ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
В больших лужах на дороге отражалось весеннее солнышко, было тепло и даже душно. Недавно прошедший дождь сбил с деревьев дорожную пыль. Где-то неподалеку в чаще щебетали птицы и стучал неутомимо дятел. В зарослях дикой малины сидели два человека. Почва под кустарником была сырая, в небольших впадинках стояла вода. Но это не беспокоило старика и мальчика лет двенадцати.
Старик в рваном зипуне и таких же рваных штанах, время от времени чесал косматую бороду черными от грязи руками. Лицо его было изуродовано шрамом. Красной полосой он проходил через левый глаз, правый же смотрел как-то смутно и неотчетливо. Но все же старик видел. Заметив улыбку мальчика, он ощерился, показав гнилые зубы.
- Чего скалишься, дурень? Гляди, Степка, упустишь добычу, шкуру спущу. Выпучил бельма на меня. Зреть вон куда надо! - старик указал пальцем на дорогу.
- Ты, Силантий, язык попридержи. Неровен час, сбегу. Что тогда делать будешь? - ответил мальчик.
- Тихо! - Силантий прислушался. - Едет кто-то!
По размытой дождем дороге, разгоняя лужи и обрызгивая себя грязью, во весь опор мчались три всадника.
- Конные! Да не просты, вои, - припав к земле, уточнил Степан.
- Ишь как летят, того гляди, коней загонят. Господь нам их посылает, Степка, в усладу животу нашему.
Лицо Силантия изменилось, единственный глаз засверкал, рубец из ярко-красного стал малиновым, губы растянулись в хищной улыбке.
«Коршун, как есть коршун», - подумалось Степану, но вслух он ответил:
- Скорее дьявол. В нашем деле он сподручнее.
- Оксись, парень! Разве можно богохульствовать перед делом. Грех это, большой грех. - Силантий осенил себя крестным знаменем. - Давай посох и сбегай к дороге.
- Не сладим, Силантий. Ведь трое их и при оружии.
- Дурень! Кто же на них нападать будет. Слепым претворюсь, а ты проси. Плачь поболее. Жалость-то, она душу человека мягкой делает, лепи тогда из нее что хочешь.
Степан птицей слетел к дороге, кусая руку для пущей слезы и жалкого виду. Всадники, и не думая останавливаться, вихрем промчались мимо, обдав мальчика слякотью с ног до головы. Ему больше ничего не оставалось, как вытереть с лица грязь, перемешанную со слезой, и смотреть, как они удаляются. На душе у него стало тошно и противно.
Сзади послышалось хриплое дыхание. Сильный удар под зад вывел Степана из равновесья, и он плюхнулся в лужу.
- Силантий! Крыса! - в голове у мальчика помутилось, рука нащупала что-то твердое и тяжелое. С быстротой молнии он бросился на старика.
- Сейчас я тебе последний глаз вышибу, так и сгинешь на проклятой дороге.
Напор парнишки не на шутку напугал Силантия. Немного посторонившись, он поспешил заговорить.
- Не дури, Степка, шибче надо было бежать, за что и тумака получил. Наука, она брат, тяжелая штука, другой раз и не грех потерпеть, умней будешь.
- Я тебе сейчас покажу науку, старый пень, у меня враз поумнеешь.
Ощетинившись, как волчонок, Степан поднял руку, чтобы нанести удар по Силантию.
- Стой! - истерически закричал старец. - Что в дланях твоих, зрил?
Степан вспомнил про тяжелый предмет, поднятый с земли, и посмотрел.
- Подкова, ну и что?
- Да не ну, а подкова, дурень! Руку сюда давай, руку!
Старик схватил мальчика за плечо, закатил единственный глаз к небу и затыкал посохом в липкую, тяжелую грязь.
2
Егор Силыч Зотов служил далеко не первый год на царевой службе. В свои, - чуть больше сорока, повидал он многое. Начинал служить Егор еще при батюшке ныне царствующего Федора, Иване Васильевиче. Сначала на войне Ливонской, потом в Диком поле, бился с татарами, со шведами тоже приходилось силой мериться. Порадел Егор за государство Московское, но и государь его не обидел. Деревеньку дал, в стольники возвеличил, а от врагов ему достались рубцы да раны, с годами все более и более дающие о себе знать. Но не роптал он на судьбу, всегда готовый служить родине и царю.
Каждое утро Зотов приходил к царскому крыльцу в кремль вместе с другими служаками и ждал поручений, но их не было, и он уходил, чтобы на следующее утро прийти опять. Егора это выводило из себя, он с горечью чувствовал ненужность.
Написав государю челобитную, он попросил, отпустить его домой в деревню. Что, дескать, стар и болен и ему нужен отпуск на некоторое время, чтобы отдохнуть и подлечить раны.
Ранним утром 13 мая 1591 года от Рождества Христова Зотов пришел за ответом. Покрутившись среди московских дворян, обменявшись несколькими словами со знакомыми, он отошел в сторонку и стал ждать, когда решится вопрос с прошением и его позовут.
Думы служилого дворянина нарушил громкий голос.
- Егор, чего задумался, аль кручина, какая заела?
Зотов обернулся и увидел Семена Копытина, своего соседа. Его поместная деревня была рядом с вотчиной князя и граничила землей. Семен был хоть и не богатым, но знатного рода из ярославских князей, потомок Рюриковичей и по знатности должен был находиться на крыльце с боярскими сыновьями.
Увидев немой вопрос во взоре Егора, он продолжил:
- Да будет тебе, Егорушка, так гуляю, душно мне на крыльце, здесь посвежей. Как живешь, как Полина?
- Вдовец я, Семен Андреевич, уж пять лет. Вот челобитную царю подал, хочу, чтоб отпустил домой, дочку да сына повидать, а то стою тут, как пень лишаем обрастаю.
- Давненько мы не виделись, - почитай с царевой коронации. Я все на границе, ищу подходящие места для новых градов Московских. Крепость чтобы от татар была, в Диком поле.
- Может, и меня с собой возьмешь старые кости размять?
- Коль на войну, тебя первым бы попросил, знаю, хороший ты воин. Но там больше строить надо, так что не обессудь, а помочь помогу. Видел я сегодня Афанасия Матвеевича, ищет он надежного человека в Углич с грамотой послать, меня спрашивал. Так я его позову.
Несмотря на довольно упитанную фигуру, князь быстро стал продвигаться к крыльцу, руками раздвигая людей.
Сердце Егора заколотилось, он почувствовал, что этот человек изменит его судьбу раз и навсегда. Сам, не подозревая того, он своими огромными ручищами перевернет не только его, но и собственную жизнь. Зотов хотел остановить князя, но Семен уже растворился в толпе детей боярских.
Ждать пришлось недолго. Семен Андреевич появился, буквально неся на себе дьяка.
- Вот, Афанасий, тот человек, который тебе нужен: честен, смел и умен, а я пошел, недосуг мне. - Скороговоркой выпалил он и опять исчез, оставив Зотова один на один с дьяком.
Афоня был человек невысокого роста, с хитрым лицом, но это почему-то не отталкивало от него людей, как от других ему подобных.
- Зотов Егор Силыч из ярославских мелкопоместных дворян, стольник, участвовал в обороне Пскова под началом воеводы Шуйского Ивана Петровича, правильно? - как по бумаге то ли спросил, то ли сказал он.
Зотову ничего не оставалось, как только подтвердить его слова кивком головы.
- Пойдем со мной, - добавил дьяк, направляясь быстрым шагом к Посольскому приказу. - Разговор у нас с тобой будет особый, и лишние уши нам ни к чему.
Шли они молча, это дало Егору время подумать.
Дьяк Посольского приказа, Афанасий Матвеевич был человеком темным и загадочным. Хоть раньше Зотову и не доводилось встречаться с ним, но слышать о нем, он слышал. Что бы ни случилось в Москве, везде, как тень, присутствовало имя дьяка. Соприкоснувшись с ним так близко, он почувствовал холод между лопатками. Но, как старый боевой конь, Егор откинул сомненья и ринулся в бой, - если это нужно государю, стало быть, - нужно делать.
С этими думами он зашел в палаты приказа, в маленькую келью, где стоял дубовый стол с кучей бумаги, разбросанными перьями и большой бронзовой чернильницей.
Афоня обогнул столешницу, оперся об нее руками и, смотря прямо в глаза Егору, продолжил:
- Ты можешь отказаться от поручения, не стану скрывать, - дело опасное, очень тайное и важное. Потому подумай, тем более что приказа свыше не будет.
- Семен Андреевич говорил, что надо отвезти грамоту в Углич. Что же тут опасного? Не врагу же везти.
- Город не вражеский, это правда, а что до врагов, так их и в Москве много. Узнали мы, что беда над царевичем нависла, будто злые люди умертвить его хотят. Срочно надо предупредить! Грамоту повезешь к дьяку Битяговскому, лично в руки. Ведаешь ли его на лик?
- Знаю, в Казани видел, маху не дам.
- Ну, вот и хорошо, будь осторожен. Возьми холопов, если что - подсобят. Про разговор наш молчи! Понятно?
- Как не понять, дьяче. Наше дело служивое: отвезть, отдать, забыть.
- Бумагу сейчас принесут, подожди. А твою челобитную царь рассмотрел и одобрил. Как вернешься с Углича, так езжай домой, отпускают тебя, Егорушка, до самой зимы отпускают.
Дьяк хитро улыбнулся, подошел к иконам, висевшим в углу, перекрестился и вздохнул. Пауза затянулась, позволяя Зотову подумать: «И про челобитную знает. Возможно, Семен сказал? А решение царево? А может статься, и не было его? Грамота от кого? От дьяка? Так нет, сейчас принесут. От царя? А быть может от Годунова?! - шурина царского!».
Стук в дверь оборвал его мысли. В келью, припадая на одну ногу, вошел дородный детина. Осмотрев Зотова, он подал свиток Афоне. Дьяк взял грамоту, проверил наличие сургучовых печатей и произнес:
- Передай Клешнину, человек найден, пусть не беспокоится. А теперь ступай, Первушка, ступай.
Прихрамывая, тот молча вышел, как будто и не было.
- Вот, принесли, - Афанасий вручил грамоту Егору и добавил: - Головой отвечаешь. Собирайся вскоре, к завтрашнему вечеру должен быть там.
Выйдя на улицу, Егор Силыч, обремененный думами, побрел к лошадям. Около коновязи его окликнули.
- Ну, как, Егор, - при деле теперь или так мыкаешься? - это был опять Семен.
- В деревню покуда. Домой, до зимы на отпуск. Поеду здоровье поправлять.
- А я вот в Зарайск еду, смотреть стены, башни, может укрепить надобно. А после дальше, по городкам. Удачи, Егор! Она тебе сейчас ой как нужна… дома-то!
Семен Андреевич рассмеялся, вскочил на коня и умчался, словно ветер.
Своего угла у Егора в Москве не было, жил он на постоялом дворе с двумя холопами - Кириллом и Данилкой Пустоцветом, прозванным так ядовитыми женками за бобыльский уклад жизни. Вещей у него тоже не было, поэтому долго собираться не пришлось. Надев кольчугу, он проверил меч добротной работы, добытый когда-то в Польше, и велел холопам седлать коней, чтобы к вечеру следующего дня быть в Угличе.
3
В слюдяных пластинах, втиснутых в красивую оправу окна, уже померк божий свет, в комнате стало сумрачно.
Несколько свечей, горевших на подставке, освещали немолодого человека, сидевшего в резном кресле. Вид у него был усталый, сильные руки безвольно лежали на подлокотниках, отделанных серебром. Лицо правильной формы, прямой нос, большие черные глаза и такие же черные кудри, кое-где блестевшие сединой, - во всем чувствовалась татарская кровь.
Предок его, татарский мурза Чета, приехал на службу к московскому князю Ивану Калите, оттуда и пошел его род, начиная с сына мурзы, Ивана Годуна, - малозначительный, незнатный и незаметный. Но он все изменил, будучи опричником, привлек к себе внимание государя Ивана Грозного и женился на дочери его любимца - Малюты Скуратова, Марии. Став ближним боярином и любимцем Ивана Васильевича, он вошел в царские палаты.
Брак сестры Ирины с Федором приблизил его к трону так близко, что мечтать о большем было невозможно. Царевич Федор стал царем, Ирина царицей, а он, царский шурин, прозванный в народе татарином, - вторым, а, возможно, даже первым лицом в государстве.
Борис Федорович Годунов - наместник Казанского и Астраханского царства, главный конюшенный государева двора - сидел и смотрел, как его придворный, халдей Салим, потрошил черную курицу, пытаясь предсказать будущее.
- Ну, говори, что меня ждет впереди?
Халдей, в забрызганном кровью пестром халате, выглядел зловеще. Его толстые губы растянулись в улыбке. Проведя руками по бороде, Салим сладострастно, произнес:
- Ждет тебя страшная весть. Вижу я кровь, много крови! Кровь эта - младенца, невинная кровь!
Борис побледнел и соскочил с кресла. Видя такую реакцию, предсказатель поспешил успокоить хозяина:
- Но эта кровь не принесет тебе горя! Она поднимет тебя еще выше - до того рубежа, о котором ты мечтаешь только в сокровенных мыслях.
- Что вещает твой хитрый язык, Салим, о каких мыслях?
- Это нам не дано знать, хозяин! Мы видим только то, что нам позволяет Всевышний! - халдей поклонился, пряча улыбку в раболепном поклоне.
- Ладно, ступай, да смотри, много не болтай, а то я лишу Всевышнего его языка. Прохор, проводи его.
Из темноты на свет вышел Прохор. Слуга был немой, он промычал что-то халдею и знаком показал следовать за ним.
- И прибери здесь, - вдогонку крикнул ему Борис.
Немного походив, чтобы размять затекшие ноги, Годунов вышел следом за ними и отправился на женскую половину развеяться после разговора с Салимом.
Хоть на дворе стоял май, в палатах жены по-прежнему топили, было тепло и уютно, пахло разными мазями и благовониями. Много свечей освещали комнату, и от этого резало глаза. Мария Григорьевна Годунова-Бельская сидела на лавке, оббитой зеленым сукном, и расплетала косу дочке Ксении.
Увидев отца, девочка вырвалась из рук матери и подбежала. Борис поднял ее и прижал к щеке. На душе сразу отлегло, и он весело проговорил:
- Ах ты, проказница, спать пора, а ты все вертишься!
- Я тебя ждала. Федор уже спит, а мне не почину. Нам, бабам, всегда мужиков ждать приходиться.
Радостный смех захлестнул Бориса, он опустил дочку на пол и сел на лавку, продолжая смеяться.
- Ксения, ну-ка, пойди сюда, - подзывая девочку, мать протянула руку и строго нахмурила брови. - Балуешь ты ее, Борис Федорович, книжкам разным обучаешь. Вот и говорит, что не попадя.
Годунов, отдышавшись от смеха, вытер набежавшие на глаза слезы и со вздохом ответил:
- Пускай порезвится, пока в девицах. Замуж отдадим, закончится ее веселье. Недолго, чай, осталось, - глаза его снова погрустнели. - А книжки - что, вреда никакого, только польза, пущай учится.
- Не к лицу девице умной-то быть, намается! Мужики умных жен не любят. Главное в бабе, - покорность.
Ксении хотелось возразить. Она уже открыла рот, но строгий взгляд матери заставил ее подавить в себе - желание душевного протеста.
Выпроводив дочь с дворовой девкой к няньке, Мария подошла к мужу и обняла его.
- Может и мы, Борисушка, в опочивальню пойдем, наверное, натрудился за целый день? Довольно! - ласково промолвила она.
- Нет, Мария, недосуг сейчас. Человека жду, должен он поведать мне о чем-то важном, прости, - ответил Борис Федорович, поцеловал жену в щеку и быстро вышел не оглядываясь.
Вернувшись к себе, Годунов добавил свечей для большего света, сел к столу и стал писать. Немного погодя, его побеспокоил Прохор. Он тихо вошел и встал посреди комнаты, стараясь привлечь внимание хозяина.
Отвлекшись от бумаг, Борис спросил:
- Афоня? - после утвердительного кивка слуги, продолжил: - Пусть заходит, давно жду.
Прохор завел в комнату детину, припадающего на одну ногу и худого дьяка.
- Грамоту в Углич отослали? Человек надежный, не подведет? - без предисловий стал спрашивать Годунов.
- Послали, Борис Федорович, с честным и надежным человеком, я его знаю, в Пскове вместе в осаде сидели, только он меня не помнит, - вкрадчиво держал ответ Годунову, Афанасий Матвеевич.
- Как звать, какого сословия?
- Егоркой Зотовым, из ярославских дворян.
- Связи с Нагими, не может быть?
- Нет, Борис Федорович. В деревню он просился. Как доставит грамоту, так и поедет с глаз долой, - и ему хорошо, и нам спокойнее, - также вкрадчиво продолжил дьяк Афанасий.
- А своих людей, что не нашлось? С улицы подобрали, - не успокаивался Борис.
- Верных людишек мало, кто где, - в Ливонии, во Львове, в Смоленске. Иезуиты в Литве воду мутят и шведов на новую войну толкают. Не нравится папе римскому выход России к морю. А «свои», Борис Федорович, порой хуже чужих бывают. За то не беспокойся. Ты вот, что послушай. Сведения есть, что Нагие хотят Москву поджечь и тебя в том обвинить, - дескать, Годунов во всем виноват, царю жалобу подавать надо.
- Еще, что слышно?
- Клешнин Андрей Петрович бумагами ведает, он тебе и говорит, что да как. Мы же больше слухами занимаемся.
- Про поджог, откуда знаешь?
- Поймали мы тут холопов Михаила Нагова, вот они нам на дыбе все и поведали, - вставил слово Первушка.
- Дьяка Битяговского предупредили. Добро! Усильте караульную службу стрельцами. Бумагу в Разрядный приказ Клешнин пусть отпишет, от имени государя Федора Ивановича. Обо всех изменениях докладывать не бумагой, а сразу лично мне. Ступайте, Прохор проводит.
Сняв нагар со свечи, Годунов сел за стол и погрузился в чтение доклада Казенного приказа по поводу денег и пушнины, пришедшей из Сибирской земли, а также выдачи купцам московской торговой сотни двухсот рублей на обустройство новых торговых рядов.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Облив грязью мальчишку, Егор Силыч с Кириллом и Пустоцветом помчались дальше. Уже вечерело, и надо было до темна успеть в Углич.
Проскакав еще с четверть версты, Кирилл стал отставать, он был недавно прислан с деревни, молодой, неопытный, но других не было, пришлось взять. С Пустоцветом Егору было легче - он и в бою побывал, да и парень хоть куда.
- Егор Силыч, Кирилл отстает. Лошадь припадать на ногу начала, - прокричал Данила.
Обернувшись, Зотов посмотрел назад. Кириллова лошадь сильно хромала.
- Подкову потеряла, бестия. Догонишь в Угличе! - крикнул он и поскакал дальше.
- Тут не далеко! - Данила ободряюще подмигнул Кириллу. - Коня вповоду приведешь, не скучай, а мне пора. Видал, как Егор Силыч рванул? Догонять надо!
Спрыгнув с лошади, Кирилл печально вздохнул.
- Ну, как же это, а? Пешком! Ну-ка, дай сюда!
Взяв ногу лошади, он осмотрел копыто. Подковы не было. Скинув вожжи, Кирилл уныло побрел вперед по дороге.
Сзади раздался писклявый детский голос:
- Господине! Подай Христа ради, а то опухли с голоду, мочи нет!
Посмотрев назад, Кирилл увидел мальца, что обогнали на дороге. Слепой старец крепко держал его за плечо, второй рукой тыкая длинной жердиной в грязь, - видимо она служила ему посохом. Старик был ужасен. Малиновый рубец через все лицо, один глаз вытек, второй мертво смотрел куда-то вверх.
- Подай, добрый человек, не откажи в милости, - вторил он мальчику.
- Эх, человече, нечего мне вам подать. Все это не мое, а господское - и конь, и одежда, даже шкура с костями.
- А конь добрый! - улыбнулся слепой, отпуская парня.
Кирилл насторожился, - мало ли ходит людей, и лихие попадаются. Взялся за саблю, встал поупористей.
- Откуда видишь, слепой ведь?
- Мне зреть не надо, я на ощупь могу, - подойдя ближе, ответил старик.
- Да и не трогал, ты, лошадь? - не успокаивался Кирилл.
- А это? - старик достал из-за пазухи подкову. - Такую подкову на рабочую лошадь не прибьют.
- Верно, моя!
Кирилл отпустил саблю и потянулся за подковой. Ловким ударом по голове Силантий сразу ошеломил противника. Хоть и с трудом, парень все же устоял. Покачиваясь, он попытался вытащить саблю из ножен, но Степан буквально повис на его руке, не давая клинку ходу. Вторым более сильным ударом посоха Силантий закончил возню. Кирилл рухнул в грязь.
- Вот так то лучше. Жаль одежка попортилась. Ну, да ладно, - проговорил Силантий и перекрестился. - Теперь, Степка, его с дороги убрать надо.
Ухватив бездыханное тело, старик быстро потащил Кирилла в лес. Степан старался ему помочь, чем мог. Скрывшись в чащи, они расположись на опушке недалеко от дороги.
- Ух, и тяжел холоп, царство ему небесное, земля пухом, - вытирая пот со лба, бурчал Силантий.
- Да живой он вроде. Может помереть помочь? - припав к груди Кирилла, слушая, как бьется сердце, спросил Степка.
- Коня лучше приведи, а я пока раздену его. Душа - кому она нужна. Если Бог ему живот сохранит, перечить не стану.
Степан привел лошадь, успев по пути обыскать седельную сумку. Но к великому его сожалению, он ничего там не нашел, кроме куска хлеба, луковицы и немного соли. Выложив все богатство на пенек, мальчик молча стал есть.
- Да, не густо. Перекусим и в путь, - перекидывая одежду через седло, произнес Силантий. - Коня продадим на первом же постоялом дворе.
- А сколько дадут? - жуя, поинтересовался Степан.
- Сколько бы не дали, избавится от него надо. Пойдем мы тогда с тобой в славный город Ярославль. Там други есть у меня, погостим у них и далее, на Москву. Люблю я, как столичные колокола звонят! Словно душу очищают. Обмоешься слезами и вновь, как народился.
Благостные рассуждения Силантия прервал человеческий стон. Старик поморщился, посмотрел на голое тело Кирилла и добродушно добавил:
- Тюкни его маленько, да не зашиби, так, чтоб не блеял.
Дважды Степана просить не пришлось. С размаху он ударил подковой парня по голове. Стало тихо.
- А подкову, зачем взял, дурень? - усмехнулся старик.
- Счастливая она.
- Для кого как! Ну ладно пошли, темно уже.
И они побрели той же дорогой, только в обратном от Углича направлении.
2
Егор Зотов с Данилкой добрались до Углича уже затемно. Вихрем, пролетев посад, они подъехали к крепости и постучали по воротам.
- Открывай, служивые! - прокричал Данила, - а то враз ворота разнесем.
Сверху появился шелом стражника.
- Кто такие, что добрых людей ночью будите?
- Царевы слуги мы. Грамоту привезли от государя Федора Иоанновича, дьяку Битяговскому, открывай, не медли! - ответил Зотов, спрыгивая с коня.
Голова в шеломе исчезла, послышался тихий разговор, - в башне совещались, затем появилась опять.
- Остынь малость, служба, отдохни, сейчас узнаем. Мы люди подневольные, нам спрос надобен.
Прошло минут десять. Ворота заскрипели и открылись. Из них вышло несколько стрельцов с пищалями и стрелецкий голова - человек средних лет, в добротном кафтане и шапке набекрень. Видно, что все с большего перепоя.
- Откуда, чьи будете? Мать вашу! - прохрипел голова.
- Царев стольник Егор Зотов, а это - холоп мой. Прибыли мы по делу государеву, дьяку Битяговскому грамоту привезли.
- Где грамота? - нагло спросил человек в кафтане. - Давай сюда, сам передам.
- Велено, лично дьяку! - повысил голос Егор.
- Да ты хоть знаешь, кто перед тобой, или глаза опухли? Я - брат царицы Марии Федоровны, Михаил Нагой!
- Царева воля, не моя, не могу.
Их взгляды встретились. Нагой скрипнул зубами.
- Емельян! Проводи их в дьячью избу, - закричал он. Потом, уже тише, добавил: - пусть отдохнут, время позднее.
- Дьяк нужен, сказано срочно! - не унимался Зотов.
- Пьян Битяговский, не разумен! Завтра проспится, передашь государеву бумагу.
Егору ничего не оставалось, как покориться и последовать за Емельяном. Проходя по темной, неосвещенной улице, Зотов старался рассмотреть, куда его ведут. Все было тщетно - стрелец нес факел так, что Егору была видна только его спина.
В просторной избе, куда их привел Емельян, тоже стояла темень и пахло сыростью.
- Здесь покуда отдохнете, а утром разберемся, кто таки, - сказал стрелец и захлопнул дубовую дверь.
- Не похожа изба на дьячью, Егор Силыч! - в темноте приглядевшись, проговорил Данила. - Пуста, вроде, палата? Ни лавки, ни стола, кроме сена в углу, и нет ничего!
- Ладно, Данила, завтра разберемся! Спи, ложись, устал, поди? - ответил Зотов, скидывая грязный кафтан на солому.
- Какой тут сон, Егор Силыч, от голода в животе, словно на рожке играют! Не нравится мне это.
Взяв охапку соломы и бросив ее у дверей, Данила сел, прислонившись спиной к двери.
- Ты никак меня охранять собрался, Данила? - засмеялся Егор. - Будто к ворогу приехали.
- Может и не прав я по своему недоумию, только друзья - кашей кормят, да медом поят! Здесь же ни того, ни другого. Не за себя боюсь, а за грамоту проклятую. Много мы бед через царскую бумагу примем, ой, много! - с этими словами он тихо и мирно засопел.
- Данила, уснул что ли? - прошептал Егор.
Пустоцвет встрепенулся и, уразумев, что задремал, соскочил на ноги,
- Ничего. Дверь, коли, откроют, так я вывалюсь вместе с ней, - оправдался он, и опять, заняв ту же позицию, заснул.
Егор еще долго не мог погрузиться в сон, в голову лезли разные мысли. Дьяк Афоня чудился и все причитал: «Смотри, Егор, не оплошай. Дьяку лично в руки отдай, грамота секретная. Не оплошай!».
3
Проснулся Зотов уже засветло. Ощупав одежду и убедившись, что грамота при нем, он осмотрелся: это была пустая изба, через небольшое оконце под самым потолком проникал свет. По солнечным лучам Егор определил, что уже полдень. У дверей в том же положении, что и вечером, спал Пустоцвет.
- Вставай, увалень, уже вторая половина дня на дворе, а мы все спим.
Данила приоткрыл глаза и пробормотал:
- Давеча я уже просыпался, да заперты мы. Ходу все равно нет. Вот и прилег, чего время зря терять.
Егор толкнул тяжелую дубовую дверь.
- Есть кто-нибудь? Откройте!
- Может, мор их всех взял? - предположил Данила. - Куда, спрашивается, торопились. Кирилла по дороге потеряли, и на тебе! Царь им не указ.
- Плохо дело, то верно. Но с царем ты перегнул. На дыбу захотел?
- С утра неподалеку топоры стучали. Для нас, наверное, плотники старались!
- Сплюнь дурень, рановато еще за упокой петь, пока живы и оружие при нас, отобьемся.
Зотов сел на солому и задумался. Вдруг, как гром среди ясного неба, раздался колокольный звон. Стал нарастать какой-то шум, ржание лошадей, крики и плач женщин.
- Вот и заупокойная!
Данила усмехнулся и стал стучать в дверь. В ответ на его удары лязгнул засов и появилось испуганное лицо Емельяна.
- Беда! - крестясь, произнес он. - Ой, беда!
Зотов соскочил с сена и подбежал.
- Что случилось? - Егор схватил стрельца и встряхнул, словно куль муки, но это не помогло. Емельян, чем-то сильно потрясенный, мутными глазами смотрел на Зотова, нечего не понимая. - Пошли, сами разберемся.
Они выскочили из избы. В углу крыльца стояла пищаль, забытая стрельцом.
- Прихвати, пригодится, - крикнул Егор холопу и стал продвигаться к центру городища.
Колокол на церковной колокольне бил в набат, не переставая. Людям не было никакого дела друг до друга. Каждый куда-то спешил или причитал.
Поймав мальчика, бежавшего навстречу, Данила крикнул ему в ухо:
- Дьячья изба, где находится?
Испугано указав пальцем в рядом стоящий дом, мальчик вырвался из его рук и побежал дальше. Пройдя во двор, они поднялись по крыльцу и вошли.
В избе сидело несколько человек, один из них, молодой парень, обратился к Егору.
- Кто будете?
- Зотов Егор, царев стольник, к дьяку Михаилу Битяговскому с грамотой.
- Он у Третьякова, должен придти - сами ждем. Я его сын Даниил, а это - племянник, Никитой кличут, - показал он на одного из присутствующих.
- Что происходит? То меня закрывают неизвестно где, держат взаперти. Теперь - вообще не поймешь. Все как с ума сошли, малохольные! - зло спросил Зотов.
Ответить Егору не успели, в избу вбежал юноша. Приволакивая ногу и зажимая рукой рану на груди, он кричал, захлебываясь кровью:
- Дьяка, в доме Третьякова убили! Нагие месть вершат, сейчас здесь будут!
- Степан! - кинулся к нему Битяговский младший. Хотел расспросить, но глаза парня закрылись, судорога пробежала по лицу, и он затих на руках Даниила. Положив его на пол и перекрестив, сын дьяка произнес: - Теперь наша очередь.
Зотов вытащил из-за пазухи грамоту и крикнул слугу:
- Данила, неси огонь, жечь бумагу будем. Коль убили дьяка, некому ее отдавать!
Пустоцвет выбежал за огнем. Запереть за ним не успели. Михаил Нагой с казаками ворвался в комнату. Его пьяная физиономия расплылась в улыбке.
- А, и ты здесь, стольник царский! Уж не ты ли привез указ Бориски об убиении младенца невинного?
- О каком младенце говоришь, объясни?
- Царевич Дмитрий иудой Битяговским побит! Будто не знаете.
От вести все остолбенели. Зотов снял шапку, перекрестился и достал бумагу.
Показывая ее Михаилу, он проговорил:
- Нет моей вины в том, здесь грамота.
Боярин в забрызганном кровью кафтане, с саблей в руках подошел к нему.
- Дай сюда, сейчас узнаем, что в ней писано!
Егор попятился к окну.
«Эх, Данила не успел! Куда теперь ее?», - подумал он, отбросив шапку и выхватив меч:
- Возьми, боярин, наперед жизнь, а уж потом грамоту.
При виде смелого лица и недвусмысленной угрозы, Нагой попятился назад.
- Рубите его! - крикнул он казакам.
Вперед выскочил верзила головы на две выше Егора, в руках у него был боевой топор. Одному из людей Даниила, который попытался ему помешать, он одним махом снес голову, фонтан крови брызнул на Зотова, облив и грамоту.
«Может буквы смоет», - думал Егор, становясь в оборонительную позицию.
Казаки стали расправляться с людьми Битяговского младшего. Сам Даниил пал сразу, Никита Качалов держался, отбиваясь дубовой скамьей, но долго ему было не продержаться.
Оценив обстановку в один миг, Зотов прижался спиной к стене возле окна, и стал ждать противника.
Первые удары топора были тяжелы, они ухали, как молот по наковальне. Егор давно бы расплющился, если бы не меч, - старое железо пока держало.
- Мясник. Достать-то не можешь! - усмехнулся Егор.
Капли пота стекали по лицу за кольчугу и неприятно щекотали тело. «Так долго продолжаться не может», - подумал Зотов и попробовал наступать, но крепкий казак буквально пригвоздил его к стене. «Еще малость выдержу, а там - встречай Господи, раба своего, Егорку».
Противник методично наносил удар за ударом, глаза казака на выкат, как у рыбы, повылазили, он пыхтел и сопел.
«Тоже умаялся», - продолжал думать Егор, пытаясь пробиться к двери, но всех его сил хватило только на то, чтобы продвинуться от окна на пару шагов. Казак зарычал от злости и удвоил силу ударов.
Неожиданно за спиной Зотова грянул выстрел. Пуля угодила верзиле в голову, в один из рачьих глаз, вышибив пол затылка. Не сосредоточивая больше внимания, на еще не упавшим трупе, Егор кинулся к окну. Во дворе находился Пустоцвет с Емельяновой пищалью. Егор сунул ему грамоту.
- Прощай, Данила. Нечего нам тут двоим головы ложить, сыну передай…
Договорить стольник не успел, получил удар саблей меж лопаток. В глазах потемнело. Из последних сил он обернулся принять смерть лицом. Перед ним стоял Нагой.
- В спину бьешь, боярин!
- Где грамота, татарский прихвостень?
- Опоздал ты, нет грамоты.
Зотов улыбнулся и показал, пустую руку.
Нагой нанес второй удар, пальцы посыпались на пол, как стручки гороха. Поднять меч уже не было сил. Левая рука повисла, от боли в ладони в мозгу помутилось. Но Егор держался, губы зашевелились, и Михаил услышал тихий шепот:
- Дай сил, Господи, еще на один удар.
Егор замолчал, глаза померкли, и он рухнул на того самого казака, что недавно был его противником
4
Кирилл очнулся от холода. Ночи были еще студеные, его тело продрогло и закоченело. Кожа покрылась пупырьками, как у гуся. Пошевелив руками, он попробовал подняться. Нестерпимая боль в голове заставила принять прежнее положение.
Помаленьку сознание стало проясняться, и Кирилл окончательно пришел в себя. Ощупав голову, он убедился, что кровь остановилась. Кровяная корка вперемешку с волосами покрывала весь затылок.
«Вот бес их побери! Как они меня обработали», - подумал Кирилл. После крутой брани в адрес старика и мальчика ему стало немного легче. Набравшись сил, он встал. В голове шумело, тошнота подходила к горлу. Подобрав сухостой и опершись, он огляделся. Неподалеку валялась седельная сумка. Кирилл разорвал ее и приделал к поясу, прикрыв срамные места. «Хоть это оставили. Чтобы их в аду черти колотили медными колотушками, до самого судного дня».
Сплюнув, он, шатаясь, побрел к дороге.
Выйдя из леса, Кирилл попытался сориентироваться куда идти, но это оказалось не так-то просто, как думалось. В какую сторону его оттащили? И в какой стороне Углич? Немного подумав, он побрел наугад.
Пройдя версты три, Кирилл увидел небольшую деревню. Зайдя за околицу, он постучался в первый же дом. За дверью послышалось кряхтение, кашель и шорканье старческих ног.
- Ах ты, господи, кого там еще принесло, на ночь глядя? - донесся до него женский голос.
- Пусти, бабушка, дух перевести, - запекшимися от крови губами, еле проговорил Кирилл.
Дверь открылась, к нему вышла старушка. Глаза ее расширились, челюсть отвисла. Вид человека, прикрытого только седельной сумкой, со слипшимися от крови волосами и огромным синяком на груди, очень удивил старую женщину.
- Заходи, коль пришел. Не стоять же на пороге. Наряд у тебя, сынок, больно теплый! - опомнившись, от увиденного, усмехнулась она.
Кирилл прошел в дом, сел на лавку и сразу как-то обмяк.
- Спасибо тебе, бабушка. Я немного отдохну и пойду. В Углич мне надо.
- Бабкой Феклой меня кличут... Так и зови. Куда же ты пойдешь? На ночь глядя. Сперва поспи сынок, а потом поговорим.
Она закрыла дверь, стянула с печки одеяло и подошла.
- Накройся, а то захвораешь.
Но Кирилл не услышал ее. Растянувшись на лавке, он спал. Баба Фекла накрыла его, подбросила дровишек в печь и улеглась сама.
Проснулся Кирилл от запаха похлебки. В избе было натоплено, он согрелся и даже вспотел. Бабка крутилась возле печки, гремя горшками.
Увидев, что гость открыл глаза, она пробурчала:
- Проснулся, соколик? Там, за домом, банька есть. Растопи ее, дрова во дворе найдешь. Помоешься, сразу полегчает. Да, вот надень, а то срамно на тебя глядеть! - старушка бросила ему рубаху и портки. - После есть будем.
Поймав одежду, Кирилл вышел из избы. Вдохнул грудью свежего, весеннего воздуха и пошел в баню.
Помывшись и надев чистое, он почувствовал себя бодрее.
Разомлевший после мытья, Кирилл не стал возвращаться в дом, сел на лавку и осмотрелся; домик старушки стоял на краю деревни огородом в низину. Вдоль обрывистого берега, узкой полоской протекала речка.
- Ну, чего расселся, все остынет! Пошли вечерить, - услышал он ворчливый бабкин голос.
Накормив Кирилла похлебкой и кашей, Фекла села рядом и, устремив на него глаза, проговорила:
- Ну, теперь рассказывай. Как звать-величать, какого роду-племени? Куда путь держишь, как ко мне попал?
- Зовут Кириллом. Родом я из-под Ярославля, служу холопом у тамошнего дворянина - Зотова Егора Силыча. А сюда попал я по беде. С лихими людьми повстречался. Обобрали меня. Обманом взяли коня, одежду, да еще клинок хозяйский. Вот и все, бабка Фекла.
- Да, парень, худо тебе пришлось. Да ничего, главное жив остался.
- Углич далеко отсюда?
- Углич-то? Далече, пешим дня полтора идти надо.
- Ничего бабушка, доберусь! Спасибо тебе за хлеб-соль. За одежду, спасибо. Покуда светло, пойду.
Попрощавшись со старухой, взяв краюху хлеба, что бабка Фекла дала в дорогу, Кирилл перекрестился на иконы и отправился в сторону Углича. Боль в голове утихла, мысли стали ясными. Приятно было шагать босыми ногами по мягкой дорожной пыли.
5
Далеко Пустоцвет бегать не стал. Сжег злополучную грамоту, перезарядил пищаль и отправился к дьячьей избе.
Там было уже все кончено. Казаки расходились, балагуря меж собой. С крыльца спускался Михаил Нагой, вытирая окровавленную саблю об кафтан.
- Савелий! - крикнул он, озираясь по сторонам. Рыжий стрелец подошел к Нагому и поклонился. - Пойди в избу да посмотри, возможно, жив кто. Так ты отпусти душу на волю, что ей грешной маяться.
- Ладно, боярин! - ответил рыжий и юркнул в дом.
Медлить было нельзя. Данила, не раздумывая, стал быстро подниматься на крыльцо.
- Стой! Ты куда? - остановил его Михаил.
Пустоцвет обернулся к Нагому.
- Так, это, помочь Савелию надо. Вот и спешу.
Михаил дыхнул на него перегаром и посмотрел в глаза. Минута затянулась.
- Ладно, вдвоем чай сподручней будет, - махнул он рукой и, шатаясь в разные стороны, побрел к лошади.
Переведя дух, Пустоцвет направился в избу.
Савелий уже делал свое дело, которое, по-видимому, знал хорошо. В углу лежало распростертое тело Никиты Качалова, подойдя к нему, посланник Нагова, прислушался. Услышав тихий стон, он, долго не думая, коротким ножом перерезал ему горло. Было слышно, как заклокотала кровь из раны.
- Сукин ты сын, Савелий! Почто грешную душу невинной кровью пачкаешь?
Стрелец обернулся. Рыжая борода затопорщилась, конопатые кулаки сжались.
- Ты кто такой, гаденыш? Чтобы указывать! - с удивлением и злостью спросил он.
Данила вскинул пищаль. Хотел, было, запалить, но остановился, услышав слова рыжего:
- Дурень, шуму много будет!
Конопатый вытащил саблю.
- И то верно, - отставив пищаль, Данила взялся за топор. - Ну что, увалень, потягаемся силой, разомнем кости.
От злобы рыжее лицо Савелия стало красным, он нанес удар первый. Данила присел, сабля прошла над головой, сбив шапку.
- Не балуй, рыжий! - дразнил его Пустоцвет, уходя от ярости Савелия. Немного поиграв с противником, Данила нанес страшный удар топором. Савелий попытался его отразить, подставив клинок, но сталь не выдержала и обломилась. Тяжелый боевой топор вошел в грудь стрельца, рыжий охнул и повалился на пол.
- Егор Силыч, жив, аль нет? - шепотом позвал Данила.
Вокруг лежали изувеченные люди, пол был скользкий от крови. Пробираясь к окну, он повторил:
- Силыч, отзовись! - но было тихо.
Наконец, он увидел бездыханное тело Егора, оно лежало на пучеглазом казаке. Перевернув его, Данила приложил ухо и прислушался. Сердце билось.
- Слава богу, жив!
Перекрестившись, Данила осмотрел раны. На левой руке не было пальцев. Других повреждений он не увидел. Сняв пояс, Пустоцвет перетянул Егору руку, скамьей вышиб окно и вытащил его во двор.
Дотащив Зотова до стожка, стоявшего во дворе, Данила вырыл углубление и положил туда Егора, сверху закидав сеном.
- Полежи покуда, Егор Силыч, а я за самопалом сбегаю.
Возвратившись с пищалью, Данила забрался в стог и стал ждать темноты.
Вечером, когда все утихло, он взвалил Егора на плечи, и поволок к выходу из крепости. Ворота, как и ожидал Пустоцвет, были уже закрыты. Двое стрельцов прохаживались вдоль стены. Увидев Данилу, один из них его окрикнул.
Остановившись, Пустоцвет, переведя дух, проговорил:
- Савелий я, не видишь? Михаила Нагова холоп!
Савелий был единственный человек, которого он знал в Угличе, вот и ляпнул, не думая. Сообразить что-нибудь другое было некогда.
- Кого это ты тащишь? - осведомился стрелец.
- Прихвостень Годунова, он вчера к Битяговскому с грамотой прибыл. Открывай! - требовательно добавил Данила. - Велено в ров, за ворота бросить.
Стрелец, сомневаясь, обратился к товарищу:
- Как, Игнат?
- Отпусти. Пусть несет, а мы его не видели, не знали.
Выйдя за ворота, Данила весело крикнул:
- Закрывай! Я только утром приду, не ждите.
За спиной лязгнули запоры, настало время облегченно вздохнуть. Пройдя к посаду, Пустоцвет увидел мужика. Он копался в огороде, что-то пряча.
- Пусти переночевать, дядя.
- Я тебе, парень, ни дядя! Ты мне не сынок! - угрожающе произнес в ответ посадский.
- Царевы люди мы! Схорониться нам надо, совсем плох барин! - начистоту выложил Данила.
- Царевы…? Пойдем в дом.
Посадский подхватил Егора за ноги, помогая Даниле затащить его в сени. На шум, выбежала миловидная женщина. Увидев мужа, несущего человека, она заохала.
- Груша, готовь лавку, да побыстрее. Раскудахталась, как клуша! - оборвал ее хозяин.
Занеся в комнату и положив Егора на лавку, Данила снял с него кольчугу, раздел и осмотрел. Кроме огромного синяка на спине и лопнувшей кожи от удара сабли, он ничего не обнаружил. Кольчатая железная рубаха выдержала смертельные удары, остались только кровоподтеки, да рука без пальцев.
Более-менее успокоившись, Пустоцвет попросил Грушу перевязать раненого, и устало сел на другую лавку.
- Как зовут тебя, добрый человек? - обратился он к хозяину дома.
- Устином… посадские мы. Жена Груша, дети - дочь Иринка да сын Иван.
С деревянных полатей на Данилу смотрели четыре любопытных глаза.
- Вот что, Устин, надо нам переждать. Спрячешь нас до поры до времени? Егор Силыч ранен, показываться кому-либо нам не след. Нагие могут нас искать.
- Оставайтесь. Царевых слуг не выгоню, - ответил Устин. Правда, что царевича убили?
- Не знаю, не видел! - Данила встал, подошел к Зотову. Груша его уже перевязала и накрыла тулупом. Рука с отрубленными пальцами свисла к полу, поправив ее, он вздохнул и добавил: - знаю одно, нашей вины в том нет.
- Ну ладно, время позднее... Укладывайся на лавке, а завтра подумаем, как быть дальше.
- Я лягу около двери, а вы отдыхайте.
Проверив замок пищали, подсыпав на ружейную полку пороха, Данила уселся на пороге.
Груша задула лучину…
6
Зотов очнулся от сильной боли. Открыв глаза, он огляделся. Рядом сидела женщина и перевязывала ему руку.
Егор невольно застонал.
- Ой, больно?! - вскликнула она. - Ничего, потерпите! Сейчас перевяжу, а то может гноем пойти. Совсем плохо будет.
- Как зовут тебя, красавица? - с усилием произнес он.
- Грушей. Посадские мы. Вчера, когда уже спать ложились, Устин, это муж мой, с холопом вашим Данилой сюда вас принесли и положили. Я вас перевязала да помыла. А то крови было ужас!
Зотов смутно вспомнил произошедшее на кануне.
- Где Данила?
- По утру, как рассвело, они и ушли.
- Куда?
- Устин поехал за мазями к бабке Фекле, - это родственница его, мастерица она на снадобья. Как приложишь, сразу помогает. Слуга ваш в городище подался. Говорит, узнать надо. А чего узнавать-то, - убили царевича, как есть, убили!
Груша все говорила и говорила, как песню пела. От ее плавно льющихся слов Егора снова потянуло ко сну. Когда женщина закончила перевязку, он проговорил:
- Ладно, Груша, посплю я. Тяжко, в дремоту тянет. Как Данила придет, пусть разбудит меня. Ступай, милая.