Она приглядела это место, когда хоронили маму. В поселке было два кладбища, охраняемое для местных, и дальнее для барачных. Барачное находилось далеко от поселка, последний автобус прошел, и до утра можно было никого не опасаться. Сашка подстелила старую кофту, платье аккуратно подвязала на груди, чтобы не запачкать. Уже вторые сутки, как она не ела, и не спала. Сашка достала сухую кукурузную лепешку, но откусить не получилось, пришлось сосать, чтобы хоть как-то забить голод.
Вскоре стало совсем темно. Читая Отче Наш, Сашка не заметила, как заснула. Очнулась она от резкой боли внизу живота. Тот, кто был в ней, лез наружу, и он совершенно не заботился о цельности ее внутренностей. Со стороны кладбища донесся вой шакалов, так похожий на плач детей.
Она с детства привыкла к плачу шакалов, но сейчас сжалась от ужаса, и тут же, тот, кто был в ней, не замедлил лягнуть ее изнутри по всем направлениям так, что мало не показалось. Сашка заорала с такой силой, что, казалось, небо содрогнулось, а сарай перекосило. А в висках, как бой курантов, как дятел по дереву ее жизни, как молот по наковальне, билась, стучала и кричала одна и та же мысль,
- Выжить. Боже, как хочется жить, только бы выжить.
Боль ненадолго отпустила. Но только ненадолго. И снова кладбищенскую тишину разорвал крик роженицы.
И Сашка орала, замолкала, и опять орала, как чокнутая. Дулась, кряхтела, и опять орала, пока не услышала крик ребенка. Сашка потеряла сознание. Когда она пришла в себя, ей стало и жутко, и радостно. Наконец-то существо, которое навязали ей эти подонки, существо, которое девять месяцев росло в ней, шевелилось, дергалось, заставляло лгать каждую секунду, наконец-то этого существа в ней больше нет. Оно лежит на земле беспомощное, мерзкое, и плачет. Сашке было все равно, мальчик родился или девочка, для нее это было напоминание о растоптанной мечте, об унижении, о боли, о невозможности любить.
- Как будто злые демоны заточили меня в темницу, но придет утро, и я буду, свободна - успокаивала себя Сашка.
Надо было решать, как быть дальше.
- Самое главное не запачкать платье, - твердила Сашка. Вперемешку с Отче Наш, она строила разные планы, о том, как ей сохранить платье чистым, и добраться до автобусной остановки. Ребенок непрерывно плакал. Сашка, собрав остатки сил, начала потихоньку отползать в сторону. Достигнув стены, она встала. В сумке были спички, огарок свечи, тряпка, чтобы подтереться, но как эти вещи получить в руки, в кромешной тьме, с завязанным платьем? Плач ребенка сливался с воем шакалов, и ей казалось, что кричат сотни младенцев.
- Роддом дьявола, - подумала она. Сашка начала вспоминать, откуда ползла, и где может находиться сумка. Она отстранилась от стены, постояла, проверяя себя на устойчивость и равновесие, потом осторожно двинулась, согласно своим расчетам.
- Господи, я буду хорошей мамой, самой лучшей, только не для этого существа. Господи, не надо мне его. Не надо. Забери его. Пожалуйста, - бормотала Сашка,
Неожиданно у нее под ногой что-то хрустнуло. Ребенок тут же умолк. Сашка едва удержалась на ногах.
- Я, как Данко, вырвала свое сердце, осветила дорогу, и затоптала угольки.
И Сашка стала пинать ногой то, что еще час назад было частью ее организма. Она пинала ненавистный комок до тех пор, пока не упала сама. Боясь потерять остатки рассудка, она стала беспорядочно ползать на четвереньках, нащупывая сумку. К счастью, площадь сарая была невелика. С трудом Сашка зажгла спичку, и тут же задула огонь. Она увидела, как к растоптанному тельцу подходила крыса. Сашка изо всех сил держалась за сумку, и за сознание. Если ад существует, то он выглядит приблизительно так. До Сашкиного слуха донеслось пискливое чавканье. Она выскочила из сарая, в завязанном на груди платье, крепко сжимая свою сумку, а дверь нашлась сама собой.
На дороге она расправила платье, как смогла, поправила волосы. Сердце не билось. Казалось, вместо сердца у нее тяжелый железный ящик, и его острые углы при каждом шаге делают ей больно.
- Все кончилось, - говорила себе Сашка, - скоро будет река, я помоюсь, напьюсь, - она порылась в сумке, и обрадовалась, что не забыла в сарае свою лепешку, - ничего, в воде размокнет.
Так она волочилась по дороге, держась за грудь, в которой вместо сердца стучал острыми углами железный ящик, и, конечно, она не смотрела на небо, и ей было не до подсчета звезд, потому и не заметила сгустившихся туч. Июльский дождь, короткий и обильный окатил ее густой струей. Железный ящик от воды начал ржаветь и легчать, а молодое тело свежеть и дышать. Сашка поняла, что самое страшное позади. Она снова может жить. Пашка сделал ей предложение. Про изнасилование он знает, но про беременность не догадался. Правда, пьет, как все барачные мужики, но это ведь нормальное состояние рабочего класса. Он сам предложил ей переехать в город. Так что она больше никогда не увидит Мишу с его дружками, и навсегда сотрет с себя клеймо барачной девки. Все будет хорошо.
***События старости***
Агафоновна пришла в себя. Невестка спала в кресле. В дверь кто-то стучался. Агафоновна покряхтела, постонала, но Ледоход не шевелился, пульта рядом не было, и ей пришлось как-то справляться самой.
- А, вдруг, это Миша вернулся, - подумала Агафоновна, и мысль эта придала ей таких сил, что Агафоновна на время забыла о том, что умирает, и у нее все болит.
Миша вернулся с букетом роз и пакетом яблочного сока. Агафоновна заговорщически прошептала,
- Пойдем на кухню. У меня невестка спит.
На кухне, разглядев цветы, сок и Мишу, Агафоновна почувствовала себя не то чтобы молодой, но вполне пригодной.
- Я умираю, - сказала она.
- Знаю, - ответил Миша, - он прошел к окну, резко обернулся, и буквально выпалил на одном дыхании - Я любил, тебя, Сашка, Я всегда тебя любил, и люблю, - сделав признание, он буквально рухнул на табуретку, закрыл руками лицо, и уронил свою голову на стол.
Агафоновна молчала. У нее не было ни сил, ни желания вспоминать прошлое. Но ведь она сама, как ни старалась, не смогла его возненавидеть. Она подошла к нему вплотную, разняла его руки, посмотрела в глаза, и сказала,
- У попа была собака, поп ее любил, она съела кусок мяса, он ее в карты проиграл.
- Думал, если уничтожу тебя, смогу не любить. Я тебе тогда возбудителя в вино подсыпал. И травлю на тебя я организовал, и Пашке заплатил, чтобы он женился на тебе, и увез. А потом платил ему за то, чтобы он бил тебя, и пил почаще. Только любви меньше не становилось. Это я его сбил тогда, я был за рулем, лично.
Агафоновна молчала, в своей длинной широкой белой ночнушке, она была похожа на привидение.
- Миша, тебя ведь убили. Боже, какая же я забывчивая стала, - засуетилась Агафоновна, - сегодня же ровно тридцать лет с того дня...
Миша не дал ей договорить,
- Каждый год ты отмечала день моей смерти, а всем говорила, что это день смерти твоего отца.
- Потанцуем, - предложила Агафоновна.
- А музыка?
- Сейчас, - она принесла из комнаты пульт от телевизора, положила его на стол, и нажала на кнопку, заиграла музыка.
Миша подошел к Агафоновне, встал на одно колено и подал ей руку. Она изобразила довольно сносный реверанс, держась за палец его руки, обошла вокруг. Миша встал, обнял ее за талию, она положила свои руки на его плечи, и начался танец.
ЭТО БЫЛ ТАНЕЦ ДВУХ ЛЮБЯЩИХ ДУШ. Тело одного сгнило в могиле тридцать лет назад, тело другой, старое и сморщенное, корчилось в предсмертных судорогах в соседней комнате. Молодыми, они не смогли позволить этот танец. Но душа всегда берет свое, и если любит душа, смерть для нее не преграда.
Музыка еще играла, когда на них повеяло холодом. В дверном проеме стояла Лена Ледоходовна.
- Миша, - представился Миша.
- Очень приятно, - ответила Ледоходовна, - Лена. Простите, я нечаянно уснула, Пришла сиделка, а мне пора уходить. Мама, я вижу, вам полегчало.
- О, я чувствую себя великолепно. Познакомь меня с сиделкой, и можешь идти, я в надежных руках.
Агафоновна с невесткой прошли в комнату. Миша остался на кухне, он достал из шкафа стакан, налил сока, выпил залпом, занюхал рукавом, тут же налил второй, опять выпил залпом, наполнил третий стакан, но свалился прямо на пол. Он был пьян.
Увидев сиделку, Агафоновна удивилась. Это была та самая странная гостья, назвавшаяся ее дочерью. Сиделка помогла невестке уложить умирающую в постель, внимательно прослушала все инструкции по уходу за больной, сделала отметки в своем блокноте, проводила Ледоходовну, и, заверив, что все будет хорошо, закрыла за ней двери. Сиделка вернулась в комнату, поправила Агафоновне подушку, посидела подле нее несколько минут, и, убедившись, что больная спит, прошла на кухню.
На кухне она взяла наполненный соком стакан, понюхала содержимое, немного отпила, поморщилась, заела бубликом. Миша тем временем стал подавать признаки жизни. Сиделка закурила. Глубоко затянувшись, она выпустила струю дыма в лицо Мише.
- Фу, какая гадость, - Миша открыл один глаз.
- Привет, папа, - не без иронии сказала сиделка.
- Данко, ты здесь, девочка моя, в этом доме есть что-нибудь мягче пола?
- Диван в комнате, давай помогу.
Данко положила тлеющую сигарету в цветочный горшок, помогла отцу встать, и добраться до дивана.
- Данко, жизнь прекрасна, - сказал Миша, и захрапел.
Данко расположилась на полу рядом с мозаикой из порванной фотографии, подперла щеки кулаками, и долго, внимательно смотрела. Наконец, она вынула клочок, и отложила его в сторону. Дальнейшие манипуляции с мозаикой происходили по принципу игры в пятнашки. Первой проснулась Агафоновна. Данко помогла ей сходить в туалет, переодела в чистое. Миша просыпался тяжело и болезненно, кряхтел, сопел и требовал от Данко яблочного сока. Не дождавшись должного к себе внимания, сам сходил на кухню за соком.
- Я, конечно, умираю, но я в своем уме. Миша, тебя убили тридцать лет назад. А вы очень подозрительная сиделка.
- Это наша дочь - перебил ее Миша, - тот самый ребенок, которого ты родила в сарае.
Агафоновну бросило в жар.
- Ты, что выжила?
- В этом мире, конечно, нет, меня съели крысы, а что осталось, доели шакалы.
Агафоновну затрясло. Миша прижал ее к себе, стал успокаивать и что-то бормотать про жизнь после смерти. Агафоновна ничего не понимала, продолжала дрожать и с ужасом смотрела на Данко, которая в свою очередь, совершенно спокойно продолжала двигать обрывки фотографии.
- Немедленно оставь свое дурацкое занятие и успокой мать, - вспылили Миша.
Взгляды матери и дочери встретились, Данко приветливо улыбнулась,
- КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК ПРИ РОЖДЕНИИ ПОЛУЧАЕТ ОПРЕДЕЛЁННЫЙ ОТРЕЗОК ЖИЗНИ. Если жизнь оборвана насильственно, человек попадает в другое измерение, и продолжает расти и развиваться в нашем мире. Убитый здесь, доживает положенное у нас. Все, что начало быть - должно закончиться. Ничего сложного, простой закон природы. А что касается сарая... мама, если бы ты не затоптала мое тело там, то затоптала бы мою жизнь здесь. За что я тебя и уважаю.
И Данко снова занялась восстановлением порванной фотографии. Миша чуть-чуть отстранился от Агафоновны, и нарочито-театральным голосом произнес:
- Куда нам грешным и запятнанным, до вас, чистых и незапятнанных, - он демонстративно крепко обнял Агафоновну, и продолжил, - видишь ли, все, пришедшие в наш мир подобно ей чистые, а те, кто попал в сознательном возрасте, грязные. Это дискриминация. Нарушение равноправия, унижение человеческого достоинства. Это, в конце концов грубое попирательство самой основы принципа человечности.
- Миша, а ты там женат? - спросила Агафоновна
- Нет, у нас там нет семейных отношений.
- С кем попало детей делаете.
- Совсем не делаем, - смутился Миша. - У нас проблем хватает, а дети сами собой появляются, всегда и много.
- Неужели так часто младенцев убивают?
- У вас аборт - у нас рождение, - пояснила Данко, - А ты, папа, свои революционные идеи хотя бы здесь не распространял.
- Саша, я тебе сейчас все расскажу; эти абортные, растут без болезней. Живут в свое удовольствие. Они даже не представляют, что такое голова болит. В их руках средства и правление. Но мы-то попали туда с болячками. С этим же надо что-то делать. Болезни надо лечить. Правильно, я говорю? - Агафоновна согласно кивнула, - Правильно, сам знаю. А что они нам предлагают? Исключайте из своего сознания негативные мысли, телесные заболевания, видите ли, медикаментозно не лечатся, только методом исключения негативного восприятия внутреннего духовного содержания.
Агафоновна прервала Мишу и воскликнула, -
- Ребята, убейте меня, я хочу жить с вами!
- Твое время заканчивается. Если мы убьем тебя здесь, то через несколько часов ты умрешь у нас. Так что убивать тебя, мама, не рационально. - Данко встала с пола, в ее руках порванная фотография не рассыпалась.
- Вот что меня бесит в вас, незапятнанных, так это ваша рациональная правильность. Данко, если нас сюда прислали, значит это кому-нибудь нужно.
Тем временем Агафоновна совершенно расстроилась тем, что ей предстоит умереть через несколько часов.
- А я? как же я? Я, что навсегда умираю, умру, и все? куда я теперь? - она с безнадежной отчаянностью смотрела то на Мишу, то на Данко.
Данко посмотрела на фотографию и улыбнулась,
- УМИРАЯ, НАДО ВЕРИТЬ В ЖИЗНЬ. Вы дали начало любви, но не смогли сделать простого шага - нарушить установленный порядок, и быть вместе. У вас еще будет время проанализировать свои беды, и вы поймете, что зачастую один шаг против всех, рациональнее целого похода вместе со всеми. Вы еще вернетесь, нарушите писаные морали, и отлюбите свое по полной программе.
Данко наклонилась, чтобы поднять последний кусочек от фотографии, и Агафоновна увидела, то, что собрала Данко, а именно: мертвую старуху, распухшего утопленника и обгрызанного младенца. Агафоновна потеряла сознание. Миша сорвался на дочь,
- Могла бы не показывать, для нее, говоря твоими выражениями, не совсем привычное зрелище. Данко, это варварство с твоей стороны, это бессердечно.
- Иначе нельзя. Все. Уходим. - Данко приложила последний клочок, положила фотографию на подоконник, кому-то позвонила, и вышла следом за Мишей.
* * *
Коля стоял у окна на кухне, и нервно курил, докурив одну сигарету, он брал следующую, заходить в комнату, где умирала его мать, он не хотел. Свадьбу сына придется отложить, "Вдруг, она не умрет? Вдруг ее парализует? Что тогда? Уж лучше пережить похороны. Хлопоты, хлопоты". Коля сетовал на себя за то, что вовремя не согласился на женитьбу сына, молодые поселились бы у бабушки, и происходящее было бы их головной болью, а ему не пришлось в глубине души желать смерти родной матери.
Лена в комнате обследовала полочки, ящички, перекладывала, складывала, и, наконец, наткнулась на фотографию. Удивленная находкой, она направилась к мужу на кухню:
- У твоей мамы была семья до нас?
- Нет. Насколько я знаю. Что ты там нашла, дай сюда.
От увиденного, у Николая зачесался жировик между лопатками, на фотографии была его молодая мать, молодой мужчина, явно, не его отец, и годовалый ребенок, а над счастливой троицей, полукругом красовалась надпись: «Семья - ячейка социалистического общества».
- Коля, сегодня здесь был его сын. Кстати, где документы? Я ничего не могу найти.
- Ерунда какая-то. Ищи лучше.
Лена изменилась в лице, она вспомнила, что в ванной валяется таз со следами сожженной бумаги. Она немедля представила мужу вещдок.
- Коля, сегодня, здесь, на этой вот кухне был мужчина с этой вот фотографии. Я подозреваю, что это сын твоей матери, рожденный в законном браке. Это что же получается, столько трудов, а квартиру дели неизвестно с кем? Что ты молчишь? Документов нет, ни писем, ни квитанций, ни, вообще какой- либо бумаги.
Николай буквально затолкал жену в комнату, и лично начал поиски документов, не выпуская из рук фотографию. Через несколько минут все содержимое полок беспорядочно валялось на полу. Николай плюхнулся в кресло, и тупо уставился в фотографию.
- Коля, ты напрасно теряешь время, звони в милицию.
Агафоновна открыла глаза, поняла, что ей остался последний вздох, и еле слышно сказала:
- Дети, дети.
