Накормлен пан – и пузо тихо дышит,
Качаясь, будто лодка на волнах.
Глаза не видят. Уши не услышат.
И не встряхнется чучело ума.
И как ему не объясняй – нет толку,
Как не вбивай в заплывшие мозги…
Ещё чуть-чуть: умрет и станет волком,
Чтоб нахлебаться крови до тоски.
Да и сама живу я не безгрешно,
Но вот чего никак не потерплю:
Когда у живности, невольной и сердешной,
Кромсают плоть и потроха жуют.
В истерике замашет пан руками:
«Раз естся – значит можно и поесть», -
И кости ближних застревают меж зубами,
Пока не грянет кармы честной месть.
Могу спросить? Как можно умудриться
Сгубить, зажарить и сжевать щенка?
«Позвольте, что ж совсем я кровопийца?
Щенков-котят не ем!» Это пока.
Мораль твоя уродлива и гадка:
Оставишь жизнь лишь тем, с кем долго жил,
И переваришь остальных украдкой.
Но кто из них на это заслужил?
Отдашь на бойню верную корову,
И полоснешь по горлу петуху.
Из смерти ты не выудишь здоровье,
Как не подкармливай рыбешек на уху.
Случиться может, что твои же внуки,
Которых не учил ты сострадать,
Тебе (в теле свиньи) причинят муки
Лишь оттого, что им хотелось жрать.