Отбросив ветки шумного куста,
Вдруг открываешь в полумраке кущи
Сырые камни храмовой руины
С разбитой некогда чугунной дверью.
Меж створок входишь в пустоту гробницы
И в воздухе, пронизанном лучами,
Срываешь паутину головой
И мечешься в теснине меж каменьев,
Уже кляня себя, и любопытство,
Покойника и тех, кто здесь его
Оставил в этом тесном мрачном склепе.
Но вот, сквозь пыль струящуюся в свете,
Вдруг различаешь барельеф замшелый
И, руку протянув, к нему идёшь
По ниточке таинственности чудной.
Рукой его ощупав, пыль веков
Сметаешь с черт безвестных торопливо,
Как лаской грусть с любимого лица.
А мысль спешит извлечь из прошлых лет
Какой-нибудь стереотипный образ
С историей с трагическим концом
Или с чахоткой, истощившей силы,
Да так, чтоб без последнего прости.
Но возвращает труд для бытия
Утраченный ещё недавно образ,
Являя заурядное лицо
И надпись –
«Се, купец, Иван Корюзлов,
Скончавшийся в каком-то там году
В деревне Серуть, в бане от удара».
И… Чувствуешь обманутым себя.
А начиналось славно:
Накануне
Прелестная вещица Локателли,
В Шуваловской гостиной отзвучав,
Из памяти нисколько не истёрлась,
А закрепилась в сердце и потом
Ещё томила долго светлой грустью.
И случай так устроил, что она
Меня бродить в Хованском побудила,
К заброшенной часовне приведя
С готовым для мечты воображеньем.
И вот бредёшь потерянно домой,
И музыка чудесная забылась,
И зол,
И паутина в волосах,
А впереди Москва в огнях и смраде.